На следующий день Дэниелс обмолвился, что «Алкиона» доставила необычайно объемную вализу, и попросил меня самому забрать адресованные мне письма среди почты, в беспорядке сваленной у него на столе. В тогдашнем смятении чувств моих почта меня мало интересовала. Горько было признаваться, что в последнее время письма из Англии приносили больше грусти, чем радости. Я распечатал их только через два дня после отплытия «Алкионы». Первым мне в руки попалось письмо от матери. Тон послания оказался на редкость приподнятым – без всякой видимой на то причины. Чему это она «несказанно рада»? Почему называет покойного крестного «дорогим другом»? Подобные эпитеты и при жизни-то доставались ему нечасто! Я перешел к письму от отца. Выяснилось, что наконец-то огласили завещание крестного. Мне он не оставил ничего, однако выкупил все наши закладные и передал их матери! Конечно, ни богатыми, ни даже состоятельными нас это не делало, но мы могли, по выражению отца, «вернуться к приличной жизни»!
Более того… Тут необходимо попросить уважаемых читателей, поелику возможно, сдержать недоверие и припомнить историю мистера Гаррисона, которого избрали в парламент без его ведома, и узнал он эту приятную новость, только когда наткнулся на английскую газету, оставленную кем-то в парижском борделе! Приходской священник из «гнилого местечка»[135], которое принадлежало моему крестному, сложил с себя парламентские полномочия, и меня, Эдмунда Фицгенри Тальбота, выбрали вместо него! Ну, измыслите что-нибудь подобное, мистер Голдсмит! Попытайтесь превзойти такой сюжетный поворот, мисс Остен! Моему изумлению не было предела. Я снова и снова перечитывал блаженные строчки, а потом вернулся к письму матери, которое теперь преисполнилось смысла – да какого смысла! Первым порывом было поделиться радостной вестью с предметом моей страсти. Вторым – вытребовать немедленной аудиенции у мистера Маккуори.
Губернатор охотно пошел мне навстречу. Едва я сообщил ему эти исключительные известия и показал соответствующую часть отцовского письма, как он немедленно попросил считать себя не начальником, но другом.
Что тут добавишь? Мистер Маккуори извинился за то, что пока не в состоянии немедленно отправить меня на родину, но как только появится подходящее судно, так сразу, а сейчас, как ему кажется, следует возблагодарить божественное провидение за все его милости. Я, так и быть, подыграл ему, тем более что счастье и удача гораздо больше расположили меня к религии, чем их мрачные противоположности. Мы поднялись с колен, и мистер Маккуори робко осведомился, считаю ли я себя освобожденным от служебных обязанностей («Хоть вы и по-прежнему член нашей дружной семьи, мистер Тальбот!») или согласен поработать на благо колонии. Я, разумеется, объявил себя в полном его распоряжении. Губернатор, в свою очередь, признался, что надеется установить наитеснейшие связи с правительством и что меня наверняка заинтересует все, что он успел сделать за недолгий срок своей службы – ведь будущему законодателю подобные знания просто необходимы!
Письмо к мисс Чамли растянулось на множество страниц. В гавани появился шлюп «Генриетта», которому требовался серьезный ремонт. Чередой потянулись тягостные задержки, в которых не было ничьей вины – заурядная неразбериха военного времени. Я не выдержал и решил перегрузить вещи на другое судно, которое, к сожалению, тотчас же вышло в море – без меня, но со всем моим багажом и письмом к мисс Чамли. «Генриетта» же… Пожалуй, не стоит расписывать все так подробно. Вскоре за письмом последовал и я. В Мадрасе пришлось задержаться, чему я и обязан возможностью ознакомить читателей с эпистолярными талантами мисс Чамли. Я, разумеется, направил ей послание, в котором официально просил ее руки. Слова, в которых предмет любви отозвался на мое предложение, для меня священны. Впрочем, она любезно дала согласие на то, чтобы я привел здесь некоторые пассажи из ее ответа.
«Погода по-прежнему ужасна. Ах, где же вы, английские деньки! Не устаю перебирать в душе радостные события, главным из которых… нет, не следует начинать письма с лести. Лучше напишу, что я думаю по поводу вашей будущей речи в парламенте, которую вы любезно включили в письмо с просьбой покритиковать. Так вот, дорогой мистер Тальбот, на мой взгляд, она восхитительна! Когда я дошла до слов: «Хотя избранием своим я и обязан так называемому «гнилому местечку», я клянусь целиком посвятить себя реформе этой устаревшей и прогнившей системы», – ах, сердце мое преисполнилось гордости! Какое благородство! Кстати, кто такая миссис Преттимен?
Не сочтете ли вы меня слишком прямолинейной, если я перейду к планам нашего предполагаемого совместного возвращения на родину? Мой кузен (он клирик) имеет некоторые опасения на этот счет, и я вкладываю в конверт его письмо к вам. Меня весьма обрадовало Ваше предложение посетить великие центры цивилизации! Неужели я увижу пирамиды?! Боюсь, правда, что вам необходимо как можно скорее попасть домой, дабы Вы приступили к своим новым обязанностям? А Святая земля! – слова «Паломничество по Святым местам» сияют в сердце любой юной особы! Впрочем, признаюсь, мне трудно питать любовь к израильтянам. Я знаю, это нехорошо, и они были очень уважаемым народом, потому что питались, помнится, одной только манной, а ведь растительная диета ослабляет и усмиряет человека – молодого ли, старого ли – и не дает ему совершать плохие поступки. Но потом они стали нормально питаться, начались какие-то там войны – очень жестокие! Разумеется, я ни в коем случае не сомневаюсь в намерениях основоположника нашей религии, но следовать по священным стопам Учителя слишком невыносимо для чувствительной молодой особы. Короче говоря, сэр, не можем ли мы, как выражался мистер Джесперсон, «вообще пропустить» Святую землю? Конечно, я в любом случае последую за Вами, если Вы того захотите, ведь мое самое горячее желание – быть рядом, когда Вы превратитесь «из четвертого секретаря в члена величайшего законодательного органа в мире!», выражаясь Вашими же словами…»
Читатели могут вообразить, с каким восторгом я читал и перечитывал это милое послание! Много позже я перешел, наконец, к письму от кузена мисс Чамли. Оно не убавило моей радости, так как кузен оказался не просто священником, а… В общем, он подписывался «Епископ Калькуттский».
Что еще добавить? Тут и пора окончить повесть о том, как Эдмунд Тальбот путешествовал на край света и пытался выучить морской язык! Однако тогда я поставлю в тупик своих будущих читателей. Ведь кое-что я недоговорил, заметили? Разумеется, кузен не мог одобрить, чтобы мы невенчанными отправились из Индии в Англию: негожий пример для части света, в которой и так царит чрезмерная вольность нравов! Поэтому епископ вызвался совершить необходимую церемонию. Так что, дорогие мои, можете быть совершенно уверены в том, что в один прекрасный день я сошел с баркаса на индийский берег. «Юная особа» под розовым зонтиком стояла в двадцати ярдах от меня. При ней находилась бесценная Дженет. Вокруг толпились темнокожие слуги. Над розовым зонтиком вздымался еще один – гораздо больше. При виде меня мисс Чамли забыла про опасности, что несло в себе палящее солнце. Я помахал шляпой, и ваша прапрапрапрапрапрабабушка сорвалась с места и кинулась в мои объятия!
Прочитав письмо Олдмедоу, я вышел прогуляться и по дороге принялся вспоминать старых знакомых, даже бывших врагов, которые ныне казались друзьями. Один за другим они проходили у меня перед глазами, даже те, о ком я давно позабыл – Джейкобс, Мэнли, Хауэлл… Я словно дотрагивался до каждого из них: вот Боулс, Селия Брокльбанк, Зенобия, коротышка Пайк, Виллер, Бейтс, Колли – и так далее, вплоть до капитана Андерсона. Забавные ощущения. Оказалось, я могу вспоминать всех до одного, не испытывая особых потрясений – даже лейтенанта Саммерса. Даже Преттименов.
Той ночью мне приснился сон. Во всяком случае, я надеюсь, что это был сон, ведь сны – вещь мистическая сами по себе, независимо от содержания. Очень хочется, чтобы это видение оказалось сном, иначе выходит, что мне придется пережить все сначала, только в мире, непохожем на этот, такой понятный и привычный.
Во сне я был по шею закопан в землю Австралии – одна голова торчала – и глядел на Преттименов снизу вверх. Мне было очень удобно. А они проезжали рядом, всего в нескольких ярдах от меня, смеялись и болтали в радостном возбуждении. Следом ехали мужчины и женщины с сияющими лицами – словно на поиски сокровищ. Миссис Преттимен в широкополой шляпе по-мужски оседлала скакуна, а мистер Преттимен скакал за ней, в дамском седле, поскольку правая нога так и не восстановилась. Веселые и безмятежные, они пели и хохотали, точно ехали на какой-то необыкновенный праздник, хотя вокруг простиралась бескрайняя пустыня. Такие счастливые! Такие восторженные!
