Андрей Упит
ДУШЕПРИКАЗЧИКИ
Густолиственные, отягченные росой ветви кленов нависали над железной крышей и затемняли окно второго этажа. Когда июльское солнце поднималось над высокой грядой домов Мариинской и улицы Барона, стены комнат покрывались золотистыми дрожащими узорами.
Во флигеле профессора Грюна было так тихо, точно он вымер. Выходившие на улицу массивные здания изолировали его от шума таксомоторов. До желтого деревянного домика в глубине узкого двора долетал только глухой слитный гул, да и тот был слышен, лишь когда в буфете чуть позванивали плотно сдвинутые рюмки или с легким щелканьем входил в паз остановившийся на полдороге язычок дверного замка.
В мягких туфлях, с пыльной тряпкой и лейкой в руках, по лестнице осторожно поднималась старая Ева. Каждый раз, когда свежевыкрашенные, но ветхие ступени издавали легкий скрип, лоб ее прорезала глубокая морщина. Вряд ли этот еле заметный шум долетал до комнаты господина профессора и тревожил его. Но в доме с самой весны привыкли ходить на цыпочках и говорить вполголоса.
На площадке Ева остановилась перевести дух. В открытое окно слышно было, как с верхних веток на нижние шлепались капли росы. Сквозь густую зелень виднелась серая, вся в пятнах, глухая стена химической прачечной, высоко поднимавшаяся над четырьмя кленами дворика. Было прохладно и даже чуть-чуть сыро. Ева окинула недовольным взглядом неизвестно для чего выращенные здесь деревья и застегнула на все пуговицы вязаную кофту.
На втором этаже, по каждую сторону коридорчика, две комнаты: раньше здесь была частная клиника. Спальня почти пуста и прибрана кое-как. На полу еще остались шесть светлых пятен от ножек железной кровати. Шкаф заперт больше года — с того времени, как профессор перестал ходить на лекции и надевать длинный сюртук. У окна, на высокой камышовой подставке горшок с хилой араукарией. Он стоял здесь еще до женитьбы профессора. Свои цветы госпожа профессорша взяла с собой, когда перебралась на нижний этаж.
Ева полила араукарию и повернула ее к окну другим боком. В этом не было никакой надобности: растению грозила неминуемая гибель. Но Ева все делала по заведенному порядку до тех пор, пока его не отменили. Тихонько орудуя лейкой, она прислушалась к доносившимся из-за стены звукам и кивнула головой. Это был глухой протяжный кашель, скорее похожий на хрип замученного животного.
Дверь в комнату господина профессора, которую Ева плотно прикрыла утром, отворилась без малейшего шума. Кровать стояла изголовьем к окну, так что на лицо больного падала тень от подушек, и его можно было рассмотреть лишь с середины комнаты. Оно было иссиня-бледное, обросшее седоватой щетиной, с резко выступающими костями челюстей и темными провалами глаз. Страшнее всего казался рот. Он был широко открыт, так что виден был белый распухший язык, и из него время от времени вырывался хрип. Было ясно, что больному приходилось напрягать всю силу воли, чтобы закрыть рот. Но вот худая, как у мертвеца, вся в жилках, рука приподняла фанерную дощечку с приколотой к ней полоской печатной бумаги и заслонила его лицо. Такие листы профессор читал уже целый месяц. Красный карандаш скатился на пол, Ева подняла его и осторожно положила в складку одеяла на груди больного. Заметив, как при этом нервно дрогнули опущенные веки с длинными ресницами, она сразу отошла от кровати.
Принесенная давеча чашка бульона, как всегда, была отодвинута, и несколько капель пролилось на блюдце и белоснежную скатерть. Ева только что собралась для вида пройтись тряпкой по книжным полкам, но, увидев облитую скатерть, опустила руку и пожала плечами. Потом схватила чашку и выбежала из комнаты. На этот раз дверь захлопнулась с громким стуком, и на лестнице заскрипели все ступени.
Госпожа профессорша нагревала на газовой плите щипцы и, сидя перед зеркальцем Евы, подвивала растрепавшиеся у висков коротко остриженные светлые волосы. Она еще в зеркале увидела взволнованное лицо Евы и обернулась. Ева, еле переводя дух, проговорила:
— Барыня, ваша новая скатерть вся в жирных пятнах.
Хозяйка сдвинула брови.
— С краю, где вышивка?
— Нет, нет! На самой середине. На том же месте, что и в прошлый раз, когда отдавали в чистку к Данцигеру.
Хозяйка махнула рукой, в которой держала коробку пудры.
— Что делать, Евиня, с больными всегда так.
Ева покачала головой.
— Ну и приходится же вам терпеть, барыня.
И обе одновременно вздохнули.
Ева взглянула на картину, которую когда-то принесла с чердака и повесила у себя в кухне. Сюжет ее отчасти напоминал то, что происходило в доме. Из рамы с облупившейся позолотой выступало просветленное, смиренно улыбающееся лицо покойницы, набожно сложенные на груди руки, и в них крестик. Из-за бордовой плюшевой занавески высовывалась головка румяного ангелочка и пухлая ручонка с цветком лилии.
— Видывала я на своем веку, как люди помирают, у самой муж помер от нарыва в животе…
Хозяйка поняла недоговоренное, но кивнула только после того, как сняла со лба ваткой крем.
— Он ничего не спрашивал?
— У меня? Когда это он у меня что-нибудь спрашивал? Я и заходить-то к нему боюсь.
Хозяйка еще раз вздохнула:
— Что делать, Евиня, больным так тяжело!
— Конечно, тяжело. А здоровым с ними легко? Взять, к примеру, хоть вас, барыня. Не от легкой жизни эти морщинки вокруг глаз. С таким больным и здоровому впору заболеть… Разрешите, барыня, — вы не достанете.
Она осторожно смахнула пуховкой с шеи излишек пудры.
— Белой стали пудриться? Раньше все больше розовой…
— Говорят, от розовой я совсем красной становлюсь. Неужели я в самом деле такая красная?
— Что вы, барыня, вовсе нет. Врет, кто так говорит. А в вашем возрасте румянец не мешает. Иначе при таких светлых волосах вы были бы совсем белесая. Вон как жена доцента Лаунага… Гостей, верно, ждете? В доме почти ничего нет, вы ведь утром не велели идти на базар.
— Какие там гости! Разве у нас сейчас кто бывает?
Едва госпожа профессорша вошла в спальню, как стало ясно, что она покривила душой. Надев новое платье, она стояла у окна и пристально смотрела в глубину прохода между гаражом и забором сада, где за решетчатыми воротами сновали пешеходы. На лице ее отразилось еле сдерживаемое волнение и забота, взгляд ни на секунду не отрывался от узкого прохода, по которому только и можно было попасть в домик профессора Грюна.
Внезапно глаза ее заискрились. В ворота вошел молодой человек и направился прямо к флигелю. Он шел уверенно, не останавливаясь; очевидно, дорога была ему хорошо знакома. Кремовые с иголочки брюки, синий пиджак, шляпа из жесткой соломки, толстая суковатая палка. Проходя мимо окна, он кивнул госпоже Грюн и негромко постучал в дверь. С тех пор как заболел профессор, звонок был снят.
Ева открыла ему и улыбнулась:
— Здравствуйте, здравствуйте, господин Бухбиндер. Госпожа профессорша ждет вас.
Это было сказано вполголоса, почти конфиденциально. Но господин Бухбиндер будто не слышал ее и, лишь подав шляпу и палку, слегка кивнул.
Госпожа профессорша и сама вышла навстречу. Он поцеловал ей руку и вежливо осведомился:
— Как сегодня чувствует себя наш больной?
Госпожа Грюн оглянулась на Еву, которая слишком уж старательно водворяла на вешалку шляпу и палку гостя.
— По-прежнему, по-прежнему. Проходите, господни Бухбиндер.
Из-за двери все еще слышалась возня Евы, и гость продолжал в приподнято галантном стиле, только еще громче:
— А вы, сударыня?
— Благодарю вас…
Больше Ева ничего не расслышала. Очевидно, хозяйка и гость удалились во внутренние комнаты. Бросив взгляд на лестницу, Ева вернулась в кухню.
Хозяйка и гость действительно направились в глубь квартиры — через приемную, затем гостиную. Впереди шел господин Бухбиндер. За ним следовала госпожа профессорша, плотно прикрывая за собой все двери.
В спальне господин Бухбиндер взял со стула капот с широкими рукавами, небрежно бросил его на кровать и сел.
Госпожа профессорша, явно нервничая, пыталась опереться обеими руками на туалетный столик, стоявший за ее спиной.
— Я уж думала, ты сегодня не придешь.
Он положил ногу на ногу и закурил сигарету.
— Сегодня чуть было так и не вышло. Начал работать новый приказчик, пришлось все ему объяснять…
— Но ведь у тебя там мадемуазель Рудзит?
— Мадемуазель Рудзит… У мадемуазель Рудзит свой отдел, она в галантерейном. А в мануфактуре она ничего не смыслит.
— Да, тогда конечно… Налить тебе кофе?
Руки госпожи профессорши нервно шарили по туалетному столику. Она даже немного покраснела.
Описав плавным движением руки полукруг, господин Бухбиндер затушил спичку, поискал взглядом пепельницу и бросил спичку прямо на ковер. Профессорша услужливо нагнулась, подняла ее и положила на опрокинутую крышку одной из многочисленных коробочек.
