Учитель Карвахаль тяжело вздохнул – он вспомнил ту пору, когда время еще существовало и когда носить фамилию Карвахаль не считалось тягчайшим позором.
– Община называет нас предателями. А ведь от отца мы унаследовали свое имя чистым. Мы обязаны были сберечь чистоту своего имени, Хулио.
Учитель поднял голову, в волнении поглядел брату в глаза.
– Ты – старший брат. Я подчиняюсь тебе.
Скатилась слеза по щеке Исаака. По всей провинции текли слезы людские; стояли недвижно воды, а слезы текли.
– Ты велишь праздновать 28 июля? Будем праздновать.
– Ты знаешь, чем рискуешь?
– Все лучше, чем считаться предателем.
– Тебя выгонят, изобьют, может быть, посадят в тюрьму.
– Я готов на все, Исаак.
Назавтра, едва войдя в школу, Хулио Карвахаль тотчас же сказал ученикам, что скоро будет праздник – День Независимости. Вся провинция готовилась встречать Новый, 2193 год, а школьники Уараутамбо репетировали национальный гимн и маршировали, собираясь праздновать 28 Июля 1962 года.
Пачо Ильдефонсо, двоюродный брат Ильдефонсо Куцего, сообщил судье странную новость: в школе Уараутамбо готовятся праздновать День Независимости прошлого века.
– Ты что, пьян? Не знаешь, что у нас сейчас декабрь две тысячи сто девяносто второго года?
Судья потрепал Пачо по щеке и погрузился в чтение речи, которую готовился произнести в муниципалитете. Однако через две недели явился в Янауанку Ильдефонсо Куцый и рассказал, что все жители Уараутамбо присутствовали на параде школьников.
– По какому случаю?
– Говорят, вчера было 28 Июля, доктор.
– Все может быть.
В тот же день Ильдефонсо Куцый сказал учителю Карвахалю, что судья вызывает его в Янауанку.
– Завтра приеду.
– Хозяин сказал, чтоб вы сейчас же приехали, господин учитель.
– Дай хотя бы переоденусь, – вздохнул учитель. Он стеснялся своих заштопанных брюк и рубашки с потертыми манжетами.
– Мне приказали привезти вас сей же миг. Лошадь оседлана.
На площади Янауанки толпился еще народ, когда учитель Карвахаль вошел в портал, над которым сверкали огромные серебряные буквы «Ф» и «М» – муниципалитет единодушно принял решение поместить их здесь, чтобы выразить, «как высоко ценят граждане своего великого земляка доктора Франсиско Монтенегро». Карвахаль прошел через первый двор. Во втором Арутинго развлекался, перебирая колоды карт.
– Хозяин ждет тебя в кабинете, – лениво бросил он.
Учитель поднялся на третий этаж, вошел в просторную комнату. Судья Монтенегро просматривал старую газету.
– Добрый день, кум… – запинаясь, проговорил Хулио.
– Входи, – приказал судья, не поднимая глаз.
Прошло пятнадцать минут. Судья вдруг встал, запер дверь и достал из ящика прут, каким погоняют быков.
– Вот теперь ты мне расскажешь, сукин сын, сволочь, что ты там натворил.
Учитель молчал, растерянный.
– Гнида, сын гниды и внук гниды! Правда, что ты праздновал 28 Июля?
– Это правда, доктор.
– А кто тебе разрешил?
– По закону полагается отмечать в школах годовщину национального освобождения, доктор.
– Дерьмо собачье! Может, еще скажешь, что ты лучше меня знаешь, когда какой день?
– Сейчас июль, доктор. И я как учитель…
Удар прута рассек ему скулу. Учитель отшатнулся. Судья ударил еще, потом еще… Перед глазами Хулио промелькнул умирающий отец, брат, сотрясающийся от рыданий… Может, пришел и его, Хулио, смертный час… Учитель схватил бутылку из-под пива, ударом о стол отбил горлышко. Кровь текла по его лицу, пятнала рубашку. Он поднял вверх половину бутылки с торчащими острыми краями.
– Брось стекляшку, собачий сын.
– Бросьте вы прут, доктор.
– Брось – и на колени, дерьмо, предатель!
– Откройте дверь, а не то я раскрою вам физиономию, – закричал Карвахаль и сам удивился. Как черный янтарь, сверкали его глаза, и, как агат, поблескивали глаза судьи Монтенегро.
На шум прибежала донья Пепита.
– Оставь его, Пако. Не волнуйся.
– Я уйду из вашего дома и из поместья, – воскликнул Карвахаль, бледный как смерть.
– А почему, Карвахаль? – спокойно сказала донья Пепита. – Тебя здесь никто не обижает. Если кому обидно, так это доктору. Ему сказали, что ты распространяешь какую-то ересь. Он и решил поучить тебя, вернуть на путь истинный. По-отечески.
– Я все равно ухожу, сеньора.
– Если уйдешь, кто соберет урожай с твоего участка?
– Пусть пропадает.
Не выпуская из рук бутылки, Хулио прошел сквозь толпу испуганных слуг. Остановился на углу площади, увидел, как вышел из дому судья на обычную вечернюю прогулку. Хулио пересек площадь – впервые в жизни посмел он расхаживать перед домом Монтенегро. Было шесть часов вечера. Навстречу Хулио шел полицейский Пас.
– Ты Хулио Карвахаль?
– Да, сеньор.
– Имеется приказ о твоем аресте.
– За что?
– За оскорбление судебных властей.
Через несколько дней дверь камеры, где сидел Хулио, открылась и появился его брат Исаак. Муниципалитет обвинил его в мошенничестве при сборе налогов.
Глава тринадцатая
Агапито Роблес и ничуть не менее его знаменитый конь Белоногий решают отправиться в путь
В записной книжке, где Агапито Роблес, чтобы не спутаться, отмечал палочкой каждый день, через девять палочек появился Крест – тот день, когда Агапито впервые собрал членов Совета общины. Много пришлось поставить палочек до этого дня, потому что члены Совета всячески уклонялись, находили разные отговорки. Агапито всех терпеливо выслушивал, ни разу никого не упрекнул. С тех самых пор, как вернулся, Агапито всегда при встрече со старыми людьми снимал шляпу, а молодым улыбался. Целый месяц пришлось ему бродить по пустым улицам и сидеть на пустых площадях. Но он не осуждал никого. День за днем очищал он заросшее поле своего отца. И вдруг весть об одиноком мятеже братьев Карвахаль всколыхнула Янакочу. Тогда-то осторожно, постепенно, словно врач, не спеша бинтующий рану, начал Агапито подбадривать упавших духом членов Совета. Ибо впервые с тех пор, что время остановилось, Янакоча гудела и волновалась – говорили о том, как изменились братья Карвахаль, теперь Монтенегро считают их отступниками.
Однажды вечером возвращался Агапито с отцовского участка. В темноте улицы Эстрелья возник вдруг перед ним Сиприано Гуадалупе. Робко попросил разрешения поговорить. Проговорили они до рассвета. Через три дня Агапито ночью собрал у себя бывших товарищей по заключению. Разговор шел о братьях Карвахаль.
В конце марталя или, может быть, в начале майября (а в каком году, вряд ли кто мог бы сказать точно) Сиприано Гуадалупе заявил:
– Надоело мне жить, словно кролик. Исаак сидит в тюрьме. Раньше он от меня прятался. Теперь, когда его выпустят, мне придется прятаться от него.
– Что ты предлагаешь, Сиприано?
– Что ты скажешь, то и сделаю!
– Пора собраться, позвать Криспина, Теодосио Рекиса и братьев Минайя.
– Не придут.
– А ты позови под каким-нибудь другим предлогом.
Вечером Сиприано Гуадалупе постучал в двери дома Минайи.
– Что случилось, Сиприано?
– Жулика поймали. Ты главный стражник, надо его наказать. – А где жулик-то?
– В Совете.
Минайя накинул пончо, взял плеть. Отправились. Совет был погружен в темноту.
– Где же жулик?
– Тут, – ответил Агапито Роблес и звонко рассмеялся.
– Что такое, дон Агапито?
– Никакого жулика нет. Это мы для того, чтоб тебя вызвать.
– Почему же вы не сказали как есть?
– А ты бы пришел?
Когда глаза привыкли к темноте, Минайя разглядел Теодосио Рекиса, Фелисио де ла Бегу, учителя Николаса Сото, Макарио Валье, Крисостомо Криспина и Гильермо Риверу. Агапито Роблес начал говорить. Ни тени упрека не было в его словах, и словно в самом голосе звучал призыв забыть о прошлом:
– Те, кто осмеливается выйти за пределы нашей провинции знают: во всем мире реки текут, облака плывут по небу, идут дожди и время движется вперед. В нашей провинции остановилось все, и виной тому – наша трусость. Время болеет с тех пор, как мы приняли приказ судьи Монтенегро укоротить месяцы, чтобы приблизить праздники. Судья изменил по своей прихоти календарь, и время сошло с ума. Весь этот ужас кончится только тогда, когда мы свергнем тиранию Монтенегро. Надо захватить Уараутамбо силой. И этот великий подвиг свершит Янакоча. Кто хочет уйти, пусть уходит. Те, кто останется, войдут в Комитет борьбы за возврат земель.
Никто не двинулся с места.
– Может быть, прежде чем действовать, нам следует посоветоваться с жителями Янакочи? – спросил учитель Сото.
– Нет.
– Почему же?
– Если люди узнают, какое грандиозное дело мы задумали, они испугаются. Мы убедим их мало-помалу. В каждом селении есть хотя бы один человек, способный понять, что, только когда мы излечимся от страха, время снова начнет двигаться и земля снова станет нашей. Надо постепенно открывать людям глаза. Я объеду все наши селения, в каждом организую Комитет борьбы за возврат земель. Согласны?
