Ознакомительная версия.
Я не могу назвать собственного кузена извращенцем в классическом понимании этого слова (а наверняка есть и классическое понимание!), но, чтобы было понятно, на мой день рождения в этом году я получила от него открытку такого содержания: «Ква-ква-ква-ква!» По-моему, немного странно получить такое от кузена, а не от лягушки. Но принимая во внимание то, что деда держали в закрытом заведении и он был не в своем уме, теперь я пересмотрела свое отношение к Бонапарту Демирелю и осознала, что, возможно, на некоторые вещи в своем поведении он просто не мог повлиять. Еще неизвестно, какие пертурбации в связи с этими обстоятельствами ожидают меня и Манфреда. Возможно, когда-то мы будем прятаться от Тролля на шкафу, время от времени жмуриться (со мной это уже сейчас началось) и точить коготки о мебель.
Боно был талантливым, у меня есть несколько дисков с его записями. Интересная музыка, и ни одного намека на «ква-ква» или «ку-ку». Во Францию он отправился потому, что его не понимала собственная мать, да и все мы, его родственники, не слишком благосклонно к нему относились. Все привыкли считать его недотыкомкой, потому что можно сколько угодно быть талантливым музыкантом-диджеем, все равно твои родственники с бóльшим уважением будут относиться к пусть и не очень талантливым, но юристам.
Я посмотрела на чашку в своих руках и поняла, что все это время я допивала кофе Олафа Коха. Надеюсь, что поверенные ведут благоразумный образ жизни и я не буду осчастливлена, например, бытовым сифилисом. Раздалась «Ода к радости», это была моя мать. С удивлением я осознала, что вовсе не рада тому, что она дала о себе знать, кроме того, я не знала, что я должна ей сказать. Хорошо, что моя мать никогда не чувствует сложностей в общении. «Ну, и как там цветы?» – услышала я ее уверенный, радостный голос. «Цветы – хорошо», – ответила я. И подумала, как бы она отреагировала, если бы я сказала: «Цветы – хорошо. По крайней мере, они живы. А вот наш дедушка – нет».
«Манфред завтра будет дома. Ближе к пяти. Так ты еще разок выгуляй Тролля утром. Может, даже переночуй у Манфреда, наш маленький капризуля не любит оставаться ночью один. Отец сначала заедет за мной к Роззи, и мы будем в Берлине дня через два-три. Если отцу понравится домашнее пиво Клауса, это муж Розамунды, не поверишь, но он туда добавляет горсточку базилика, то мы еще немного задержимся. Но почему ты меня не поздравляешь?» «С чем?» – спросила я, потому что понятия не имела, что она имеет в виду. «Ты разве до сих пор не проверила в гугле?» Я решила, что лучше промолчать. «Марта, ты меня искренне удивляешь! Фредди занял второе место! И получил один специальный приз! Только не говори мне, что ты забыла, зачем мы все отправились в Баварию». О Господи. Манфреда наградили. Но я и не сомневалась. Манфред никогда бы не поехал на конкурс, если бы не чувствовал уверенности в себе. «О, – сказала я. – Поздравляю! Я посылала смс, наверное, они не дошли. Так что я считала, что уже вас поздравила. Это – здорово!» Я не могу сказать, что боюсь собственную мать или Манфреда, но чаще всего я вру именно им. Из-за того, что мне важно выглядеть в их глазах не такой, какой я есть, забывчивой, а такой же, как они: активной и настойчивой. Хотя перед отцом я тоже актерствую, он не одобрит юриста, который забывает слишком о многих вещах. «Ты превращаешься в разиню. Смотри, студенты будут зубоскальничать. Тренируй память. Как там у тебя?»
Я боялась этого вопроса. Он был таким, на который нужно очень осторожно отвечать, чтобы не взволновать мать известием о деде, пусть это и не ее отец, но и чтобы это не выглядело так, будто я скрываю информацию. «Приходил Олаф, передал мне кое-какие вещи. Нужно было уладить тут… кое-какие непредвиденные формальности, но я справилась. Вроде бы». Вот так: я превращалась в лгунишку. Из-за умершего деда, Боже милостивый. Все же хорошо, что появился кто-то, на кого можно свалить мое злоупотребление ложью. «Формальности? Ты переписала завещание, или решила обручиться? Тебя хотят уволить? Ты соблазнила студента?» «Нет, мама. Когда вернетесь – я с удовольствием с вами обо всем этом поговорю». «Нам точно не о чем волноваться, Марта? Поклянись». «Точно. Потом поговорим. Отцу – привет, еще и какой». «Передам. А ты, уж, будь добра, отправь поздравительную смс Фредди. Хотя бы. И скажи об этом Эльзе. И Ханне! Все».
Я послушно набрала смс Манфреду. И даже получила ответ в виде восклицательного знака. Ну вот зачем так оперативно отвечать родной сестре, если тебе жаль потратить на нее хотя бы одну букву. Ох. Проехали. Семья. Тете Эльзе я не позвонила, пришлось бы потом всем объяснять, почему я не сообщила ей о смерти отца. Как это по-идиотски звучит. Смерть отца Эльзе. Хорошо еще, что этот дед – не отец мамы, я бы умерла от попытки объяснить ей все это.
Ханне я ничего не сообщала. Ханна – моя подруга. Сейчас она отдыхает в Турции, и, даже невзирая на то, что отдых гармонизирует ее мысли, а легкий бриз и мурлыканье турецких мужчин, словно музыка Моцарта, радуют ей слух, я не думаю, что она даже из вежливости порадовалась бы за Манфреда. Потому что в свое время Манфред ее бросил. У нее есть специальный лакированный черный ящик, где она хранит его прощальную записку для того, чтобы никогда не забывать, какие во Вселенной живут мерзавцы. А на кресле-качалке, которое Манфред сконструировал и смастерил специально для нее, она налепила шипы и гвозди. Теперь отдыхать в кресле могут разве что йоги, для Ханны это кресло является символом того, как любые хорошие и комфортные вещь, человек или чувство со временем могут превратиться в пытку. В этом году Ханна хотела отнести кресло на выставку «Разбитые сердца», но потом решила, что не надо сообщать всему свету о том, какой Манфред негодяй, в то же время создавая ему популярность как художнику. Манфреда Ханна называет «мой персональный Гитлер», поэтому было бы странно, если бы она порадовалась тому, что он выиграл приз. На его день рождения Ханна передала через меня антикварный нож. Дорогой и изящный. «Может, он когда-нибудь надумает покончить с собой, так я буду рада, если он это сделает именно моим ножом», – сказала она мне.
Мать же умеет создавать идеализированный мир, в котором никто никого не бросает, все друг друга любят и умеют расставаться со своими обидами, как итальянцы со старой мебелью под Новый год, ради общечеловеческих ценностей. Если бы мать была в раю в тот момент, когда Ева прияблочевала Адама, ей удалось бы все уладить с Богом по-семейному, и неизвестно, кто бы рожал в муках. В мамином мирке Ханна радуется за Манфреда, а Манфред никогда не бросал Ханну и не называет ее похотливой шлюхой, а она его – похотливым мерзавцем. Впрочем, надо отдать маме должное, сама она ведет себя так, будто ее никто и никогда не обижал, не предавал и не подставлял.
Тролль в задумчивости сидел около дедова свертка. Казалось, что он дышит с присвистом. На самом деле это он потихоньку скулил. Посягал на шляпу с прядками. «Троллик, даже не думай, малыш», – предупредила его я. Тролль вывернул уши в мою сторону. И покосился карим глазом. Думать о шляпе с аппетитными прядками он не перестал, но сделал вид, что мое мнение его интересует. У собак это превосходно получается. Надо поучиться. Я взяла сверток и спрятала его в шкафу отца. Тролль продемонстрировал мне, что такого поведения лично он не одобряет, об этом свидетельствовало выражение его длинноносой докторской мордочки. Таксы похожи на врачей, аптекарей и поверенных. Надо было назвать его Олаф. Или просто – Кох.
Опять мобильный. «Марта, ну и где ты?» Агата. «Привет, дома. Присматриваю за кактусами, Троллем и свертком от твоего мужа». «Он тебе что, притащил хомячков или червячков?» «Нет. Шляпу и бумаги». «Так зачем ты за ними присматриваешь? Они же не расползутся. Олаф сказал, что ты придешь к нам в клуб! Мне интересно, почему я до сих пор тебя здесь не вижу». «Мне надо поговорить с Дереком». «Вот оно как… с Дереком. О’кей. Тогда позвоню тебе позже. Отто сказал, что ты не в лучшей форме. Имей в виду, мы здесь еще долго будем».
Пора было позвонить Дереку. Сколько можно тянуть? Это так глупо, звонить по телефону мужчине, для которого ты наверняка ничего не значишь, и рассказывать о том, что твой погибший дед вчера умер в заведении для слабоумных, оставив семье в наследство шляпу с прядками и записки на псевдоиврите.
Так странно измерять проживание с мужчиной с момента знакомства с ним до расставания. Согласно такому измерению, я живу с Дереком Ромбергом три года. Я продолжаю с ним и им жить. В отличие от него. Мы познакомились во время научной конференции в Вене, где он в то время жил. А я тогда жила с Оскаром. В Берлине. С Оскаром я состояла в так называемом гостевом браке и львиную долю своих сил тратила на то, чтобы уговорить его не изменять формат наших отношений, он хотел, чтобы я переехала к нему. У него была крючкообразная психология, он постоянно нуждался в крючках, в наживке для этих крючков и в добыче для этих наживок. Я заметила, что такие мужчины выбирают галстуки с узорами в виде ромбов или в вертикальную полоску. В любом случае, они обязательно отдают предпочтение именно галстукам.
Оскар был блестящим юристом, иначе отец никогда бы не взял его к себе в помощники. Он был ироничным педантом. Большинство людей поначалу считали, что он представитель нетрадиционной сексуальной ориентации или просто высокомерный тип. Правдой было последнее. Первое, что я вижу, вспоминая Оскара, белизна его рубашек. Они были такими белыми, что если бы кто-то сбросил их на пол и прошелся по ним, они бы скрипели, как снег при легком морозце. Ясно, что никому не приходило в голову поступить так с рубашками Оскара. Кроме меня. Мне это приходило в голову, иногда по нескольку раз на день. Я часто фантазировала на эту тему, но никогда не осмеливалась это проделать. Второе – сверхъестественная белизна его зубов. Под языком они не скрипели, а пальцем я, опять-таки, не осмеливалась придавить. Успешный и целеустремленный Оскар.
Ознакомительная версия.
