– В чем дело, Джек? Джин-Луиза, я полагала, ты уже…
– Это все неважно. Скажи лучше, найдется в этом доме хоть самое завалящее спиртное?
– Джек, не говори глупостей.
– Да ладно тебе. Наверняка должно быть – я знаю, ты добавляешь его в коржи. Ради бога, сестра, дай виски! А ты, Джин-Луиза, иди в гостиную.
Все еще оглушенная, она повиновалась. Пришел дядюшка – в одной руке стакан с виски на три пальца, в другой – стакан воды.
– Выпьешь залпом – получишь десять центов.
Джин-Луиза выпила и поперхнулась.
– Дурочка, дыхание задержи. Теперь запей.
Она схватила стакан и принялась торопливо глотать воду. Закрыв глаза, почувствовала, как разливается внутри теплая волна, а когда открыла, увидела дядюшку – он сидел на диване и взирал на нее безмятежно и кротко. Потом спросил:
– Как себя чувствуешь?
– Жарко мне.
– Это алкоголь. А в голове что?
– Милорд, сплошной пробел[65], – пролепетала она.
– Обойдемся без классиков, скверная девчонка! Как себя чувствуешь, я спрашиваю?
Она сморщилась, зажмурилась и языком болезненно потыкала в губу.
– Иначе. Сижу здесь, а как будто – в моей квартире в Нью-Йорке. Сама не знаю… мне как-то не по себе.
Доктор Финч поднялся с дивана, сначала сунул руки в карманы, потом вытащил и заложил за спину.
– Хар-рашо, полагаю, теперь мне самое время выпить по такому поводу. Сегодня я впервые в жизни ударил женщину. Пойду, наверное, стукну твою тетушку – посмотрю, что будет. А ты побудь пока тут и сиди тихо.
Джин-Луиза сидела тихо, но захихикала, услышав, как в кухне доктор Финч препирается с тетушкой:
– Да, Сандра, ты не ослышалась, я собираюсь выпить. Мне остро нужно выпить. Я не каждый день бью женщин, а, поверь мне, с непривычки это нелегко… Да все у нее в порядке… Нет, но я и вправду не улавливаю разницы меж виски в стакане и в кексах… Что? В ад? Да мы все там будем, кто раньше, кто позже… Ну не занудствуй ты, Сандра, я ведь еще в канаве не валяюсь… А сама не желаешь?
Ей казалось – время остановилось, а сама она оказалась в довольно уютном безвоздушном пространстве. В нем не было земли и не было живых существ, зато эта безразличная среда была проникнута каким-то смутным дружелюбием. Да я пьянею, подумала она.
Прискакал в гостиную дядюшка, посасывая из высокого стакана виски с водой и льдом.
– Смотри, что я спроворил у Сандры! Плакали теперь ее кексы.
Джин-Луиза решила взять быка за рога:
– Дядя Джек, мне почему-то кажется – ты в курсе того, что случилось днем.
– Разумеется, в курсе. Знаю каждое слово, сказанное тобой Аттикусу, а на Генри ты орала так, что мне дома было слышно.
Вот же старый мерзавец, подумала она, он следил за мной в городе.
– Ты подслушивал?
– Да нет, конечно. Ты в состоянии сейчас это обсуждать?
Обсуждать?
– Да, наверное. Если ты будешь говорить прямо и по делу. Епископа Коленсо я сейчас не вынесу.
Доктор Финч, уютно устроившись на диване, чуть подался к ней.
– Я буду говорить без обиняков, деточка. И знаешь, почему? Потому что теперь могу.
– Что? Потому что можешь?
– Да. Могу. Вспомни, Джин-Луиза, что было вчера, вспомни кофейную церемонию утром, вспомни сегодняшний день…
– Откуда ты знаешь, что было утром?
– Ты разве не слышала о таком изобретении как телефон? Сандра с готовностью ответила на несколько резонных вопросов. Ты оповестила о своих воззрениях всю округу. И днем я пытался окольными путями помочь тебе, объяснить тебе… немного смягчить…
– Что смягчить, дядя Джек?
– Соприкосновение с реальным миром.
Он опять пососал виски, и Джин-Луиза увидела, как сверкнули его острые карие глаза. Вот это постоянно упускаешь из виду, подумала она. Он так умело сбивает тебя с толку, что ты не замечаешь, как пристально он за тобой наблюдает. Да, он не вполне нормальный, конечно, но хитер как лис… и знает больше, чем все лисы вместе взятые… Боже, я, кажется, совсем пьяная…
– Вглядись, – говорил меж тем доктор Финч. – Ну что? Все как было?
Она вгляделась. Да, все как было. Каждое слово. Но что-то изменилось. Она поразмыслила.
– Дядя Джек, – наконец сказала она, – все осталось. Это случилось. Это произошло. Но, понимаешь, почему-то теперь это не так невыносимо. Это… это можно пережить.
Она говорила правду. Она не перенеслась в прошлое, которое все сглаживает и всё со всем примиряет. Нет, сегодня по-прежнему сегодня, и она изумленно глядела на дядюшку.
– Слава Богу, – тихо сказал тот. – А знаешь, моя дорогая, почему можно пережить?
– Понятия не имею. Я довольствуюсь тем, что есть. Не хочу допытываться, почему это так. И спрашивать ни о чем не хочу.
Она чувствовала на себе его взгляд и склонила голову к плечу. Но доверять ему нельзя – если он опять заведет про Макворта Прейда, она еще до заката будет на станции.
– Ты и сама в конце концов сообразишь, – слышала она его голос. – Но позволь мне ускорить процесс. У тебя был трудный день. А перенести все это можно потому, что ты, Джин-Луиза, обрела самое себя.
Ага, значит, Макворта Прейда отставили, взялись за меня.
Доктор Финч вытянул ноги:
– Дело, надо сказать, непростое. И мне бы не хотелось, чтобы ты по моей вине совершила скучную ошибку и принялась гордиться своими комплексами. Ты бы изводила нас до скончания века – нашего века, разумеется, – так что давай-ка воздержимся. Каждый человек – остров, Джин-Луиза, каждый человек – сам сторож своей совести. Коллективной совести не существует.
О, это что-то новенькое. Но пусть говорит, все равно он непременно уж как-нибудь да вырулит в свой девятнадцатый век.
– …а вы, мисс, наделенная от рождения собственной совестью, на каком-то отрезке жизненного пути натянули ее на совесть отцовскую. Ты росла и выросла, совершенно нечувствительно отождествляя своего отца с Богом. Ты никогда не видела в нем просто человека, у которого человеческое сердце и человеческие слабости – я признаю, с Аттикусом это и вправду нелегко: он почти не совершает ошибок, но «почти» не значит «совсем», он ошибается, как и всякий из нас. И ты была эмоционально ущербна, потому что во всем полагалась на него, у него получая ответы на все вопросы, полагая, будто на любой вопрос ответила бы точно так же.
Джин-Луиза слушала доносившийся с дивана голос.
– И когда ты увидела, как он совершает то, что вопиюще противоречит его – твоей – совести, ты в буквальном смысле не смогла это вынести. Тебе стало плохо физически. Жизнь для тебя стала адом на земле. Ты должна была убить себя – или он должен был тебя убить, – чтобы началось самостоятельное, независимое от него бытие.
Убить себя. Убить его. Убить его, чтобы жить…
– Ты говоришь так, словно давно все это знал. Ты…
– А я и знал. И я знал, и твой отец. Мы иногда с ним гадали, когда же твоя совесть расстанется с его совестью и из-за чего. – Доктор Финч улыбнулся. – Теперь мы знаем. И слава Богу, что я оказался рядом, когда начались ваши дебаты. Потому что Аттикус не смог бы поговорить с тобой так, как говорю я.
– Почему?
– Ты бы не стала его слушать. Ты бы не смогла его слушать. Наши боги от нас далеки, Джин-Луиза. Им негоже нисходить к нам и до нас.
– И потому он не дал мне отпор? И даже не попытался защититься?
– Он хотел, чтобы ты одного за другим разбила своих идолов. Он позволил тебе низвести его до человека.
А я вот тебя люблю. Дело твое. Схлестнувшись в споре с другом, она бы находила разящие доводы, допустила бы обмен мнениями, бескомпромиссную сшибку взглядов, но с отцом хотела только уничтожить его. Разорвать в клочья, растерзать, истребить. Чайльд-Роланд к Темной Башне пришел.
– Ты меня понимаешь, Джин-Луиза?
– Понимаю, дядя Джек.
Доктор Финч заложил ногу за ногу, а руки сунул в карманы.
– Большая отвага нужна была тебе, когда ты перестала убегать, Джин-Луиза, и обернулась.
– Прости?
– Не та отвага, которая нужна солдату, идущему по ничейной земле. Там он отважен, потому что этого требует долг. А здесь – как бы это сказать… здесь – скорее воля к жизни, инстинкт самосохранения. Иногда, чтобы выжить, надо чуточку убить, а не убьешь… вот женщины в таких случаях плачут ночами напролет, изводя своих матерей.
– Что значит «когда я перестала убегать»?
– Знаешь, – усмехнулся доктор Финч, – ты очень похожа на своего отца. Я пытался тебе объяснить и сожалею, что избрал тактику, которой позавидовал бы даже Джордж Вашингтон Хилл[66] в лучшие свои годы… Так вот, ты очень похожа на Аттикуса с той лишь разницей, что ты – фанатик, а он – нет.
– Что-что?
Доктор Финч куснул верхнюю губу.
– Угу. То, что слышишь. Фанатик. Ну, не очень крупный… так, среднего калибра, размером примерно с репку.
