– Это хорошо.
– Подождите. Там я подам в отставку.
– Или вас отправят в отставку, Деверель.
– А какая разница? Вы не пьете, Эдмунд, и вы сегодня настоящий зануда. Скажите ему, что как только я перестану быть офицером, вы передадите ему мой вызов…
– Что?!
– А вы не понимаете? Представляете, как «ворчун-драчун» примет вызов?
– Представляю.
– Когда про «Алкиону» подумали, что это лягушатники, он затрясся не хуже топселя.
– Вы серьезно?
– А разве не видно?
– Вы его недооцениваете.
– Это уж мое дело. Так вы ему скажете?
– Послушайте, Деверель… Джек. Вы с ума сошли.
– Скажите ему!
Я замолчал – но лишь на миг – и тут же принял решение.
– Нет.
– Нет? Вот так вот?
– Сожалею.
– Господи, ушам не верю. Я о вас лучше думал, Тальбот.
– Да послушайте же, постарайтесь мыслить здраво. Неужто вы не понимаете, что я ни при каких обстоятельствах не могу сказать капитану слова, которые можно расценивать не иначе как угрозу. Не будь вы в таком состоянии…
– Вы думаете – я пьян? Или спятил?
– Конечно, нет. Успокойтесь.
Деверель налил себе новую порцию, не такую большую, как прежде, но достаточно солидную. Стекло звякнуло. Нельзя было допустить, чтобы он напился по-настоящему. Я протянул руку к бокалу.
– Спасибо, старина.
На миг мне показалось, что он вот-вот меня ударит.
Со странной усмешкой Деверель произнес:
– Лорд Тальбот! В хладнокровии вам не откажешь.
– Так вы себе налили? Простите.
– Нет, нет. Пейте.
– Первый день мира. Воспрянем!
Я закашлялся. Деверель медленно опустился на дальний край моей койки.
– Эдмунд.
Я глядел на него сквозь бокал.
– Эдмунд, как мне быть?
Вид у него был уже не такой задиристый. Странно, но после безрассудных выходок, совершенных за последние сутки, Девереля, которого я знал раньше, словно сменил другой молодой человек, гораздо менее уверенный в себе.
Теперь я видел, что хотя он и выше среднего роста, но худощав и отнюдь не мускулист. Что же до лица, то я с удивлением обнаружил, что выступающие бакенбарды – это попытка (тщету которой он, возможно, понимал и сам) скрыть слабый и слегка скошенный назад подбородок. Джентльмен Джек, достославный Джек-проказник. Лишь приступ ярости и, конечно, страх на миг придали его руке ту силу, с которой он вонзил клинок глубоко в поручни. Я увидел все настолько ясно, что почувствовал себя таким же растерянным и испуганным, как он.
Ужасная вещь – все понимать. Я видел, что если бы не его благородное происхождение, не его манера, которая была скорее напускной, чем происходила от настоящего достоинства, он мог бы сделаться конюхом, лакеем, чьим-либо человеком! Мне стало неловко смотреть на Девереля. А ведь я считал его единственным джентльменом среди офицеров, каковым, конечно же, – вот ведь запутанный вопрос! – он и был. Его обычная небрежность и несдержанность ничего не имели общего с тем, что открылось мне теперь. Последний дикий план, рассчитанный на трусость капитана Андерсона – для чего не имелось никаких оснований, – был совершенно нелеп. К вызову Девереля – будь тот на службе или уволен – капитан отнесется с презрением, и никто его не осудит. Нельзя допустить, чтобы Деверель продолжал в том же духе.
– Как быть? Дайте подумать.
Деверель откинулся назад и слегка обмяк, как если бы из него вынули стержень. Он смотрел на меня чуть ли не с почтением, словно на какого-то мыслителя. Но правда в том, что…
– Послушайте, Деверель…
– Только что был «Джек», не говоря уж о том, когда мы готовились отражать нападение.
– О да! Тот миг нам не забыть, верно? Значит, Джек. Слушайте. Я здорово получил по голове – такой удар… или три удара – я не в состоянии ни о чем думать. Голова до сих пор болит.
– Стакан верните…
Я сделал невольный и нетерпеливый жест правой рукой.
– Вы знаете, я хотел бы… Я сделаю, что смогу. Первым делом нужно поговорить с Саммерсом.
– Господи! С этим методистом!
– Правда? Я знал, что его глубоко интересуют вопросы нравственности, но не думал…
– Это все, что вы в силах сделать?
– Это первый шаг. Мне нужно выяснить, как обстоит дело с точки зрения морского законодательства. Вы лично заинтересованы и пристрастны.
– Вы же там были!
– Телесно – да, но я был без сознания. Конец троса вышиб из меня рассудок.
– Такова, значит, ваша помощь?
– Ваша беда, Деверель, в том, что вы хотите все сразу.
– Спасибо вам, мистер Тальбот.
– Я пытаюсь помочь. Не ждите, что я, точно морской офицер, начну действовать немедля.
– Черт, я и не жду!
– И еще раз прошу – успокойтесь. Это вам не абордажная атака. Спешка все испортит.
– Каким образом? Тут два капитана и с полдюжины лейтенантов. Они могут предать меня военному суду… Да пошли они все в задницу! К дьяволу и их, и вас!
– Джек!
Это обращение его смягчило. Странная вещь! Он сохранял угрюмость и дышал тяжело, но голос понизил:
– Их достаточно, чтобы провести военный трибунал прямо на месте.
– При том, что в любой момент может подняться ветер и нам придется отправиться в путь? Знаете, я не разбираюсь во флотских обычаях, но вас, готов поклясться, не станут судить посреди моря. Сейчас не война, и речь идет не о мятеже. Вы не допускали насилия по отношению к капитану. Кроме того, бес его забери, пока держится погода, мы собираемся устроить бал и представление, да еще – будто этого мало! – я должен отобедать у сэра Генри. Гори оно все огнем! Неужто вы не видите – и объявленный мир, и отречение, и разрешение страшного кризиса в жизни современного общества…
Деверель выпрямился, опираясь руками на край койки.
– Отобедать? Дружище, да ведь это шанс! Андерсон тоже будет, непременно! Пара слов в присутствии сэра Генри, после первого бокала…
– Вряд ли он вообще пьет. Кроме того…
Тут в голове у меня загудело. Нет – зазвенело!
– Если бы вы знали, как мне худо!
– Значит, вы ничего не сделаете.
– Я выясню, куда ветер дует – позволено ли использовать такое выражение, когда мы заточены в полосе штиля? Сделать можно многое, если подойти к делу осторожно.
– Хотите сказать, что нужно потерпеть? Выносить унижение от человека, с которым мой отец не сел бы за один стол!
– Постараюсь сделать для вас все, что в моих силах, хотя сил у меня немного.
– Только не тужьтесь.
Это вульгарное выражение меня позабавило. Ведь я беседовал с ним доброжелательно… Деверель неверно истолковал мою невольную улыбку и едва не вспылил, а потому я произнес поспешно и почти бессвязно:
– Если Андерсон будет, я заведу речь о дуэлях, с тем, чтобы выяснить, как он отнесется к вызову.
– Да он в ужас придет при мысли, что в него будут стрелять!
Я глядел на Девереля в полном недоумении. Андерсон, командир корабля, принимавший участие в кровавых сражениях! Андерсон, который еще гардемарином ходил на абордаж, а позже вел брандер в атаке Кохрейна на рейде Баск! Такого я никак не ожидал. В возбуждении Девереля был неповинен бокал бренди. Джек трясся, потирал руки и скалился. Я пытался его утихомирить.
– Что гораздо важнее, дорогой сэр, у него может достать силы – «силы духа», как говорят некоторые, – сразу же отвергнуть любой вызов. Существует предубеждение против того, чтобы таким банальным образом ставить на кон свою жизнь. Конечно, мне ваше дело не кажется банальным, но кое-кому покажется.
– Покажется, покажется.
– Я все у него выпытаю.
– И только?
– В настоящее время я не могу сделать больше.
– «В настоящее время». Удобная фраза, сэр.
Я не ответил. Деверель с презрительной насмешкой смотрел на меня. Я коротко сказал:
– Повторяю, в настоящее время не могу сделать большего.
Деверель помолчал, глядя в зеркало над парусиновым тазом.
– Вы как и все прочие, – заявил он.
Я не удостоил его ответом.
Он продолжил:
– О, я знаю и про Джентльмена Джека, и про Джека-проказника, но разве даже в этом не чувствуется насмешка? Помните, когда Колли опускали за борт, Саммерс нарочно сказал мне про бизань-шкот только тогда, когда у нас почти оторвало руль. Но я думал, что вы джентльмен, а не недоделанный выскочка, что уж вы-то будете на моей стороне, а не станете помогать меня топить.
– Вы с ума сошли!
Деверель не ответил. Через несколько мгновений он медленно поднялся, косо посмотрел на меня и неприятно улыбнулся – печальной кривой улыбкой человека, который находится среди врагов и должен сохранять бдительность. Он отворил дверь каюты, быстро посмотрел в обе стороны и исчез из виду.
Деверель оставил меня в состоянии великого смущения и растерянности. Самое скверное было то, что я позволил себе близко сойтись с этим человеком и теперь чувствовал некоторую потребность вмешаться, дабы смягчить наказание, которое не мог не считать единственно следствием его пренебрежения своими обязанностями.
