– Раз ты так считаешь – нечего наши сладости лопать! Отдавай обратно!
Сакси говорил невнятно, рот у него был набит лакрицей, кончик улитки повис на губе червяком.
– Еще чего! – возмутился Андреас.
– Тогда заткнись!
Я еще ни разу не слышала, чтобы Сакси так разговаривал. На Андреаса это тоже явно произвело впечатление. Он молча принялся грызть «Твикс».
Держать язык за зубами оказалось для Сакси делом непосильным, и о «замечательном» происшествии в «Интершопе» скоро уже знал весь класс. Естественно, на нас тут же кто-то стукнул, наверняка Сабина. На уроке математики, когда мы упражнялись с калькуляторами, раздался стук в дверь.
По классу распространился запах лаванды.
– Так, отложите ненадолго ваши калькуляторы, – фрау Тиль обвела взглядом класс. – Ханна, Андреас и Йенс.
Мы как по команде уставились на парты.
– Вам должно быть очень, очень стыдно!
Я украдкой посмотрела на классную. Она тяжело дышала, опираясь на учительский стол.
Золотой медальон колыхался на высокой груди, как буй в Балтийском море.
– То, что вы сделали, – отвратительный поступок! Даже не поступок, а проступок! Тяжелый моральный проступок.
Сзади кто-то хихикнул.
Фрау Тиль перевела взгляд на задние парты.
– А что ты скажешь, Ронни? Почему мы называем это проступком?
– Не знаю, – пробормотал тот.
– Так…
Фрау Тиль пошла между рядами.
– Можно ли брать что-нибудь у классового врага? Кристиан?
– Нет, – ответил тот.
– Та-а-ак. А почему?
– Потому что это отвратительно – брать что-нибудь у классового врага. Это тяжелый проступок.
– Совершенно верно! Трое ваших одноклассников показали вам очень плохой пример. Им должно быть очень, очень стыдно!
Вместо того чтобы дать ей выговориться, Андреас щелкнул пальцами.
– Это был не классовый враг, а симпатичная блондинка.
Кто-то опять хихикнул.
Фрау Тиль пошла пятнами и стала красная как рак.
– Никакой разницы тут нет! Классовый враг многолик!
Сакси поднял руку и начал нести пургу про голодающих детей в Африке.
Но фрау Тиль резко его оборвала:
– Вон из класса, Йенс Блум! Это просто неслыханно – сравнивать борьбу африканских народов за освобождение с вашей нездоровой тягой к западным сладостям! Вон, немедленно!
Йенси медленно побрел к двери, подтягивая, как обычно, сползающие техасы.
– А вот от тебя я такого не ожидала, Ханна Кляйн, – рявкнула она на меня.
Я по-прежнему сидела, уставясь в парту.
– Отвечай, когда тебя спрашивают!
– На какой вопрос отвечать?
– Сабина, давай ты!
– Ханна должна была ответить, что детям ГДР не нужны подачки из капиталистического зарубежья, – застрочила та как из пулемета.
Фрау Тиль кивала в такт.
– Никакие это не подачки из зарубежья! Это просто вещи, их можно купить в магазине здесь у нас, в ГДР.
– Что ты такое говоришь? – фрау Тиль ошеломленно смотрела на Андреаса.
– Нужны только правильные, настоящие деньги.
– Что-о-о?! Ты хочешь сказать, валюта ГДР, валюта страны-члена Совета Экономической Взаимопомощи[11] – это деньги ненастоящие?!
Андреас уставился на парту, не поднимая глаз. Светлые волосы свесились на лицо.
– Мы ждем ответа!
– Не совсем настоящие, – упрямо повторил он.
Фрау Тиль задохнулась от возмущения.
Я вспомнила деда, которого страшно раздражали теперешние деньги, он называл их «фантиками» и «жетончиками». «Игрушечные деньги для игрушечных людей» – его любимая присказка у кассы в универсаме. И у меня сорвалось с языка:
– Они как игрушечные.
Тут терпение у фрау Тиль лопнуло окончательно.
– Вон! Вы оба! И после урока – немедленно к директору! Это просто неслыханно!
Директор Шнайдер, прихрамывая, расхаживал перед нами и толкал речь о достижениях социализма и о том, как это ужасно, что мы дали классовому врагу нас унизить. Он велел нам встать перед его столом: мы стояли и смотрели, как он затачивает карандаши, один за другим, потом ломает их и снова затачивает…
Все это закончилось тем, что в наших дневниках появились жирные замечания красными чернилами.
* * *
Вокруг – непроглядная тьма.
То и дело вблизи проплывают моторки. Они не оставляют попыток нас найти! Из темноты приближается тарахтение мотора, звук нарастает, но ничего не видно: передо мной и вокруг – только черная вода.
Плыву вслепую, в шуме моторов не слышу собственного дыхания. Потом все стихает и возвращается плеск воды. Глубоко вдыхаю, раскидываю руки в стороны, отдаюсь воле волн. Бороться с ними бесполезно – все равно проиграешь.
Волна меня поднимает, опускает и снова поднимает. Одна, вторая, третья… вверх – вниз, вверх – вниз…
Волна подходит справа, оттуда, где была лодка, следующая – спереди, потом слева.
Лодки вокруг нас, их несколько, а может, и всего одна.
Странно. Вышли на охоту, а свет не зажигают. Так они нас запросто переедут и не заметят.
Андреас плывет рядом, шнур между нами натягивается редко. Андреас держит темп, разве что иногда чуть отстает. Можно только радоваться, что он вообще способен плыть так быстро, – тренировался-то он совсем недолго. Честное слово, не ожидала!
Ощущение натянутого шнура странным образом придает уверенность. Так я хотя и не вижу Андреаса, но знаю: он тут.
Понятия не имею, как далеко мы уже отплыли, ощущение расстояния стерлось.
На тренировке все просто – считай себе дорожки: восемьдесят, сто, сто двадцать. Четыре километра, пять, шесть…
На последней тренировке я проплыла не меньше ста пятидесяти дорожек – семь с половиной километров.
Здесь, в открытом море, все по-другому и гораздо труднее: плыть надо не останавливаясь, бортика, как в бассейне, нет. Только течение, ветер и волны. И вода, затекающая в трубку.
В правой икре возникает боль, приближается судорога. Но сделать ничего нельзя. Если меньше нагружать правую ногу и больше работать левой, легко сбиться с курса, придется его выправлять, на это уйдут лишние силы.
Вдруг в черной воде появляется множество зеленых точек, они везде – и спереди, и снизу. Такая красота, как во сне!
Про морское свечение мы проходили по биологии. Когда микроорганизмы плавают в глубине, трение о воду вызывает в них химическую реакцию, и возникает свет. Тогда кажется, что все море светится.
Оборачиваюсь, смотрю назад, – позади по темной воде тянется светлый мерцающий след. Зеленые точки вспыхивают рядом с ластами Андреаса, как будто звезды спускаются с неба в море и за нами возникает наш собственный Млечный путь.
Шнур тянет за запястье, надо плыть дальше. Несколько энергичных гребков – и я нагоняю Андреаса. Спасибо планктону: его свечение помогает разглядеть стрелку компаса. Она показывает на север. Может, нам повезло, и мы уже выплыли из трехмильной пограничной зоны? Когда рассветет, мы увидим корабли. Только бы не пограничные моторки!
Уже сейчас чувствую, как тяжело плыть кролем и поднимать руки из воды, часто перехожу на брасс. И конечно, двигаюсь медленнее, чем хотелось бы.
Андреас не отстает. Надеюсь, он знает, как распределить силы. Надо бы поговорить с ним об этом, но не хочется его отвлекать – так сосредоточенно он плывет. Это очень хорошо – быть «в потоке», ни о чем не думать, просто плыть. Главное – помнить, что это не продлится вечно.
Мы справимся! Мы сможем! Просто надо делать все как на тренировке: держаться, не концентрироваться на усталости, смотреть только вперед. Еще дорожка, еще одна… Представляй себе дистанцию поэтапно, всегда говорил Ульрих. Не думай о всех десяти километрах целиком – только о следующих ста метрах, потом еще о ста. И так пока не проплывешь половину пути. Потом все пойдет легче.
Еще год назад я ведь тоже представить себе не могла, что когда-нибудь проплыву от Кюлунгсборна до Варнемюнде. Больше двадцати километров. И плыла-то я все время вблизи берега – не сравнить с тем, что сейчас. Это было всего месяц назад. Андреас тогда заболел и остался дома. В Кюлунгсборн со мной приехал дед, потом он отправился дальше в Варнемюнде и ждал меня с одеждой у вышки № 3. Тогда-то я и узнала, что такое судороги, когда плывешь в холодном море и рядом нет бортика, за который можно ухватиться и передохнуть. От перенапряжения меня тогда стошнило, бр-р-р! И шею купальником натерло.
Интересно, что сейчас делает дед? Наверняка спит. Но скоро проснется, еще до рассвета. И примется разгадывать кроссворды.
Только бы Андреас продержался! Пловец он неопытный, зато отважный.
Отвага эта – от отчаяния. Зимой он вдруг сказал, что с него хватит. Ничего удивительного – они от него не отставали. На Ростокском моторном заводе[12] мы были белыми воронами. Все знали, что мы из двенадцатилетки[13] – видишь ли, «элита» попала на производство! Рабочие считали нас зазнайками и воображалами, но это было совсем не так, мы старались со всеми поладить. Некоторые нас помнили еще по школьным временам: мы тогда раз в две недели приходили сюда на производственную практику и часами скребли напильником какую-нибудь деталь. Со скуки отпускали разные шуточки: вроде того, что социалистическому производству без поддержки школьников не обойтись, трудящимся самим норму выполнять не под силу.
