– У кого? У меня?
Как видите, ваша светлость, во время расследования я показал себя не лучшим образом. Капитан ободряюще улыбнулся.
– Свидетель, сэр.
Нет, так мы не договаривались. Но делать было нечего.
– Итак, любезнейший, как ваше имя?
– Билли Роджерс, милорд. Марсовый матрос.
Я не стал спорить с титулом, которым он меня наградил. Возможно, это добрый знак!
– У нас к вам несколько вопросов, Роджерс. Расскажите в мельчайших подробностях, что случилось с пассажиром, который ушел с вами в кубрик.
– Каким пассажиром, милорд?
– Пастором. Преподобным мистером Колли, ныне покойным.
Роджерс стоял против огромного окна, и я невольно подумал, что никогда еще не видел такого честного, открытого лица.
– Многовато на грудь принял, милорд. Перепил, проще говоря.
Пришло время сделать поворот оверштаг, как выражаемся мы, морские волки.
– А откуда у вас шрамы?
– Девица на память оставила, милорд.
– Надо же – просто дикая кошка!
– Вроде того, милорд.
– Но вы же своего всегда добьетесь, любой ценой?
– Как, милорд?
– Сломили ее сопротивление ради ее же собственной пользы?
– Не пойму, о чем вы, милорд. Только если б я ее не сцапал, она б усвистела как пуля с моими деньгами.
Капитан Андерсон улыбнулся мне углом рта:
– С вашего позволения, милорд…
Дьявол их всех побери! Да он надо мной издевается!
– Довольно о женщинах, Роджерс. Поговорим о мужчинах.
– Сэр!
– Над мистером Колли учинили насилие. Кто это сделал?
Лицо матроса не потеряло своей безмятежности.
– Бросьте, Роджерс. Возможно, вы удивитесь, но подозрение в особо изощренных издевательствах падает именно на вас, – поднажал капитан.
Роджерс заметно насторожился. Он пригнулся, чуть отставив одну ногу, и обвел нас враждебным взглядом, словно пытаясь прочесть по лицам, насколько серьезна капитанская угроза.
– Ничего я не знаю, капитан, сэр, ничего и все тут!
– Возможно, вы и ни при чем, друг мой, но можете открыть нам, кто виноват.
– В чем виноват, сэр?
– В посягательстве на честь пассажира, совершенном одним или несколькими матросами, вследствие чего пассажир скончался.
– Первый раз слышу!
– Бросьте, Роджерс, – снова вступил я. – Мы же видели вас с пастором. Ввиду отсутствия других улик, ваше имя стоит первым в списке подозреваемых. Что же вы, ребята, все-таки натворили?
Ни разу в жизни я не видел столь искреннего изумления.
– А что мы натворили, милорд?
– Не сомневаюсь, что лично у вас есть свидетели, которые с удовольствием подтвердят вашу невиновность. Так помогите же нам найти преступников!
Роджерс ничего не ответил и напрягся еще сильнее. Я продолжил допрос:
– Прошу вас, любезнейший, или рассказать нам, кто это сделал, или, по крайней мере, перечислить тех, кого можно подозревать в подобной склонности.
Капитан Андерсон вздернул подбородок.
– Содомия, Роджерс, вот что мы имеем в виду. Мужеложство.
Он опустил глаза, пошуршал бумагами на столе и обмакнул перо в чернила. В кабинете по-прежнему царила тишина. В конце концов, ее нарушил сам капитан, с раздражением воскликнувший:
– Давайте, давайте, Роджерс! Не сидеть же нам тут целый день!
После недолгого молчания матрос еще раз оглядел нас, не просто поводя головой, а поворачиваясь к каждому всем телом.
– Есть, сэр.
Лицо его неуловимо изменилось. Он вздернул верхнюю губу и, словно бы в неуверенности, прикусил зубами нижнюю.
– Прикажете начать с офицеров, сэр?
Я замер, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону капитана или Саммерса. Мимолетный взгляд, легчайший поворот головы могли быть истолкованы как тяжелейшее обвинение. Между тем в этом смысле я был совершенно уверен в них обоих. Что касается офицеров, они, без сомнения, тоже не заподозрили бы друг друга в названном грехе, однако, как и я, боялись шевельнуться. Окаменели, будто статуи. И будто статуя застыл перед нами Роджерс.
Первым зашевелился капитан. Он отложил перо и мрачно произнес:
– Что ж, достаточно. Можете возвращаться к своим обязанностям.
Лицо матроса побелело, потом к нему вновь вернулись краски. Он глубоко, со стоном, выдохнул, отдал честь и с улыбкой вышел из каюты. Не могу сказать, сколь долго после его ухода мы просидели, не шевелясь. На мой взгляд, Роджерс совершил то, что обычно называют «дурным поступком», только вот размах этого поступка оказался таков, что вызвал ужас и отчаяние. Я изо всех сил старался ни о чем не думать, чтобы не покраснеть и не покрыться испариной. Просто сидел и ждал, что случится дальше, гоня из головы все до единой мысли. Ежели кто и должен был заговорить первым, так уж точно не я. Роджерс поймал нас в ловушку. Понятно ли вам, ваша светлость, какие ростки подозрений тут же зашевелились в моей голове при воспоминании о том или ином офицере?
Из оцепенения нас вывел Андерсон, пробормотав себе под нос:
– Свидетели, допросы, обвинения, ложь, еще ложь, суд – я имею в виду трибунал. Да малый похоронит нас, если у него хватит на это наглости, а я не сомневаюсь, что ее хватит, потому что дело-то попахивает веревкой. От таких подозрений не отмоешься. Чем бы дело ни кончилось, все мы окажемся замараны. Итак, мистер Саммерс, расследование окончено? Есть у вас еще осведомители?
– Думаю, что нет, сэр. Так – разговоры…
– Ясно. Мистер Тальбот?
– Пытаюсь прийти в себя, сэр. Вы совершенно правы: Роджерса прижали к стенке, и он пустил в ход последнее оружие – ложные обвинения на грани шантажа.
– Кто у нас в выигрыше, – наконец-то улыбнулся Саммерс, – так это, мистер Тальбот, коего сегодня произвели в пэры!
– И тут же вернули на грешную землю. Хотя один раз меня назвал милордом сам капитан, который имеет право проводить свадьбы и похороны…
– Кстати, да. Похороны. Выпьем, господа? Кликните Хоукинса, Саммерс. Спасибо за помощь, мистер Тальбот.
– Боюсь, я оказался не слишком-то полезен.
Капитан, который стремительно приходил в себя, лишь ухмыльнулся.
– Значит, так и запишем – умер от нервного истощения. Хересу?
– Спасибо. И все-таки: почему расследование закончено? Мы ведь так и не узнали, что случилось. Нет ли у вас еще каких-нибудь источников…
– А херес-то неплох, – перебил меня капитан. – Насколько я помню, мистер Саммерс, вы в это время дня не расположены к выпивке, так что самое время заняться приготовлениями усопшего пассажира в последний путь. Ваше здоровье, мистер Тальбот. Согласитесь ли вы подписать протокол – разумеется, вместе с остальными?
– Я на корабле лицо неофициальное.
– Бросьте!
Я подумал еще немного и решил:
– Добавлю заявление от своего имени и тогда подпишу.
Капитан глянул на меня из-под насупленных бровей и молча кивнул. Я одним глотком опорожнил стакан.
– Вы упоминали о каких-то осведомителях…
– Я? Вам показалось, – прервал меня Андерсон.
– Но вы спросили мистера Саммерса…
– А он ответил, что никого нет, – громко проговорил капитан. – В экипаже нет ни единой крысы, мистер Тальбот! Понимаете, сэр? Никто не ходит ко мне и не доносит на своих товарищей, ни-кто! Можете идти, Хоукинс!
Я отставил стакан, слуга забрал его. Проводив его взглядом, Андерсон повернулся ко мне:
– У слуг есть уши, мистер Тальбот.
Еще бы мне не знать, сэр! Уж у моего Виллера – так точно!
– Виллер! Ну конечно. У этого и глаза, и уши не иначе как по всему телу…
– Что ж, покуда не началась печальная церемония, пойду займусь дневником.
– Ах, дневником! Что ж, не забудьте упомянуть, мистер Тальбот, что как бы там ни обстояло дело с пассажирами, матросы и офицеры нашим кораблем довольны!
* * *
В три часа дня все собрались на шкафуте. Солдаты Олдмедоу стояли в карауле с кремневыми ружьями, или как там называются их неуклюжие штуки. Сам Олдмедоу облачился в парадную форму и имел при себе клинок, равно как и морские офицеры. Даже юные гардемарины нацепили на пояса кортики, а на лица – подобающее случаю выражение. Мы, пассажиры, оделись как можно более мрачно. Матросов выстроили по вахтам, придав им настолько приличный вид, насколько позволяло их разномастное платье. Тучный мистер Брокльбанк восстал с койки – бодрый, хоть и пожелтевший от возлияний, гораздо более обильных, чем те, что свели в могилу Колли. Хотя художник прошел через те же муки ада, что и пастор, заплатил он за них всего-навсего головной болью да расстройством желудка. И все-таки, до чего же пестрый народ меня окружает! Дамы, собираясь в плавание, несомненно, держали в голове вероятность печальных событий, ибо все, включая любовниц Брокльбанка, облачились в траур. Мистер Преттимен пришел на полную предрассудков церемонию под руку с мисс Грэнхем. Воинствующий атеизм и республиканство явно отступили перед дочерью эксетерского каноника. Глядя, как Преттимен кипит и подпрыгивает рядом с ней, я отметил для себя, что именно через мисс Грэнхем я должен передать беспокойному вольнодумцу один деликатный совет.
