– Так о чем вы там разговаривали? – услышал Стивен голос Джоша.
– О тебе, моя любовь… – Звук очередного поцелуя. – Мы все время говорили только о тебе.
– Я не имел в виду…
– Я знаю, я знаю…
– Иди сюда, – сказал Джош и добавил что-то неразборчивое. Стивен предположил, что «я тебя люблю».
– И я тебя, милый. Я тоже тебя люблю.
…А Стивен стоял молча, слушая, как они уходят, и очень, изо всех сил, надеялся, что и не думает влюбляться в Нору Харпер.
Акт третий
Удивительные приключения Норы Шульц
Одни люди берут, а другими пользуются…
Билли Уайлдер и И. А. Л. Даймонд. Квартира[23]
Нора Шульц уже семь лет делала карьеру профессиональной официантки, когда Джош Харпер щелкнул в ее адрес пальцами – в первый и последний раз.
Много сказано и написано об опасностях, которые таит в себе слишком ранний успех, но Нора не могла отделаться от ощущения, что ранний провал тоже не фонтан. После взлета на нижние позиции рейтинга «Биллборда» «Нора Шульц и новые варвары» сменили курс на более жесткий и экспериментальный материал, что в свою очередь привело к скидочным распродажам сингла, размолвкам в команде и злобному разрыву. Успокаивая себя тем, что ей всего лишь двадцать три, Нора собрала себя в кучку, проглотила гордость и прагматически решила поискать работу в ресторане – всего на пару месяцев, только чтобы продержаться, пока пишет новый материал и ищет новые контракты.
Ее первая работа была в «Ро!» – чудовищном суши-ресторане в стиле «съешь-сколько-можешь» в Вест-Виллидж, с кухней, вонявшей, словно лужа после отлива, и шеф-поваром, который как-то умудрялся делать так, чтобы тунец и в самом деле вкусом походил на морского цыпленка. Затем пришло время «Дольче виты», шикарного итальянского ресторана-для-отмывания-денег, где она смотрела вечерами на тундру пустых белых скатертей. За этим последовало фанатически макробиотско-веганское местечко под названием «Рэдиш» – скорее не ресторан, а бесчеловечная тоталитарная система, где музыка, алкоголь, солонки и удовольствия были объявлены вне закона, а бесцветные, нездорово выглядящие клиенты молча одолевали свекольное карпаччо и уходили, не в силах оставить чаевые. После начались восемнадцать мучительно несчастных месяцев в элитной мидтаунской «Старой Гаване», где ей ежевечерне строили глазки нетрезвые управленцы, одетые в стиле банановых республик: в идентичные брюки с высокой талией и стрелками, туго натянутые в паху широкими цветастыми подтяжками. Хотя это место было невероятно прибыльным, революция все же пришла в «Старую Гавану», когда Нора залепила клиенту за то, что тот попытался засунуть двадцатидолларовый счет ей в блузку. Сигара, которую неудачник в этот момент курил, взорвалась и отрадно разлетелась перед его лицом, точно как в мультиках «Уорнер Бразерс», но краткое ощущение эйфории быстро сменилось увольнением и разбитыми костяшками пальцев.
Непродолжительный период работы массажисткой в Центральном парке подошел к концу, когда клиенты стали жаловаться, что она мнет уж слишком сильно, и наступило недолгое отчаянное время безработицы. Норина музыкальная карьера – то, ради чего она в первую очередь переехала на Манхэттен, – съежилась до какого-то хобби: выступление субботним вечером под аккомпанемент гитары самого дружественного из «Новых варваров», в претенциозном баре в Вест-Виллидж, где клиенты состязались в перекрикивании их необычной акустически-джазовой версии «Smells Like Teen Spirit». К этому моменту Нора уже всерьез обдумывала возможность признать поражение и вернуться жить вместе с разведенной матерью и двумя младшими братьями в маленькой квартирке под Ньюаркской полетной зоной.
Затем, в последний момент, она наткнулась на работу в «Бобсе», соседнем баре-ресторане без претензий в Коббл-Хилле, одном из районов Бруклина, и полюбила это место, и перебралась жить поближе к работе. Здесь было все, чем может быть хороша ресторанная работа. Еда была приличной, повара – чистыми и дружелюбными, все мыли руки после туалета, и даже о наркотиках слышать практически не приходилось. Никто не уносился прочь посреди рабочей смены, никто не швырялся в нее оскорблениями и хлебными шариками на кухне, никто не воровал из шкафчика. Сменами можно было меняться, что позволяло ей иногда выступать, если и когда выпадал шанс. Люди помнили дни рождения друг друга. В общем, мечта, а не работа. И в этом крылась проблема: тут было уж слишком легко.
Потому что в остальном Норина жизнь представляла собой катастрофу. Ее последний парень Оуэн, почти коматозно вялый и язвительный типа-будущий-киносценарист, с которым она познакомилась в ресторане, стал писателем, временно приписанным к ее футону. Там он лежал целыми днями, полностью одетый, с остатками пищи в скудной бороденке, читая и перечитывая книгу «Сценарий запросто» – снова и снова, без всяких очевидных признаков, что это дело становится проще. Размеренные дни его нарушались внезапными набегами на Норин холодильник или местный видеомагазинчик, где он только брал фильмы напрокат, чтобы во время просмотра пожирать огромное количество соленых снеков и выдавать пространные зубодробительные комментарии в духе: «…И вот это они называют провоцирующим эпизодом… Конфликт, конфликт… О, начинается история „Б“!.. Ага, вот Противостояние Второго акта…»
Но если, как утверждала книга «Сценарий запросто», характер определяется действием, тогда Оуэн был человеком практически вообще без характера. Отношения стали бессексуальными, безлюбовными, лишились почти всех теплых чувств и держались исключительно на неспособности Оуэна самому платить за квартиру и болезненным страхом Норы остаться одной. Врач выписал ей прозак, который она начала принимать несколько неохотно; вина и тревога из-за «жизни на лекарствах» боролись в ней с разрекламированным ощущением умиротворения. Шли месяцы, переходя в года, но ничего не менялось. Нора начала больше пить, заедать стресс и набирать вес, курить слишком много травки, которую покупала у мальчиков-уборщиков. Ей стукнуло тридцать, и на день рождения Оуэн купил ей подарочный набор DVD с фильмом «Чужой» и какое-то однозначно пошлое белье неправильного размера: кричащее переплетение резинок, полосок алого винила и пряжек – такое чаще носят девицы, танцующие в клетках. Нора была не из тех девиц, что танцуют в клетках, а потому поскорее засунула это безобразие поглубже в шкаф. Сексуальная активность в любом случае иссякла еще несколько месяцев назад, и большинство ночей она теперь проводила, лежа без сна на футоне, уже неистребимо пахнущем Оуэном, с ватной после излишка красного вина и «вечернего» тайленола головой, и одурело размышляя: проломить подонку голову его же лэптопом или удавить подаренным бельем.
Ее собственная карьера, и в лучшие времена казавшаяся далекой перспективой, теперь начала выглядеть совсем уж надуманной ерундой. Нью-Йорк лопался от привлекательных женщин с приятными джазовыми голосами и версиями «Big Yellow Taxi» в стиле босановы. Она вряд ли смогла бы танцевать или играть на сцене – в городе, где почти каждую официантку можно было назвать «тройной угрозой», Нора представляла собой всего лишь одинарную угрозу, причем даже не особенно впечатляющую. В двадцать три она казалась себе певицей, которая иногда подрабатывает официанткой, в двадцать семь – иногда поющей официанткой, а в тридцать наконец стала полновесной официанткой. Амбиции и уверенность постепенно вымывались, замещаясь завистью и жалением себя, и все чаще и чаще она старалась не прийти домой вечером. Там, в маленькой перегретой комнатке, лежал Оуэн с набитым фисташками ртом, препарируя боевик, – и Нора становилась язвительной и вредной, насмехалась над ним, и они ссорились, и она злилась и стыдилась, что все никак не велит ему выметаться.
В поисках какой-нибудь творческой отдушины она как-то взяла его «Сценарий запросто», прочитала, переварила и засиделась допоздна, куря и пробуя делать наброски: диалог, услышанный от ребят в ресторане, истории из своей музыкальной жизни, немного семейной мифологии – страницы и страницы, исписанные нетрезвым размашистым почерком в ранние утренние часы. Перечитав записи на другой день, в тщетном стремлении быть объективной, Нора заподозрила, что, возможно, они не так уж плохи, а она все-таки может делать что-то еще. Но в следующий раз при попытке писать страница осталась абсолютно пустой, и эта новая амбиция внезапно показалась такой же непрактичной и тщетной, как и остальные.
Той длинной холодной зимой, просыпаясь поздно утром от очередного похмелья и теплого, пахнущего солеными крендельками дыхания на лице – дыхания мужчины, до которого ей уже давно не было дела, – Нора со всей очевидностью поняла, что отупела и одурела от одиночества. Ее судьба обязана измениться. Должно случиться что-то хорошее – и скоро.
