Гарт Каллахан - Записки на салфетках

Ознакомительная версия.

♦ Легко появляющиеся синяки (Да!)

♦ Нерегулярное или ускоренное сердцебиение (Да!)

♦ Обмороки (пока нет, слава богу)

♦ Проблемы с кровотечениями (Да! Обожаю унизительность кровотечения из носа!)

♦ Высокое кровяное давление (Да!)

♦ Проблемы со щитовидкой (Да!)

Позвольте внести ясность. Я благодарен – да, благодарен! – за то, что принимаю это лекарство. Оно предоставляет мне шанс победить рак. Разумеется, оно влечет за собой трудности. Я буду испытывать их каждый божий день.

Кто-то спрашивал меня, химиотерапия ли это. Нет. С технической точки зрения это и рядом не стоит с химиотерапией. Однако легко можно сказать, что это «похоже на химию», если не считать того, что я принимаю его каждый день без всякого перерыва. Я не ощущаю все побочные эффекты одновременно, но некоторые из самых неприятных меня по-настоящему донимают.

Мне приходится проверять кровь каждые две недели, потому что один из побочных эффектов этого лекарства – отказ печени. На днях мы с Лиссой были у моего врача. Он на несколько дней отменил прием лекарства, потому что печень плохо с ним справлялась. Его также обеспокоило кумулятивное воздействие побочных эффектов. Я и так-то был в плохой форме, и лекарство мне не очень «шло».

Я воспротивился его желанию заставить меня сделать перерыв:

– Я пациент на полной дозе. Я хочу официально внести в историю болезни, что мне это не нравится.

Он тихонько фыркнул и ответил:

– Так и запишем.

Мне не суждено было выиграть этот бой, особенно потому, что рядом была Лисса. Она была свидетелем.

Лисса знала, что мой организм испытывает стресс и что я вот-вот достигну пределов своей физической выносливости. Она спросила врача:

– Как долго он будет это принимать?

Доктор повернулся лицом к моей жене. И сказал: «Все-гда». Вот так вот. По слогам. Точно само слово «всегда» звучало недостаточно драматично.

Вероятнее всего, я буду принимать это лекарство до конца своей жизни. Подумайте об этом секунду, прежде чем читать дальше.

Возможно, я буду принимать его до конца своей жизни. Что бы сделали вы? Вы бы тоже стали принимать это чертово лекарство. Дали бы своему телу шанс выиграть! Жить! Растить своих детей! Менять мир!

Что бы вы сделали, чтобы жить?

Это. Именно это я и делаю. С медицинской точки зрения это я буду делать до конца своих дней.

Каждый вечер, прежде чем лечь в постель, я иду в ванную комнату. Достаю пузырек с лекарством с полки в шкафчике. Высыпаю таблетки на ладонь. Закрываю глаза и молюсь: «Дорогой боже, пусть это лекарство убьет мой рак». В некоторые дни добавляю ходатайство: «И пожалуйста, если возможно, давай минимизируем побочные эффекты». Бóльшую часть времени я эту молитву не добавляю. Я знаю, чтó на свете действительно важно.

И во всем этом хаосе лекарств и побочных эффектов я делаю вдох. Пакую обед для Эммы. Пишу записку на салфетке. Еще раз поддерживаю наш контакт.

Упакуй. Напиши. Создай контакт. Повтори.

Помни, что необязательно стремиться к повышению по службе всеми силами. Иметь работу, которая немного не дотягивает до твоих навыков, – нормально

Один из лучших помощников управляющего работал со мной в «Серкит Сити Экспресс» в Копли-Плейс. Алан Уэр был просто феноменальным человеком и великолепным помощником. Я знаю, что ему не раз предлагали повышение – должность управляющего магазином. А он был доволен местом помощника и не хотел дополнительной ответственности (читай – мороки!), которую влекут за собой обязанности управляющего. Ему нужно было время, чтобы утолять свою страсть к музыке – он был фантастическим барабанщиком.

Я всячески уважаю решение Алана, который отвергал предложения о повышении.

Он знал, чего хочет от своей работы, и был полностью удовлетворен местом помощника управляющего, несмотря на то что его квалификация более чем позволяла пойти на повышение.

Оказаться наедине со своими мыслями может быть опасно, особенно для ракового пациента.

Когда мне впервые поставили диагноз, я был один. Я услышал эти пугающие слова – «у вас рак», – и до конца приема время для меня замедлилось.

Хотя было много чего сказано, дано объяснений и заложено первоначальных планов, я ничего не слышал. Я был по-настоящему один. Некому было меня успокоить. Некому было выслушать, что говорил врач. Я вышел из кабинета и побрел прочь из здания. Забрался в машину и поехал домой. Один. Лиссы и Эммы там не было. Я по-прежнему оставался один.

В тот день я провел в одиночестве около трех часов. С тех пор я больше ни разу не был один.

У всей моей семьи рак. Раковые клетки есть только в моем теле, но рак воздействует на нас во всех отношениях. Лисса, Эмма, моя мать, моя сестра – все они ощутили злосчастное воздействие этого недуга. Все мы чувствуем себя больными. Все мы одинаково обеспокоены. Мы вместе ездим на приемы к врачу. Мы вместе ждем результатов. Теперь, когда я принимаю лекарство, у нас вместе бывают плохие дни. Когда приходят хорошие результаты МРТ, мы вместе празднуем.

Я окружен теми, кто обо мне заботится. Не знаю, что со мной было бы без них.

Когда мне впервые поставили диагноз, я думал, что Эмма хорошо с этим справляется. Первый разговор был трудным, были опасения, слезы. Мне пришлось позаботиться о том, чтобы она поняла, что означает рак с практической точки зрения – помимо чисто медицинского объяснения. Она казалась после этого совершенно нормальной, обычной Эммой. Не было обеспокоенных взглядов, и я не видел на ее лице особой тревоги.

Я не знал, что они с Лиссой всячески старались скрывать от меня тревоги Эммы. В этом не было никакого злого умысла. Мне нужно было около шести недель ждать первой операции. Они знали, что я нахожусь в напряжении и у меня довольно собственных страхов, – и прикрывали меня.

Эмма и Лисса нередко сидят в обнимку перед сном. Я часто заглядывал в комнату Эммы и целовал ее, желая спокойной ночи, но не хотел мешать этим их общим минутам. Позднее я узнал, что это время они проводили в разговорах обо мне, о раке, об операции и о разнообразных тревогах, окружавших то, что происходило в нашей семье.

Я знаю, что Эмма многим пожертвовала из-за моей битвы. У меня уже нет того уровня энергии, к которому она привыкла. Я упускал возможности играть с ней. Она не получала регулярных карманных денег уже больше двух лет. Мы поздно записали ее на софтбол в 2014 г., и она так и не вышла из списка ожидания. (Это в конечном счете было и к лучшему, потому что мы вступили в соседнюю команду – и это фантастическая команда! Роквил, вперед!)

В последнее время она принимает мою битву и помогает в борьбе. Худшие для нее дни – те, когда я плохо себя чувствую. Ей не нравится, когда я страдаю, и она чувствует себя беспомощной. Она приглядывает за мной. Она всегда готова укрыть меня одеялом, принести попить или без жалоб согласиться пойти спать без привычного ритуала укладывания. Мне стыдно, что я не прихожу подоткнуть ей одеяло, потому что слишком устаю и ложусь раньше нее. В эти дни она подтыкает одеяло мне и целует на ночь. Четырнадцать лет я укладывал ее спать. Теперь она укладывает меня. Слишком рано для того, чтобы моя дочь обо мне заботилась, но всем при этой болезни приходится к чему-то приспосабливаться.

Кроме того, Эмма великодушно разрешила мне рассказывать нашу историю и присоединилась ко мне в этом предприятии. Не могу даже выразить, каково это – видеть, как моя 14-летняя дочь не только ведет себя на Национальном телевидении со сдержанностью и благородством, но и отвечает на мучительные вопросы о том, что она будет делать без меня, со спокойствием, которое меня ошеломляет. Она стала личностью, на которую я оглядываюсь, которой любуюсь и перед которой благоговею.

Мы с моей сестрой Колин никогда не были близки в детстве. Не могу сказать почему. У нас небольшая разница в возрасте, всего два с половиной года, но в детстве нам нелегко было ладить друг с другом. Родители часто пытались заставить нас играть вместе, даря нам дополняющие друг друга игрушки. Я получал куклу «Человека на шесть миллионов долларов»[10], а Колин – центр управления, сделанный для Стива Остина. Эта тактика часто давала катастрофические результаты – слезы и синяки.

Однажды, когда мы перекрашивали стены моей спальни в другой цвет, я зашел сестре за спину и провел по ней рукоятью своей кисти. Конечно, со щетинок капала краска, поэтому похоже было, будто я покрасил ей спину. Она резко развернулась и мазнула кистью мне по груди, оставив на ней пятно краски. Я притворился, что вышел из себя, и крикнул, что только понарошку сделал вид, что покрасил ей спину, и завопил: «Я все скажу маме!» – и она тут же макнула кисть в краску и принялась водить ею вверх-вниз по своей рубашке, умоляя: «Нет, не надо! Пожалуйста, не говори!»

Ознакомительная версия.