Ознакомительная версия.
– А кто такой Папаша Жоффре? – спросил Пьеро. Он прежде не слышал этого имени.
– В войну он был великим генералом, – ответила мама, вынимая из корзины груду белья и укладывая ее рядом с гладильной доской. – Наш герой.
– Ваш герой, – уточнил папа.
– Не забывай, что ты женат на француженке. – Мама ожгла его сердитым взглядом.
– Да, причем по любви, – отозвался папа. – Пьеро, я тебе не рассказывал, как впервые увидел маму? Года через два после Великой войны. Договорился встретиться с сестрой в ее обеденный перерыв. Сестра работала в магазине, я зашел за ней и увидел, что она разговаривает с новой помощницей. Та ужас до чего стеснялась – всего неделю как поступила на службу. Я только глянул на нее и сразу понял: вот моя будущая жена.
Пьеро улыбался; он любил, когда отец рассказывал такие истории.
– И вот открыл я рот, а сказать ничего не могу. Мозги как будто отключились. Стою, пялюсь на нее и молчу.
– Я думала, с ним удар. – Мама тоже улыбнулась воспоминаниям.
– Беатрис пришлось потрясти меня за плечи, – сказал папа и расхохотался над собственной глупостью.
– Если бы не твоя сестра, я бы ни за что не пошла на свидание с тобой, – прибавила мама. – А она мне говорит: лови момент. Он, мол, не такой болван, каким кажется.
– А почему мы не видимся с тетей Беатрис? – спросил Пьеро. За жизнь он несколько раз слышал ее имя, но никогда не встречал. Она не приезжала в гости и не писала им.
– Не видимся, и все, – отрезал папа. Его лицо изменилось, улыбка пропала.
– Но почему?
– Не приставай, Пьеро, – прикрикнул он.
– Да, Пьеро, не приставай, – повторила мама, и ее лицо тоже затуманилось. – Потому что у нас так принято. Мы гоним тех, кого любим, не говорим о важных вещах и ни от кого не принимаем помощи.
И вот так, в мгновение ока, хорошее настроение оказалось испорчено.
– Он жрет как свинья, – сказал папа через пару минут, присев на корточки и заглядывая Пьеро в глаза. Потом скрючил пальцы, изображая когти. – Папаша Жоффре, в смысле. Как крыса, которая вгрызается в кукурузный початок.
Папа бесконечно жаловался на низкую зарплату, на мсье и мадам Абрахамс, якобы разговаривающих с ним свысока, на парижан, которые с каждым днем все больше скупятся на чаевые.
– Потому у нас денег и нет, – ворчал он. – Кругом одни скопидомы. Особенно евреи – те вообще жмотье. А у нас в ресторане их вечно битком. Потому что во всей Западной Европе, видите ли, никто, кроме мадам Абрахамс, не умеет так готовить латкес и фаршированную рыбу.
– Аншель еврей, – тихо заметил Пьеро. Он часто видел, как его друг с матерью по воскресеньям идут в храм.
– Что ж, встречаются среди них и хорошие, вот Аншель, к примеру, – пробормотал папа. – Знаешь поговорку: в каждом стаде найдется хоть одна паршивая овца. Ну а тут наоборот.
– Денег у нас нет, – перебила мама, – потому что ты все спускаешь на вино. И не надо плохо говорить о соседях. Вспомни, как…
– Думаешь, я это купил? – Отец взял бутылку и показал матери этикетку – это домашнее вино подавали в ресторане мсье Абрахамса. – Твоя мать жуть какая наивная, – добавил он по-немецки, обращаясь к Пьеро.
Тот, вопреки всему, любил проводить время с отцом. Раз в месяц папа водил его в сад Тюильри и рассказывал, как называются деревья и другие растения, обрамляющие дорожки, объяснял, как они меняются от сезона к сезону. Дедушка и бабушка, говорил папа, были настоящие фермеры и неустанно возделывали землю.
– Но, понятное дело, всего лишились, – прибавлял он. – Хозяйство у них отобрали. Труд всей жизни насмарку. Они так и не оправились от удара.
По дороге домой он покупал мороженое у торговца на улице. Один раз Пьеро мороженое уронил, но папа отдал ему свое.
Именно такие моменты мальчик старался вспоминать, если дома случались скандалы. Несколько недель спустя у них в гостиной разгорелся спор; соседи (не те, которым не нравилось, что Пьеро поет «Марсельезу» по-немецки, а другие) завели беседу о политике. Голоса звучали все громче, на свет выволакивались старые обиды, и после ухода гостей родители поссорились.
– Если бы только ты перестал пить! – кричала мама. – Алкоголь превращает тебя в чудовище. Разве ты не понимаешь, что обижаешь людей?
– Я пью, чтобы забыть! – орал папа. – Ты не видела того, что видел я. У тебя эти картины не мелькают перед глазами днем и ночью.
– Но это же было так давно. – Эмили шагнула к нему, хотела взять за руку. – Пожалуйста, Вильгельм. Я знаю, как тебе тяжело, но, может быть, это оттого, что ты не хочешь разумно все обсудить. Если бы ты разделил со мной свою боль… Маме не удалось договорить, потому что в следующий миг папа совершил очень-очень плохой поступок. Такое впервые случилось три-четыре месяца назад, и папа клялся, что это не повторится, но с тех пор уже трижды нарушал обещание. А мама Пьеро, хоть и очень страдала, всегда находила мужу оправдания.
– Ты не должен его осуждать, – сказала мама, обнаружив, что сын, видевший отвратительную сцену, рыдает у себя в комнате.
– Но он тебя обижает. – Пьеро поднял на нее заплаканные глаза. Д’Артаньян с кровати смотрел то на него, то на Эмили, а потом спрыгнул и уткнулся носом в бок сидящему на полу хозяину; песик всегда знал, когда Пьеро плохо.
– Он болен. – Эмили потрогала щеку. – А любимым людям во время болезни обязательно нужно помогать, пока они не выздоровеют. Если они принимают нашу помощь. А если нет… – Она глубоко вздохнула и продолжила: – Пьеро… как ты отнесешься к тому, что мы уедем?
– Все вместе?
Она покачала головой:
– Нет. Только ты и я.
– А папа?
Мама вздохнула. Пьеро видел, как ее глаза медленно наполняются слезами.
– Я знаю одно, – проговорила она. – Дальше так продолжаться не может.
В последний раз Пьеро, которому недавно исполнилось четыре, видел отца в мае, как-то вечером. Было тепло. На кухне опять валялись пустые бутылки, а папа кричал, бил себя ладонями по вискам и стонал: они здесь, они всегда здесь, они придут и мне отомстят. Пьеро совершенно ничего не понимал. Папа принялся без разбору хватать с буфета посуду и швырять на пол; тарелки, миски, чашки осколками брызгали в разные стороны. Мама, ломая руки, умоляла отца успокоиться, но он ударил ее в лицо, кулаком, и заорал пуще прежнего, причем что-то такое чудовищное, что Пьеро закрыл уши ладонями и вместе с Д’Артаньяном убежал к себе. Оба забились в шкаф. Пьеро колотила дрожь, но он старался не плакать, а песик, не выносивший криков и ссор, поскуливал и комком жался к хозяину. Пьеро сидел в шкафу очень долго, ждал, когда в доме стихнет, и только потом вылез. Отец куда-то исчез, а мама с измазанным кровью, сизым лицом неподвижно лежала на полу. Д’Артаньян осторожно приблизился и начал лизать ее в ухо, пытаясь разбудить, а Пьеро застыл и лишь с ужасом смотрел на мать. Собравшись с духом, он побежал к Бронштейнам и, не в силах ничего объяснить, показал наверх. Мадам Бронштейн, видно, слышала скандал, но боялась вмешаться, а сейчас кинулась на второй этаж, перепрыгивая через две-три ступени. Пьеро между тем глядел на своего друга, и один мальчик не мог говорить, а другой – слышать; и Пьеро жалел, что не может сбежать из своего мира в чужой и там получить хоть какое-то облегчение.
Несколько месяцев от папы не было известий. Пьеро очень хотел и одновременно очень страшился его возвращения, но однажды утром им с мамой сообщили, что Вильгельм упал под поезд, следовавший из Мюнхена в Пензберг – в город, где отец родился и провел детство. Пьеро скрылся в своей комнате, запер дверь, поглядел на собаку, дремавшую на кровати, и необычайно спокойно произнес: – Папа теперь смотрит на нас сверху, Д’Артаньян. И он еще обязательно будет мной гордиться, обещаю.
Мсье и мадам Абрахамс предложили Эмили место официантки, что, по словам мадам Бронштейн, было вовсе не так уж и кошерно: ведь ей отдавали работу ее же покойного супруга. Но мама, понимая, что без денег не прожить, с благодарностью согласилась.
Ресторанчик находился на полдороге от дома до школы[1], поэтому всю вторую половину дня Пьеро читал или рисовал в комнатке на нижнем этаже ресторана.
Служащие приходили и уходили, отдыхали там в свой перерыв, сплетничали о посетителях, старались развлечь Пьеро. Мадам Абрахамс обязательно приносила ему тарелку с блюдом дня и креманку мороженого на десерт.
Три года Пьеро едва ли не жил в этой комнатке. Мама наверху обслуживала столики, а он, хоть никогда и не говорил об отце, думал о нем каждый день, представлял: вот папа стоит здесь, вот переодевается утром в униформу, вот подсчитывает вечером чаевые.
Много позже, оглядываясь на свое детство, Пьеро не знал, что и думать, настолько все казалось противоречиво. Да, он страшно тосковал по отцу, но у него было много друзей, ему нравилась школа, и с мамой они жили душа в душу. Париж процветал, улицы кишели народом, пульсировали энергией.
Ознакомительная версия.
