– Что? А, конечно. Ну, то есть изредка.
– Мне они, понятно, интересны с профессиональной точки зрения. Так вот, я заметил, что в этих фильмах часто используется один прием, довольно искусственный, но вроде как входящий в обязательный набор. Закончив опрос свидетеля, сыщик или главный полицейский, ну, вы понимаете, прощается, подходит к двери, потом вдруг поворачивается и говорит извиняющимся тоном: «Ой, простите пожалуйста, я хотел бы узнать еще одну вещь», – и, как вы понимаете, оказывается, что это что-то очень важное. Так вот, у меня есть еще одна вещь для вас, доктор Вейси. Если вы сочтете уместным пересказать своим соратникам по этому проекту, по этому воззванию, то, что я рассказал вам об этом скоте Рогачеве, а они вам не поверят или не поверят, насколько это важно, дайте мне знать, и я сам с ними встречусь, в вашем присутствии, если захотите. Не со всеми, конечно, с самыми важными фигурами.
– Криспин Радецки вас устроит? – Произнося эту фразу, Ричард снова почувствовал себя актером на сцене, как и раньше, когда спрашивал у Ипполитова удостоверение.
– Более чем. Я уже имел удовольствие говорить с мистером Радецки по телефону, – возможно, он вам об этом рассказывал.
– Откуда вы узнали, что мы с ним близкие друзья?
– Оттуда же, откуда я узнал о вашей близкой дружбе с мисс Даниловой. Любознательность и телефон. Если захотите со мной связаться, номер телефона на карточке, которую я вам дал, – это номер офиса агентства «Интрэвел» на Оксфорд-стрит, 071–580, не помню, как дальше, а номер, стоящий после телефонного, это, так сказать, номер моего голосового ящика – можете оставить там сообщение, я его потом прослушаю. Тоже по телефону. Ну что ж, доктор Вейси, может, это прозвучит нелюбезно, но я от души надеюсь, что больше про вас не услышу, поскольку очень ограничен во времени, однако несколько слов подтверждающих, что вы преуспели, обнадежат меня лично и очень порадуют мое начальство. – Ипполитов встал – причем Ричарду показалось, что за последние несколько минут он подрос на несколько сантиметров, – и одарил Ричарда бледной улыбкой и холодным рукопожатием. – Всего вам хорошего сэр. Рад был с вами поговорить.
– Всего доброго, старший офицер. Кстати, я хочу выяснить еще одну вещь.
– Да? И какую?
– Эта девушка, Анна Данилова, как-то связана с преступной деятельностью своего брата? Вы можете мне что-нибудь сообщить о ней?
– Боюсь, что ничего. Только имя и родство. Она – ваша еще одна вещь, не моя. Как говорится, ваша проблема. Всего хорошего, доктор Вейси.
Выходя, Ричард слышал, как за его спиной Ипполитов шагает к стойке. В последней его фразе прозвучало откровенное стремление отделаться от собеседника. Может быть, обозлился, что ему смазали последнюю реплику. Эти русские, они просто неисправимые актеры. Взять того же Котолынова. Кстати говоря…
Оказавшись снаружи «Кедрового двора», Ричард обнаружил, что «ТБД» почему-то не спешит показаться ему на глаза Прошло, по его подсчетам, несколько минут, а автомобиль продолжал играть в прятки. Он уже смирился с тем, что придется отправляться на поиски, описывая постепенно расширяющиеся и плавно теряющие очертания круги, как вдруг автомобиль, едва не крикнув «А вот и я!», обнаружился на ближайшем углу – стоял там себе тихонечко, правда, носом в непонятную сторону. Не прошло, как показалось Ричарду, и минуты, как он уже сидел в своем институтском кабинете, держась за руки с Корделией, а Котолынов, выряженный дворецким из старомодного фарса, подавал им с серебряного подноса чашечки китайского чая. Еще через совсем короткое время он сообразил, что сидит вовсе не там, а за рулем недвижного «ТБД», глядя сквозь стекло на удивительно уродливую физиономию пацана лет двенадцати, который колотит по стеклу ладонью и орет что-то неразборчивое. Через его плечо перевешивался более крупный, но в остальном практически аналогичный пацан, тоже орущий. Уразумев, что происходит, Ричард вылез из машины, обнаружил, что она находится именно там, где ей и положено находиться, – в садике перед его домом, – и с гневным воплем бросился за пустившимися наутек обидчиками. Громко выкрикивая русские ругательства, включавшие рекомендацию малолеткам пойти оттрахать собственную мамочку, он гнался за ними по тротуару до самого входа во всемирно известную клинику, производящую аборты, – болгарского поэта он в свое время гнал в эту же сторону, хотя и дальше, но и сейчас расстояние вышло приличное.
От быстрого бега застучало в висках, и именно на этом и было сосредоточено его внимание, пока он шел обратно. У входной двери он остановился и попытался собраться с мыслями. Кроме того, он прислушался. Никаких шотландцев, никого, ничего. Пару раз выронив ключ, он наконец отворил входную дверь, стараясь делать это как можно тише, хотя особенно тихо не получалось и в лучшие времена. До последних событий у Ричарда как-то не было нужды вдаваться в отвлеченные размышления по поводу домов, например, как определить, находится или не находится в доме молчаливый соглядатай, беззвучно, телепатически заявляющий о своем присутствии. В данный момент, скорее всего, соглядатай все-таки имелся, ибо, не видя ее и не слыша, он ощущал присутствие Корделии. Хотя, с другой стороны, может, в доме действительно ни души. Но тогда… Ричард с тоской подумал о своем кабинете, о телефоне – и решил не рисковать. И полминуты не прошло, как он снова сидел в «ТБД» и пятился обратно на мостовую, с почти невероятным самообладанием припомнив, что надо заехать на заправку.
Мозг его, судя по всему, переключился в автоматический режим и ненадолго вовсе отключился, а потом его до краев заполнил образ Корделии, несущейся на него и орущей так же громко, как орал он сам пять минут назад, причем на английском, вернее, на языке, похожем на английский больше, чем на какой-либо другой. Потом первобытный инстинкт самосохранения заставил его вдавить в пол педаль газа и вихрем пронестись под свеженародившийся красный сигнал светофора средь всеобщей нелюбви. Дальнейшее его продвижение носило сумбурный характер. Сначала он инстинктивно устремился к институту, потом свернул и отправился к Криспину. Криспина могло не быть дома, могло и вовсе не быть в городе, и кроме того, он, как и большинство людей, предпочитал, чтобы о визите предупреждали заранее. Мелочи у Ричарда не нашлось, а на то, чтобы воспользоваться телефонной карточкой, у него не хватило бы духу, даже если бы она при нем и оказалась. Он решил, что разменяет где-нибудь деньги и оттуда же и позвонит, но тут вдруг оказался перед самым фасадом дома Радецки.
Великолепие машин, кучковавшихся у ворот, – как минимум в одной из них томился шофер, – а также вид двух подряд расфуфыренных пар, которых впустили внутрь, навели Ричарда на мысль, что Криспин дает один из своих великосветских приемов. Ну, тем лучше, подумал он зыбко и отправился искать местечко для машины. Получилось это далеко не сразу, а когда получилось, он оказался перед затруднением, аналогичным и противоположным тому, которое ему пришлось испытать возле «Кедрового двора». Тогда здание было на месте, а машина отсутствовала; теперь имелась машина, но отсутствовало здание. Где оно? Где я? Самым разумным сейчас, сказал он себе, будет не вылезти и отправиться на поиски, а сделать что-то другое, хотя что именно, он пока не придумал. Потом его блуждающий взгляд упал на табличку, гласившую «Ангельский тупик», и он бледно улыбнулся. Теперь оставалось только куда-нибудь это записать, а потом идти вперед и задавать вопросы. Он некоторое время простоял на тротуаре, прежде чем удостоверился, что, вопреки обыкновению, при нем нет никакого пишущего инструмента.
Единственное практическое решение, которое пришло ему в голову, – сорвать с ближайшей зеленой изгороди шип и вывести «Ангельский тупик» собственной кровью. Но тут мимо прошелестела еще одна великолепная машина, двигавшаяся довольно неспешно, даже замедлявшая ход, – в ней сидели, вертя головами, двое дорогостоящих ездоков. Ричард бросился на своих двоих в погоню, нагнал их на углу, сильнее прежнего отстал на прямой, почти поравнялся с автомобилем, когда тот притормозил за следующим углом, чтобы осмотреться и, возможно, свериться с картой, предварительно исчезнув из виду на целых тридцать исполненных отчаяния секунд. Каждый дом, каждый пролет стены, каждое дерево выглядели до боли знакомыми, и в то же время Ричарду казалось, что он в жизни не видел ничего подобного. Он трюхал вперед, разумеется, взмокший, разумеется, запыхавшийся, все сильнее пугаясь мысли, что, помимо всего прочего, он, возможно, не на шутку тронулся умом, пока наконец не обогнул четырнадцатый угол и там, слава тебе Господи, обнаружилась эта колымага, как раз притормозившая, чтобы выгрузить супругу, которая немедленно устремилась к легко узнаваемому втянутому внутрь фасаду «Дома», а супруг отчалил, чтобы запарковаться где-нибудь в Северном Суррее.
