Шолом Алейхем
Из-за редьки
...На сей раз мы отправимся с вами в Хмельницк - многолюдный губернский город, главенствующий над всеми близлежащими городами и местечками. Веселый, симпатичный, бойко торгующий Хмельницк находится вне черты оседлости, и все же в нем осело много нашего брата. Есть среди них люди с достатком, богачи; кое-кто из тузов и воротил даже отмахал себе роскошные особняки. Есть и такие, что вкушают в Хмельницке блага культуры и цивилизации и в меру своих сил и талантов распространяют их: врачи, адвокаты, банкиры, подрядчики, маклеры, последних особенно много. Есть важные птицы, есть и мелюзга, всякой твари по паре.
Среди богатых особняков особенно выделяется своим великолепием дом подрядчика Жака (он же Яков) Пфеферкранца, в прошлом безвестного приказчика. Главное украшение этого дома - нежная подруга жизни Жака красавица Наталья. Некогда она звалась иначе - Ентл, дочь кантора реб Эле из Мазеповки. Лишь благодаря счастливой случайности - по милости Жака Пфеферкранца - Ентл пошла в гору и стала Натальей, но об этом мы расскажем немного погодя.
Не только жители Хмельницка, но и те, кому доводилось бывать там наездом, слышали об очаровательной Наталье. Многие любовались ею, когда она проезжала в открытом экипаже рядом с Жаком. Все взоры устремлялись к ней, когда она появлялась в ложе театра или же на городском бульваре, чтобы в знойный летний день подышать воздухом. Первой красавицей слыла она в Хмельницке.
Однажды, проснувшись довольно рано (случилось это, когда Жака не было дома: он уехал за город и должен был вернуться вечером), Наталья вызвала горничную, и между ними произошел следующий разговор:
– Знаешь, Мириам, что мне сегодня снилось?
– Нет, госпожа, даже не представляю себе.
– А ну, попробуй отгадать!
– Вероятно, вам приснился покойный Блюменберг... Вас всегда по ночам навещают покойники...
– Вот глупая! И придет же такое в голову... Ничего подобного! Во сне я видела одно очень вкусное блюдо - пальчики оближешь.
– Вероятно, пироги с маком или миндальный торт?
– Нет, нет, совсем не то! Мне приснилась... (Наталья оглянулась, не подслушивает ли кто-нибудь)... мисочка с белой душистой редькой - хорошо просоленной, с лучком и маслицем. Объедение! И так мне захотелось этой редьки, что и сказать не могу... Просто слюнки текут...
При этом Наталья действительно проглотила слюну.
– Знаете что, госпожа? - сказала Мириам. - Я бы вам посоветовала... - и осеклась.
– Говори, говори! Интересно, что ты мне можешь посоветовать!..
– Я бы на вашем месте послала кухарку или сторожа... И они бы купили и принесли редьку. Сегодня на рынке ее сколько угодно.
– Разве?
– Чтоб мне так жить и быть счастливой! Сами можете убедиться.
– Хорошо... Пусть купят... Подай халат... Возьми гребешок и помоги мне уложить прическу.
Через полчаса госпожа Пфеферкранц стояла перед зеркалом и нарядном утреннем платье. В это время приоткрылась дверь, и на пороге показалась горничная.
– Госпожа, госпожа!
– Что случилось? Я ведь не глухая.
– Подойдите на минутку, взгляните, пожалуйста. Видели что-нибудь подобное? Редька! Что вы о ней скажете?
Госпожа Пфеферкранц повернулась и увидела в руках у девушки редьку исполинских размеров, величиной этак с голову годовалого теленка. С одной стороны редьки свисало три длинных хвостика, а с другой - утолщенный конец был увенчан пышным зеленым тюрбаном.
От полноты чувств Наталья захлопала в ладоши и рассмеялась:
– Ой, ой, ой какая! За всю свою жизнь я не видела такой редьки. Где вы достали этакое чудо?
– Наш сторож купил на рынке. И пока он нес эту редьку домой, с него сошло семь потов. Чтоб мне так жить и быть счастливой!
– Дай-ка подержать ее... О-о, да тут, верно, полпуда!
– Полпуда, госпожа. Чтоб мне так жить и быть счастливой!
– Полпуда? Я думаю, здесь целый пуд!
– Я и говорю, целый пуд. Чтоб мне так жить и быть счастливой!
– Возьми эту редьку, и пусть ее приготовят с луком и маслом... А сейчас подай мне стакан какао.
Редька пробудила в душе Натальи теплые воспоминания. Одна за другой вставали картины далекого детства.
Она родилась и выросла в Мазеповке, в семье бедной, но богобоязненной. Когда была еще босоногой девчонкой, глас народный - глас божий предсказывал ей блестящую будущность. Все в один голос твердили, что Ентл будет богатой и счастливой, ибо такая красота никого не может оставить равнодушным. Богачи припадут к ее стопам и осыпят ее золотом, дабы она согласилась за одного из них выйти замуж. Даже ее бабушка, старенькая Малка, женщина строгая и праведная, далекая от мирской суеты, и та предсказывала ей судьбу необычную. Ибо необычными были красота и грация Ентл, и нельзя было вдоволь наглядеться на нее. Даже офицеры, квартировавшие в Мазеповке, встречая на улице Ентл, останавливались и долго провожали взглядом эту удивительную еврейскую красавицу.
– Вашей Ентл пристало бы породниться с Монтефиоре, - говорили кантору реб Эле его знакомые.
– Драгоценным сосудом, бриллиантовым ожерельем наградил вас бог, говорили другие. - Тот, кто будет сватать вашу дочь, отдаст за нее все свое состояние. Но с такой женой он вмиг снова разбогатеет.
И в один прекрасный день бог действительно вспомнил реб Эле, как и предсказывали жители Мазеповки. Когда здесь начали строить казармы, появился на горизонте господин Пфеферкранц, богатый вдовец, подрядчик, руководивший работами. Прогуливаясь однажды в субботний полдень по Бердичевской улице и разглядывая местных девиц, он увидел Ентл и, ни минуты не раздумывая, послал сватов к ее отцу.
Кантор страшно возмутился:
– Отдать свою дочь за этого бритого "немца"[1] в кургузом пиджачке, невесть откуда свалившегося на нашу голову? Что скажут люди?
Но сваты были так настойчивы и велеречивы, а дары господина Пфеферкранца так щедры и обильны, что в конце концов реб Эле дал себя уговорить. Но прежде, чем сказать что-нибудь определенное, он просил досконально выяснить, не женат ли уже, упаси господи, этот жених, ибо "немцы" - такой народ, что с ними всякое случается...
Надо вам сказать, что жители Мазеповки - стреляные воробьи, их на мякине не проведешь, они любят во всем разобраться. Таков и наш кантор реб Эле, который считает, что надо семь раз отмерить, прежде чем отрезать. И он не поленился и собственноручно написал письмо своему знакомому, резнику Хмельницкой общины, а этот резник сразу же ответил: нам доподлинно известно, что высокочтимый господин подрядчик Жак Пфеферкранц вдов, нет у него супруги. Это ясно, как божий день.
Если так, решили в Мазеповке, значит, все в порядке, такова воля божья. Красавица Ентл, дочь кантора реб Эле, стала женой подрядчика из Хмельницка.
Мазеповские обыватели, узнав, какое счастье привалило бедному кантору, очень ему завидовали, но виду не показывали, были по своему обыкновению приветливы, любезны, шутили, острили, поздравляли родителей и невесту. И покинула Ентл отчий дом и тотчас перестала быть Ентл: в богатом и шумном Хмельницке она превратилась в Наталью.
Но не думайте, что это превращение далось ей легко и просто. Много сил и трудов пришлось потратить Жаку, чтобы она стала не просто Натальей, а именно той Натальей, какая приличествует дому Пфеферкранца. С тяжелым сердцем расставалась она с париком, прикрывавшим лоб, с женским молитвенником, с субботними свечами и со многим, многим другим, что с детства в глазах набожной Ентл было свято и непреложно. Очень трудно было ей ломать свои привычки, обычаи и перевоплощаться из скромной еврейской девушки в богатую светскую даму. Но горше всего обстояло дело с языком. Ох, какая это была пытка! Жак твердил, что ее простонародная речь омерзительна, вызывает отвращение и вообще ему непонятна.
– Говори по-немецки или по-русски! - кричал Жак, хотя не знал ни того, ни другого. - На одном из этих человеческих языков, а не на шепелявом языке извозчиков, базарных торговок и всякой голь-шмоли!
Могу сообщить вам по секрету, дорогие читатели, что было время, когда Жак (тогда он еще был Яковом и служил приказчиком) бегло говаривал на чистом еврейском языке, читал и писал на нем, как самый простой смертный. Однако с тех пор, как Яков превратился в Жака, он повернулся спиной к родному языку, возненавидел его, стал бегать от него, как от черта... Он утверждал, что начисто позабыл его, и пришлось Наталье учиться говорить, как учатся говорить грудные дети. Ну, а как вы думаете, легко в двадцать лет ломать свой язык? Но если Жак приказал, кто может ему перечить? Все всегда было так, как хотелось Жаку.
Он обучал ее и многим другим очень полезным вещам: бpeнчать на фортепьяно, важно, с независимым видом расхаживать по улицам, непринужденно сидеть в театре, вести легкий светский разговор, и все это ради ее красоты. Он дрессировал ее, как опытный наездник своего коня.
