Понимаете, мы с Экли на уроке немножко повздорили, и ей, понятно, пришлось оставить нас в классе после школы. Потом пришел этот самый тренер и обманул мисс Хикс. Он увел с собой Экли, чтобы тот смог участвовать в беге, а меня не взял. Мисс Хикс сказала, что он соврал, совсем как врал когда-то, на уроках древней истории. Она была очень расстроена. Мне кажется, что она просто не переваривает, когда люди ни с того ни с сего начинают врать. Она рассказала мне о моем брате Маркусе, а потом говорит: «Ступай на стадион и прими участие в состязании». Мистер Спенглер был чемпионом всей нашей Долины. Я бы тоже хотел когда-нибудь стать чемпионом. Не думаю, правда, чтобы мне это удалось в нынешнем году. – Рассыльный стал сгибать и вытягивать ногу. – Пожалуй, натру ее ночью мазью. Заметно, что я хромаю?
– Как тебе сказать, – ответил мистер Гроген. – Не больно заметно, но все-таки заметно. А тебе не трудно ездить на велосипеде?
– Да нет, – сказал Гомер. – Болит чуть-чуть, особенно когда поднимаю левую ногу, поэтому я выжимаю педаль одной правой, а левая педаль у меня идет холостым ходом. Иногда я снимаю левую ногу совсем и даю ей немножко повисеть. Тогда она отдыхает. Да, видно, что-то случилось со связкой, натру ее мазью.
Они помолчали. Потом старый телеграфист сказал:
– А ты здорово изменился за те три дня, которые здесь работаешь.
– Вы заметили, мистер Гроген? Да, и мне кажется, я здорово изменился. Вроде как вырос. Мне, правда, давно пора было повзрослеть. Разве я что-нибудь знал, пока не начал работать? Конечно, я знал уйму всяких вещей, но не знал и половины того, что надо знать, и, боюсь, так никогда и не узнаю. А может, и никто никогда не узнает. Но если кому-нибудь и полагалось бы знать, то уж это мне. Все говорят, что я самый способный парень в средней школе Итаки, даже те, кто меня не любит. Но совсем я не такой уж способный. Во многом – в самом главном – я, по-моему, такой же отсталый, как все остальные. Но я хочу все знать, и я всегда буду хотеть. Буду стараться, но как этого достичь? Может человек до всего дойти так, чтобы ему все стало ясно и понятно?
– Как тебе сказать, – ответил старый телеграфист. – Я и сам не знаю, как можно до всего дойти, но я рад, что ты решил этого добиваться.
– А как же! – сказал рассыльный. – Понимаете, мистер Гроген, не знаю, как там с другими, и не уверен, стоит ли вам это говорить, но я ведь не совсем то, чем я кажусь. Я еще что-то куда более стоящее. Иногда я и сам не понимаю, как это получается. – Рассыльный все говорил и говорил, потому что устал и у него не ладилось с ногой, потому что ему пришлось передать известие о смерти в дом, где все были счастливы, и потому, что старый телеграфист, на его взгляд, был человек хороший. – Я иногда думаю, – сказал он, – что в мире все должно быть совсем по-другому. И на земле должно быть лучше, и люди должны быть лучше, и все на свете должно происходить совсем не так, как происходит. Лучше! – Он чуть-чуть помолчал, а потом заговорил снова: – Я бы постеснялся сказать это кому-нибудь, кроме вас, мистер Гроген, но когда-нибудь я стану работать и чего-нибудь добьюсь. Не знаю еще, чего именно, но это будет что-то настоящее. Я ведь ровно ничего не понимал, жил точно во сне. У нас в семье мы все счастливые. Такие уж родились, но я-то ведь просто ничего не понимал! Теперь кое-что начинает до меня доходить понемножку. Каждый день понемножку – одно, другое…
Рассыльный опять помолчал и попробовал, не зажила ли его нога, пока он разговаривал. Но она почему-то не зажила.
– Мне не нравится, как у нас на земле все устроено, мистер Гроген. Не знаю почему, но мне хочется, чтобы у нас было лучше. Ведь я верю в то, что у нас должно быть лучше. А пока я понял только одно: ничего я не знаю, но буду стараться узнать, буду стараться всю жизнь. Буду наблюдать. Буду все время думать о том, что вижу. Человека от этого часто берет тоска, но ничего не поделаешь! У нас в семье, правда, мы все от природы счастливые, но зато и выносливые. Лично я пойду на то, что мне будет тоскливо. Мне жалко, когда тоскливо невыносливым людям, когда им причиняют боль, а на свете, по-моему, полно именно таких людей. Раньше я этого не знал. Мне теперь даже все равно, что Элен Элиот меня не любит. Я хотел бы, конечно, ей нравиться, ну а если нет – бог с ней! Я ее люблю. Во как люблю, но если ей хочется любить Хьюберта Экли Третьего, а не меня, – бог с ней! Он славный парень, и ничего нет странного, если такая воспитанная девочка, как Элен Элиот, предпочитает человека с такими хорошими манерами, как Хьюберт Экли Третий. А у меня, по-моему, совсем нет никаких манер. Я поступаю так, как считаю правильным и как я должен поступить. В школе, верно, я иногда дурачусь, но совсем не для того, чтобы причинять учителям неприятности. Просто так получается. Люди бывают такие грустные или растерянные, все в мире происходит так медленно или неправильно, что мне иногда просто необходимо сказать что-нибудь смешное. По-моему, от жизни надо получать удовольствие. Я, наверно, не мог бы нарочно быть вежливым или воспитанным, даже если бы захотел. Не мог бы, если бы в душе ничего не чувствовал.
Рассыльный снова выпрямил ногу и заговорил о ней, словно она была не его, а чья-то чужая.
– Ей-богу, с ней неладно, – сказал он и поглядел на часы. – Видите, мистер Гроген, уже пять минут первого. Я, пожалуй, пойду домой. Хоть мне почему-то сегодня спать не хочется. Завтра суббота. Раньше суббота была у меня самым любимым днем. А теперь уже нет. Я, наверно, приду в контору. Вдруг для чего-нибудь понадоблюсь. – Он взял со стола коробку с ужином. – Может, теперь, мистер Гроген, вы съедите хоть один бутербродик?
– Как тебе сказать, – ответил старый телеграфист. – Ежели на то пошло, пожалуй, съем. Я что-то проголодался. – Мистер Гроген взял из коробки бутерброд и откусил кусочек. – Пожалуйста, поблагодари от меня мать.
– Да не за что, – сказал рассыльный.
– Нет, есть за что. Поблагодари ее от меня.
– Хорошо, – сказал Гомер и отправился домой.
Оставшись один в телеграфной конторе, Уильям Гроген, когда-то молодой и самый проворный телеграфист на свете, стал не спеша приводить в порядок свой стол. Он тихонечко бормотал себе под нос мотив, который запомнился ему с раннего детства. В это время в конторе появился Томас Спенглер. Он только что вышел из бара Корбета; голову его кружили пары алкоголя и ощущение радостного торжества. Подойдя к своему столу, он поглядел на старого телеграфиста, но ничего ему не сказал. Они понимали друг друга без слов. Зачастую они молча работали рядом целыми часами. Спенглер взял лежавшее на пачке телеграмм заветное яйцо и стал любоваться удивительной правильностью его формы. Потом он положил яйцо обратно и вспомнил о девушке; губы его, невольно подражая ей, произнесли слова, которые она так часто повторяла.
– Вы ведь меня любите, правда? – сказал он. – Ну да, любите!
Старый телеграфист посмотрел на управляющего конторой.
– Это вы мне, Том? – спросил он.
– Вилли, – сказал Спенглер, – что бы вы подумали о молодой женщине, которая говорит вам так: «Вы ведь меня любите, правда? Ну да, любите! Сами знаете, что любите!»
– Как вам сказать, – ответил мистер Гроген. – Понятия не имею, что бы я о ней подумал.
– Вам бы понравилась такая молодая женщина? – спросил Спенглер, а потом снова передразнил девушку: – «Вы ведь меня любите, правда?» Она это повторяет без конца. – Спенглер потер щеку, словно для того, чтобы избавиться от прилива счастья, и продолжал: – Как идут сегодня дела?
– Да все нормально, – сказал мистер Гроген. – Если не считать дождя.
– А новый рассыльный? Хорош?
– Лучше не бывает, – сказал телеграфист. – А что вы о нем думаете?
– Мальчик мне понравился сразу, когда он пришел просить работу, – сказал Спенглер. – «Вы ведь меня любите, правда?» – Он не мог выкинуть из головы, как восхитительно произносит Диана Стид эти незамысловатые слова. – Я рад, что рассыльный вам пришелся по душе, – продолжал он. – Не трудитесь запирать контору, Вилли. Я сам запру. Мне еще надо кое-что сделать. У нашего рассыльного благородное имя, правда? Гомер Маколей. Как, по-вашему, почему отец назвал его Гомером, а не просто Томасом, Уильямом или Генри? – Не дожидаясь ответа, Спенглер добавил: – «Ну да, любите».
Мистер Гроген сказал:
– Брата Гомера зовут Улисс, а вот сестру просто Бесс.
– Гомер, Улисс и Бесс, – повторил Спенглер.
– У них есть еще один брат, – сказал мистер Гроген. – Маркус. Он сейчас в армии.
– Маркус, Гомер, Улисс и Бесс, – повторил Спенглер. – А почему вы не идете домой, Вилли?
– Домой? – переспросил мистер Гроген. Он улыбнулся. – Если вы не возражаете, Том, я посижу с вами. Мне некуда идти и нечего делать после работы, разве что спать, а сон меня больше не радует.
– Послушайте, Вилли, – сказал Спенглер тоном, каким разговаривают с маленьким ребенком, – вы только не огорчайтесь! Я ведь знаю, что вас гложет, не надо! И совсем вы не старый, и никто не может заставить вас уйти на пенсию. Вы же знаете, что я буду без вас как без рук. Проживете лет сто и будете работать до самой смерти.
