– Господин Фён, – опять прерывает меня нотариус с сомнением, – если позволите, я подытожу: мы имеем пятьдесят тысяч евро для мсье, пятьсот евро в месяц для мадам. А касательно… э… хм… в общем…
– Остатка кубышки? В ближайшие дни вы получите инструкции. Мне еще надо подумать. Как бы то ни было, с господами, присутствующими здесь сегодня, мы покончили.
– Превосходно, – отвечает нотариус. – Я сейчас же оформлю эту часть.
Дан и его родители обмениваются взглядами, в которых пылает холодный гнев. Тем не менее никто из троих не осмеливается как-то реагировать – из опасения потерять и то малое, что получили. Крохи по сравнению с величиной моего состояния, но сама по себе это кругленькая сумма. Я встаю и пожимаю руку стряпчему.
– Еще раз сожалею, что внес изменения в последнюю минуту. Мы скоро увидимся.
– Пожалуйста, господин Фён, я в вашем распоряжении.
Потом я поворачиваюсь к троице:
– Не думаю, что у нас будет случай еще раз увидеться, так что предпочитаю попрощаться.
И выхожу из комнаты, не услышав звука их голосов.
Выйдя из конторы, я пошел куда глаза глядят. Моя жизнь подкатывала к горлу, душила своей темной частью, слишком резко вытащенной на свет. Эта зияющая пустота, изводившая меня так давно, наконец прояснилась: я был приемным ребенком. Хуже того, ребенком, о котором сожалели. И презирали настолько, что даже не сочли нужным сказать ему правду, хотя все остальные ее знали.
По крайней мере, теперь разъяснилось множество обидных замечаний, оскорблений, придирок. А также безумная любовь, которую питали мои родители к сестре, не имевшей ни души, ни достоинства, ни ума, но которая была их собственной плотью и кровью. Была на них похожа. Каждое событие, каждая подробность вдруг облеклась новым смыслом. Малый интерес матери к моим домашним заданиям, моим друзьям, моим поступкам, хотя она буквально ловила все, что скажет или сделает Клелия. Ее категоричные утверждения о мальчиках, которым незачем хорошо одеваться (я донашивал рубашки моего отца) и что они, разумеется, гораздо выносливее девочек (чтобы вымыть в одиночку гараж, пока Клелия болтала по телефону с подружками).
А эти мои вечные расспросы: от кого я мог унаследовать свои черные глаза? Эту вызывающую волосатость? Эту коренастость?
– Твоя прабабушка вышла замуж за грека.
– За грека? А где она его встретила?
– Откуда нам знать. Ты уже надоел своими вопросами.
Те, кто претендовал на роль моих родителей, умышленно держали меня в потемках. Неужели возможно быть такими трусливыми и эгоистичными одновременно?
После их гибели в автомобильной катастрофе мы с Клелией разъехались. Помню, как я плакал, лаская семейные фотографии. Мы переворошили все, разобрали бумаги, но я не заметил ничего необычного. Ни одного официального документа, ни одного письма, ни какого-либо сувенира в обувной коробке. Ничего. Очевидно, всякий след моего усыновления был стерт. И это пожизненно обрекало меня на невосполнимую пустоту, тем более что с исчезновением родителей не осталось ни члена семьи, ни родственника, ни друга, никого, кто мог бы сообщить хоть какую-то подробность.
Только Клелия наверняка располагала кое-какими ключами. Но она и слышать ничего не хотела, так что я в конце концов предпочел остаться в неведении.
Я сел на скамейку. Господи. Сердце лихорадочно колотилось, пьяное от вопросов и сомнений. Ну, полно, Альбер. Смирись со своим явным одиночеством, прими его. Видишь, как быстро обрушился твой мирок? Ты пытался оставить след? Отныне сам знаешь, что это ни к чему. След, который неизвестно откуда взялся, толпу не тронет.
Мне понадобился еще час, чтобы понять, что эта неожиданная новость была лучшим, что со мной могло случиться – иначе я завершил бы свою жизнь, погрязнув во лжи и заблуждении. Вместо этого над моим прошлым приподнялась завеса. Теперь я анализировал свою малую пригодность к счастью, этот инстинктивный страх оказаться брошенным, что сделало меня в итоге циничным и вполне искушенным старым холостяком. Так не было ли это наилучшим прощальным подарком?
Пора возвращаться. Я встал со скамейки и включил телефон, чтобы вызвать такси. Через мгновение буду у себя дома. Вытянусь на белом диване с первым стаканом скотча, потом с другим, пока не провалюсь в сон. Перестану наконец думать об этом, мусолить, пережевывать, ворошить, перебирать. Баю-бай, Альбер.
Телефон завибрировал: у вас новое сообщение, сегодня, в пятнадцать часов пятьдесят минут. Дрожащий голос Мартена: «Я только что получил последние результаты. Приезжай как можно скорее. Обнимаю тебя».
Обнимаю тебя? Никогда Мартен не проявлял такой лиричности. По крайней мере, это заслуживало прояснения. О да, я отлично понял, Мартен, история подходит к концу, и насколько я тебя знаю, ты в отчаянном положении, не понимаешь, как объявить, что мне осталось жить уже не год, а шесть месяцев, три месяца, неделю. Зверь в конце концов сожрет меня раньше, чем предполагалось. И ты злишься на себя за то, что пообещал мне слишком много. С тревогой ожидаешь моей реакции. Боишься, что я взбунтуюсь, приду в ужас, взорвусь. Мой бедный друг, если бы ты знал, что я и без того уже разорван в клочья.
Это был час окончания уроков в школах. Десятки ребятишек с рюкзаками на спине высыпали на улицы, шли, держась за руки своих мам или скакали вприпрыжку, озорничали, обменивались полдниками, улыбались будущему. Девочки в юбках, мальчики в шортах до колен бежали за голубями, чтобы вспугнуть их. Было так жарко. Вдруг мне стало страшно. Не начал ли я уже разлагаться? Приходи как можно скорее, сказал Мартен. Что такого ужасного обнаружил он на рентгеновских снимках?
Я опустил глаза – чтобы не встречаться с взглядом какого-нибудь малыша – и ускорил шаг. На следующем перекрестке ожидала целая вереница такси. Я прыгнул в первую же подвернувшуюся машину, направление – больница, пожалуйста.
У таксистки, женщины лет пятидесяти с обесцвеченными волосами, был довольно угрюмый вид.
– Туда сегодня много вызовов было. Надо еще посмотреть, как лучше ехать, по бульвару или через мост. Вам куда точно надо? – спросила она.
– В отделение «Скорой помощи», конечно: разве вы не видите, что я умираю?
Женщина резко затормозила.
– Что? Так вам же неотложка нужна, мсье, а не такси!
– Да полно вам, я пошутил. Высадите меня у главного входа.
– Ну и шуточки у вас, – вздохнула женщина, – перепугали меня. Вообще-то надо признаться, что для умирающего вы выглядите до странности неплохо.
– Что ж, я вас за язык не тянул.
– В любом случае, – прокомментировала она, – я вечно нарываюсь на каких-нибудь психов. Так почему бы тогда и не тип, который собрался окочуриться? Знаете, что я насчет жмуриков и «Скорой помощи» думаю? Наверное, пересяду на катафалк. Там, по крайней мере, болтовней не достают и платят вперед.
– В таком случае, – заключил я, – оставьте мне вашу карточку. Может так случиться, что мы вскоре еще разок увидимся.
Мы добрались до места. Я протянул ей пачку банкнот.
– Оставьте себе все. Это вам поможет с вашим маленьким предприятием.
– Но… – начала было она.
Автоматические двери уже раскрылись. Я вошел в больницу.
– Спасибо, мсье! – крикнула таксистка вдогонку. – И к тому же…
Двери за мной закрылись. Я не услышал продолжения ее фразы.
Ground Control to Major Tom
Санитары с трудом толкали каталку. Лавировали между спешившими куда-то коллегами и скопившимися тут носилками, пробивались сквозь журналистов и толпу ошалевших людей, которые цеплялись за их халаты и называли какое-нибудь имя – плача и крича. В этом-то коридоре я и оценил всю серьезность ситуации – и моей собственной, и всех прочих, поскольку и то, и другое оказалось тесно связано.
– Вы в порядке, мсье? Вы еще с нами, а? – беспрестанно повторял высокий чернокожий санитар напротив меня. – Давайте, говорите что-нибудь, надо оставаться в сознании.
Мне было так холодно, я чувствовал себя так плохо, таким уставшим, измочаленным, и не понимал, то ли это мое тело заставляет меня так мучиться, то ли, скорее, мое эго и душа.
– Думаете, это серьезно?
– Нет, – ответил санитар. – Вообще-то я совсем ничего не думаю. Вы все-таки потеряли сознание в приемном покое «Скорой помощи». Но вам уже лучше, да? Это как-то связано со взрывом?
– Никак. Я упал с велосипеда.
В его взгляде промелькнуло разочарование. Конечно, возиться с заурядным пациентом не так захватывающе, как со всеми этими ребятами, которых разнесло в клочья перед их компьютерами.
– Это я из-за ран на вашей голове… Осколки стекла – это же классика, когда окна выбивает взрывной волной, они втыкаются повсюду, в голову тоже… В общем, значит, это не ваш случай…
Он вздохнул и призвал меня в свидетели:
– Вы хотя бы представляете? Встали себе люди сегодня утром, спокойно выпили кофе, привели себя в порядок, может, даже насвистывали или думали о фильме, на который хотели пойти в эти выходные, спустились в метро, доехали до работы, уселись за своим столом, как и каждый день, открыли свои папки, и тут – бум!
