Ознакомительная версия.
Ему исполнилось двадцать пять, когда он уехал во Францию. Летом он каждый год приезжал навестить родителей и обязательно заходил ко мне. Все вокруг – родня, близкая и далекая, все эти тетушки и дядюшки, без конца твердили, что ему пора жениться. Когда мы с ним встречались, он просил у меня совета – что делать? В его семье, да и во всей деревне гомосексуальность считалась страшным стыдом, несмываемым пятном на репутации. Если бы он признался своим, что не может любить женщину, ему пришлось бы уехать навсегда, иначе… Иначе могло дойти до убийства. С другой стороны, я жила с родителями, которые не позволяли мне не то что работать, но даже выходить одной на улицу. Я мечтала о замужестве, потому что для меня это был единственный способ вырваться из клетки.
Как-то днем я сидела и в который раз перечитывала книгу, которую мой друг привез мне из Франции, – «Отверженных» Виктора Гюго. Вдруг раздался стук в дверь. Я спрятала книгу, надела на голову покрывало и пошла открывать. Там стоял пожилой мужчина лет шестидесяти. Он спросил, дома ли мой отец. Я ответила, что отца нет – он вернется не раньше восьми вечера.
– Не могли бы вы сказать, зачем вам нужен мой отец? – спросила я. – Я все ему передам.
– Меня зовут Сиди Абделькадер. Я пришел, чтобы просить у него руки его старшей дочери.
Я сразу догадалась, что старик никогда меня не видел. Наверное, ему обо мне рассказывали. Меня охватила внезапная слабость. В глазах потемнело, словно я вошла в темную комнату.
Но не прошло и нескольких мгновений, как в голове у меня прояснилось. «Это будет катастрофа, – сказала я себе. – Я ни за что не выйду замуж за этого старика, один вид которого ввергает меня в ужас». Я поняла, что должна срочно что-то предпринять.
– Видите ли, господин, – сказала я, – девушка, о которой вы говорите, уже обещана другому. Вы немного опоздали. Но я могу назвать вам другую невесту. Это прекрасная девушка, моя двоюродная сестра, ее зовут Зулихан. Настоящая красавица, к тому же умеет готовить. И характер – просто золото. Она будет счастлива стать вашей женой. Знаете дом между обувной лавкой и турецкой баней? Вот там они живут. Только не говорите, что это я вас к ним направила.
– Благодарю вас, госпожа, – ответил старик. – Вы тоже ничего не говорите своему отцу.
Я вспоминаю тот день так, словно пережила ад. Воображение уже рисовало мне кошмарные картины замужества. При одной мысли о том, что он дотронется до меня, мне делалось дурно. Меня чуть не вырвало!
Она на минуту прервала свой рассказ.
Я не сводил с нее глаз. Ее лицо приобретало все более жесткое выражение. Мне было очевидно, что чем дальше, тем труднее ей вспоминать всю эту историю.
Она снова заговорила. Теперь она сидела, вцепившись руками в стол, а ее голос звучал хрипло. Мне показалось, что она вот-вот потеряет сознание.
– Угроза быть выданной за старика настолько пугала меня, что я подумывала наложить на себя руки. За два года до этого моя соседка Рашида – очень умная и красивая девушка – покончила с собой по той же самой причине. Правду мы узнали только много времени спустя. Отец хотел насильно выдать ее замуж за богатого торговца, получив в качестве выкупа дом. Но ей хватило смелости лишить себя жизни.
Ее убило узаконенное насилие, которое считается у нас традицией и встречает единодушное одобрение. Для меня насилие несовместимо с браком, который должен основываться на любви и нежности. Особенно меня бесит, что свадьба у нас превращается в маскарад, который служит одной цели: успокоить соседей насчет того, что невеста сохранила свое целомудрие.
Кстати, насчет целомудрия… Я уверена, что для женщины нет ничего более дикого и унизительного, чем этот варварский обычай. Мужчины изобрели его десять веков тому назад! Для чего? Чтобы превратить жизнь женщины в тюремное заключение! Та же традиция требует выставлять на всеобщее обозрение окровавленные простыни – доказательство невинности новобрачной. Разве это не ужасно? Не отвратительно? Даже звери не ведут себя так!
А наши старухи? Я имею в виду пожилых женщин с большим жизненным опытом. Вместо того чтобы воспротивиться этому ужасному обычаю, они машут руками и радостно восклицают: «Ю-ю!»
Иногда мне кажется, что таким извращенным способом они выражают свою боль по загубленной жизни.
И вот так я сидела и предавалась самым черным мыслям, когда вдруг услышала легкий стук – кто-то бросил мне в окно камешек. Впрочем, я знала, кто это – мой друг. У нас с ним был свой особый знак. Я поняла, что он ждет меня на условленном месте, за конюшней. Я взяла с собой ведра, как будто собиралась отнести ослам воды, и побежала к нему. Рассказала обо всем, что произошло в этот день, и попросила взять меня с собой во Францию. Он успокоил меня, а потом сказал:
– Я придумал кое-что получше. Я сам попрошу у твоего отца твоей руки. Мы поженимся, и я увезу тебя с собой.
Я так обрадовалась, что бросилась ему на шею. И вот я на протяжении многих лет живу во Франции со своим другом, который официально считается моим мужем. Не могу сказать, что я счастлива, но и несчастной я себя не чувствую.
Однажды вечером ее муж захотел прощупать меня на предмет моего отношения к гомосексуалистам.
– Говорят, в Оране к однополой любви относятся вполне терпимо. Это и правда так?
– Это и так и не так. С одной стороны, жители Орана обладают собственной культурой с сильными традициями свободы нравов, но с другой – лицемерия хватает и у нас. В некоторых кругах общества люди страшно озабочены соблюдением внешних приличий, хотя за закрытыми дверями творят что кому вздумается. Можно сказать, что мы вольнодумцы на практике и набожные традиционалисты на словах. Во всяком случае, в рабочей среде дело обстоит именно так. А вот среди представителей среднего класса степень терпимости гораздо выше. Там принято с уважением относиться к вкусам окружающих. Одним словом, в средних и высших кругах общества царит полная свобода нравов. Про Оран говорят, что это единственный в Северной Африке город, открытый любым меньшинствам. И я могу подтвердить, что это действительно так и есть. Хотя, если учесть, что население постоянно пополняется за счет крестьян, которым требуется время, чтобы привыкнуть к новой обстановке, часть жителей по-прежнему исповедует устаревшие взгляды.
Супруги Фарес были людьми искренними и симпатичными. Мне хорошо жилось у них. Постепенно между нами зарождалась настоящая дружба.
Они помогли мне найти работу на рынке, и каждые выходные я отправлялся помогать бродячим торговцам.
Некоторое время спустя мне удалось записаться в сельскохозяйственное училище и получить студенческий билет.
Платили мне мало, но денег хватало, чтобы платить за квартиру и даже немного отсылать матери. Наконец-то я зажил относительно устроенной жизнью и был полон планов и надежд.
Самой большой трудностью в училище стал для меня французский язык. Я понимал, что должен как можно скорее нагнать свое отставание от остальных студентов. Я накупил книг, учебников и словарей и все свободное время упорно занимался.
Успехи не заставили себя ждать. Уже через несколько месяцев я стал одним из лучших в своей группе.
Однажды утром, проснувшись, я обнаружил, что ничего не вижу. Глаза словно застлало какой-то красной пеленой.
Я встал, с трудом различая стены, и подошел к окну. Красная пелена продолжала висеть перед глазами. Кроме того, мне было больно смотреть на дневной свет.
По пути в столовую я без конца натыкался на стены. Тогда я остановился, силясь понять, что со мной. Ясно было одно: я почти ничего не вижу.
Кое-как, на ощупь, я добрался до столовой. Хозяйка дома встала мне навстречу.
– Что с тобой? – спросила она. – Почему ты идешь, вытянув вперед руки? Ты что, заболел?
– Я ничего не понимаю, – ответил я. – Почему-то я ничего не вижу. У меня перед глазами какая-то красная пелена.
Она сказала, что я должен немедленно отправиться к врачу.
Пока она помогала мне умыться и одеться, я не мог избавиться от ощущения, что окружающий мир ухнул в какую-то пропасть, утащив за собой и меня. Мне казалось, что я плачу, но слезы не проливаются из глаз, а остаются внутри головы. На самом деле это были не слезы. Это была кровь, из-за которой и образовалась красная пелена.
По дороге в больницу я не знал, что и думать. Меня одолевали самые черные мысли. Вопросы, один страшнее другого, теснились в мозгу. А что, если врачи не сумеют меня вылечить? Что я стану делать? Жив ли я еще? Может быть, я уже умер? Или умираю? Я постоянно спотыкался и несколько раз чуть не упал.
Почему это несчастье приключилось именно со мной? Мне ведь всего семнадцать лет! Под влиянием страха и боли я начал проклинать все на свете, включая Бога.
Потом, немного успокоившись, я задумался над более практическими вопросами. Я иду в больницу, но какими документами я располагаю? Только временным видом на жительство. Успеют ли меня вылечить за три месяца? Ведь потом срок действия моего студенческого билета заканчивается. К тому же в больнице, наверное, придется платить. А откуда я возьму деньги?
Ознакомительная версия.
