– По Африке?! – изумленно повторила я.
Неужели она все-таки миссионер? Она совсем не годилась для такой роли, к тому же я вдруг вспомнила ее слова о том, что она никогда не ходит в церковь.
– Да, я антрополог, – объяснила она.
– О!
Я не нашлась, что сказать от удивления, а еще от того, что не знала точно, чем занимается антрополог, и никакое разумное замечание мне на ум не пришло.
– Насколько я понимаю, Рокингхем ничем там особенным не занят, только пачками очаровывает скучных девиц в плохо сидящей белой форме из вспомогательного конкурса.
– Но, право же… – запротестовала было я, но потом решила, что, в конце-то концов, это вполне достойная работа. Священники часто преуспевают на этом поприще, и, так как многие прихожане действительно носят скучную, плохо сидящую одежду, обаятельная любезность входит у духовных лиц в привычку. Но я и не подозревала, что таких умений следует ожидать от морских офицеров.
– А теперь мне надо обрабатывать полевые заметки, – продолжала миссис Нейпир.
– Ах да, конечно. Как интересно…
– Ну…
Встав, она поставила кружку на поднос, – мне в этом почудился приказ «Вольно! Разойтись!».
– Спасибо за чай, – поблагодарила я. – Вы обязательно должны прийти ко мне, когда обустроитесь. Пожалуйста, дайте мне знать, если я могу чем-то помочь.
– Спасибо, не сейчас, – отозвалась она. – Но, возможно, позже…
Тогда я пропустила ее слова мимо ушей. Маловероятным казалось, что наши жизни могут как-либо соприкоснуться помимо случайных встреч на лестнице и, разумеется, общей ванной.
Возможно, мысль об удобствах тоже пришла ей в голову, потому что, когда я уже поднялась на полпролета, она вдруг меня окликнула:
– Кажется, я пользовалась вашей туалетной бумагой. Постараюсь не забыть принести свою, когда ваша кончится.
– Да нет, все в порядке! – крикнула я в ответ, несколько смущенно.
Я принадлежу к кругу, где о таких вещах не кричат, но все равно понадеялась, что она не забудет об обещании. Необходимость покупать туалетную бумагу на троих показалась мне довольно обременительной.
Войдя к себе в гостиную, я с некоторым удивлением обнаружила, что уже почти шесть. Должно быть, мы проговорили больше часа. Я решила, что миссис Нейпир мне не слишком нравится, но потом принялась упрекать себя в недостатке христианского милосердия. Обязательно ли все должны нам нравиться? Возможно, нет, но не следует судить ближних своих, которых мы знаем чуть больше часа. И вообще, не наше дело судить. Я так и слышала, как отец Мэлори говорит нечто подобное на проповеди, и как раз в этот момент часы Сент-Мэри пробили шесть.
Шпиль церкви виднелся за деревьями на площади. Теперь, когда они сбросили листву, церковь выглядела даже красиво: она поднималась среди фасадов домов с облезающей штукатуркой такая чопорная и викторианско-готическая, пожалуй, уродливая внутри, но очень для меня дорогая.
В нашей округе имелось два прихода, но церкви Всех Душ я предпочла Сент-Мэри – не только потому, что она была ближе, но и потому, что она была «высокой»[3]. Боюсь, мои бедные родители никак бы этого не одобрили: я так и видела, как мама, поджав губы и качая головой, испуганно выдыхает шепотом: «Ладан!» Но, возможно, было вполне естественным, что мне захотелось восстать против своего воспитания, пусть даже на такой безвредный манер. Я на пробу ходила на службы в церковь Всех Душ, даже два воскресенья подряд, но, когда вернулась в Сент-Мэри, отец Мэлори остановил меня однажды утром после мессы и сказал, как рад снова меня видеть, мол, они с сестрой даже начали волноваться, боялись, не заболела ли я. После этого я уже не покидала Сент-Мэри, а Джулиан Мэлори и его сестра Уинифред стали моими друзьями.
Иногда я думала: как странно, что в Лондоне мне удалось создать для себя жизнь, настолько похожую на ту, какую я вела в сельском пасторате, пока были живы родители. Но многие местечки Лондона сохранили на удивление деревенскую атмосферу, так что, возможно, все сводится к тому, чтобы выбрать себе приход и в него вжиться. Когда с интервалом в два года умерли мои родители, они оставили мне маленький доход, довольно много мебели, но никакого дома. Как раз тогда я решила поселиться с моей старой подругой Дорой Колдикот и днем, пока она преподавала в школе, работала в ведомстве по цензуре, где, по счастью, не требовалось особой квалификации, если не считать терпения, такта и некоторой склонности к эксцентричности. Теперь, когда Дора уехала, я ожидала, что снова останусь одна, заживу цивилизованной жизнью со спальней, гостиной и свободной комнатой для друзей. Я не наделена темпераментом Доры, который позволяет ей с удовольствием спать на раскладушке и есть с пластмассовых тарелок. Мне казалось, что я достаточно взрослая, чтобы привередничать и вести себя как старая дева, если захочу. Я на полставки работала в организации, помогавшей обедневшим женщинам из хороших семей, – дело, очень близкое моему сердцу, ведь я как раз из тех, кто однажды может пополнить их число. Миссис Нейпир с ее серыми брюками и антропологией ничего подобного явно не грозило.
Я думала о ней, переодеваясь, чтобы пойти на ужин в дом священника, и обрадовалась, что на мне приличная одежда, когда встретила ее на лестнице с высоким светловолосым мужчиной.
– Тебе придется пить джин из кружки, – услышала я ее голос. – Бокалы не распакованы.
– Неважно, – ответил он довольно сухо, точно это было очень даже важно. – Полагаю, ты еще не устроилась.
Не Рокингхем, решила я. Нет, конечно не Рокингхем, он же в Италии, очаровывает военнослужащих из женского вспомогательного. Может, коллега-антрополог? Колокол Сент-Мэри начал звонить к вечерне, и я одернула себя: мол, не мое дело, кто он. Идти в дом священника было еще рано, поэтому я поспешила в церковь и заняла место среди полдюжины женщин средних и преклонных лет, в будни составлявших паству. Уинифред Мэлори, как всегда опоздав, села рядом и зашептала, что кто-то сделал довольно большое, очень щедрое пожертвование на восстановление западного окна, поврежденного взрывом бомбы. Анонимное пожертвование! Захватывающе, правда? Джулиан все мне расскажет за ужином.
Джулиану Мэлори было около сорока – на несколько лет меньше, чем сестре. Оба были высокими, худыми и угловатыми, но если Джулиану это придавало уместную аскетичность, то Уинифред – с ее вечно напряженным лицом и растрепанными седеющими волосами – казалась лишь неловкой и изнуренной. Сегодня, как и всегда, она была одета в разношерстные вещи, большинство которых раньше принадлежали другим людям. Общеизвестно было, что свой гардероб Уинифред черпает из одежды, присылаемой на благотворительные базары в пользу церкви, поскольку те деньги, какие у нее водились, она никогда не тратила на себя, а только на добрые (можно даже сказать заведомо проигранные) дела, на ниве которых она была беззаветной и неустанной труженицей. Время, остающееся от этих добрых дел, было посвящено «созданию домашнего очага» для брата, которого она обожала, хотя и была совершенно не обучена ведению домашнего хозяйства и подходила к этому с большим пылом, нежели умением.
– Если бы я только могла покрасить входную дверь! – воскликнула она, когда мы после вечерни втроем пошли в дом священника. – Она кажется такой темной и унылой! Дом священника должен быть гостеприимным, с ярким крыльцом.
Джулиан как раз вешал на крючок в узком коридоре свою биретту[4]. Рядом уже висела довольно новая с виду соломенная шляпа. Я никогда не видела ее на Джулиане, и мне пришло в голову, что, возможно, он купил ее, чтобы держать на крючке, пока ленточка не порыжеет от старости, а солома не станет серовато-желтой. Как раз такую носил мой отец, и мне она всегда казалась воплощением мудрости старого сельского священника, мудрости, которой Джулиану не достичь в ближайшие двадцать или тридцать лет.
– Гостеприимный дом с ярким крыльцом, – повторил Джулиан. – Надеюсь, даже за темной дверью наших гостей ожидает радушный прием, и также надеюсь, что миссис Джабб приготовила нам ужин.
За стол я села без особых надежд, поскольку Джулиан и Уинифред, как это часто случается с хорошими, не от мира сего людьми, почти не замечали, что едят или пьют, поэтому обед или ужин у них становился сомнительным удовольствием. У миссис Джабб, которая с толикой поощрения превратилась бы в отличную кухарку, наверное, давно уже опустились руки. Сегодня она поставила перед нами блеклые макароны с сыром и миску вареной картошки, а на буфете я заметила стеклянное блюдо с желе или «бланманже» того же неопределенного цвета.
Соли не хватает или про нее вообще забыли, думала я за макаронами, да и сыра почти нет.
– Так расскажите же про анонимное пожертвование, – попросила я. – Это просто замечательно!
– Да, весьма ободряюще. Кто-то прислал мне десять фунтов. Интересно, кто бы это мог быть?
