День обещал быть чудесным. Чуть забрезжил рассвет. По всему небу над холодными, темными вершинами гор неслись вереницы облаков. На западе облака сгущались и девственно-белые вершины прятались в их черные шапки, как белоснежная грудь девушки скрывается под черным лифчиком. С севера они тянулись длинной цепью далеко на восток и там обрывались, багровея в первых лучах восходящего солнца. Заря чуть занималась и была похожа на пламя свечи. Но ночь еще спала, разбросав свои черные локоны по склонам гор.
Заря разгоралась. Орошенные росой уста горных вершин оторвались от облаков с таким трудом, как будто они хотели, чтобы этот поцелуй длился вечно. Потом на небе заиграла нежнозолотистая зорька. Это ночь улыбалась во сне легкой веселой улыбкой. Вот откуда-то донесся крик птицы: ку-ку, ку-ку, ку-ку. В нем еще чувствовалась сладкая истома ночи, как в первых звуках, произносимых ребенком, когда его будят. Тихо пролетела стая журавлей, похожая на гигантские ножницы, и вдруг со всех сторон зазвучал разноголосый птичий хор: каркала ворона, пел соловей, слышалось фырчание куропатки, раздавался резкий, как хлопок в ладоши, крик удода. Хор все ширился и звучал все громче и громче. Разгоравшийся на востоке свет наступал на ночь, и она бежала к западу, все охотнее уступая ему свои владения. Сразу заметно посветлело. Но солнце еще не взошло.
Это был свет лучей, возвещавших восход солнца, когда ночь прячется от света, а рассвет мягкими шагами подходит к постели и застенчиво смотрит на еще не проснувшийся день. Его огромные глаза блуждали по всему небу и по всей земле, а его мягкая усмешка наполняла весь мир. В этот предрассветный час небо было чистое, нежно-голубое и прозрачное, как стекло. Это голубое стекло дрожало в лучах, и казалось, вот-вот упадет на землю, ожидавшую этого. И хотя оно не падало, но было таким тонким, что становилось страшно за то, что его могут пробить острые клювы журавлей, ворон и голубей. Тогда бы иссякли эти сверкающие лучи, пролившись в сделанные птицами отверстия. Прошло немного времени, и эта голубая завеса слегка приподнялась. Яркожелтая полоса пролегла по вершинам гор, как будто цветы шафрана распустились в светлых предрассветных лучах. Она разрасталась и скоро окрасила весь горизонт.
Село еще спало. Монотонно журчал источник, падая из деревянного желоба на камни бассейна. Туман плотно окутывал кусты и деревья. Капли росы, сливаясь друг с другом, ползли вниз по стволам, омывая на своем пути голубые камни, лежащие у подножья деревьев. Земля, утоптанная многочисленными животными, была влажной и наслаждалась покоем в ожидании трудового дня. Она дышала полной грудью, и это дыхание чувствовалось в воздухе, наполненном предрассветным туманом. Спал и дом. За домом, на ветвях кедра, был сделан навес из травы, под которым помещался скот. Оттуда не доносилось ни звука. Во дворе на кровати спала под одеялом бабушка. Когда наступило время утренней молитвы и удод начал кричать в персиковых деревьях перед домом, бабушка повернулась набок и закашляла.
– Бахтиар! Бахтиар, сынок! Уже утро.
– Сейчас, встаю, – завозился кто-то на постели, и снова послышался храп.
– Какой странный сон, – бормотала бабушка. – Мне снилось, как будто весь скот умирал от голода, а в доме все спали. Бахтиар! Бахтиар! Вставай, сынок, утро наступило!
– Папа! – позвал кто-то спросонья.
– Бегаман! Бегаман, вставай сейчас же!
– Сейчас. Встаю, – зашевелилась в своей постели Бегаман и прижала к груди ребенка, спавшего с ней.
Ребенок так сладко начал сосать ее грудь, что глубокий сон снова окутал ее.
– Марджана, дочка! Фикро, поднимайся! Эй, встал кто-нибудь?
Марджана спала с открытой головой. Рот ее тоже был открыт. А в глубоком вырезе рубашки была видна ослепительно белая красивая ложбинка между высокими грудями. Она поражала своей красотой, как солнце на небе, и это солнце Марджана прятала у себя под рубашкой. Она спала, спокойно раскинув руки, не сознавая своей молодости и красоты. Бабушка долго смотрела на нее, а потом сердито шлепнула. Марджана испуганно открыла глаза.
– Что случилось? В чем дело?
– Как ты спишь? Даже рубашку не можешь как следует натянуть, лентяйка. Совсем раскрылась, бесстыдница.
– А что я могу сделать, бабушка? – сказала Марджана, прикрывая руками грудь, выглядывающую сквозь рваную рубашку.
– Вставай! Вымой горшок и подои корову.
Марджана медленно встала. Браслеты на ее руках зазвенели. Стеклянные бусинки на голове ударялись друг о друга, и их звон смешивался в воздухе с ее смехом.
– О бабушка. Ты очень рано меня разбудила, а я видела такой хороший сон.
– Сон видела? Нужно меньше кушать вечером. Вот съела бы только несколько кусочков хлеба с маслом, тогда бы сны и не снились и никаких ангелов бы тогда не видела.
Марджана взяла кувшин и пошла доить корову. По дороге она споткнулась о столб, и кувшин вывалился у нее из рук. Она обернулась к бабушке и, притворно плача, сказала:
– Бабушка, кувшин разбился!
– Я это вижу. Бог тебя еще накажет за это, и ты умрешь за пряжей. Но тебя никакая смерть не берет. Иди возьми другой кувшин.
Марджана побежала в хлев, что-то бормоча себе под нос. Бабушка начала кашлять изо всей силы, но никто в доме не встал, только грудной ребенок заплакал, испугавшись этого скрипучего кашля. Бегаман ласково успокоила его и продолжала кормить.
– Когда же ты, наконец, накормишь этот кусок своего сердца, – закричала на нее бабушка. – Наверное, солнце зажжет огонь в доме. Ах, Бегаман, я в твоем возрасте…
Бегаман, прижимая ребенка к груди, вышла из дома.
– О! На самом деле уже рассвело, – произнесла она, пораженная ярким рассветом, – сейчас и солнце покажется. Возьми ребенка, мама! Я схожу за водой к источнику.
Она подняла кувшин и побежала со двора.
– Эй! Не беги. После родов еще и двух месяцев не прошло, а ты бегаешь. Иди медленно, – кричала гневно бабушка.
Бегаман, рассмеявшись, замедлила шаги.
– Аллах поймет теперешних женщин. У нее уже пятый ребенок, а ума все еще нет. Один аллах знает, когда он появится. Бай, бай, спи, мой малышка, спи, сынок маленького Бахтиара.
А маленький Бахтиар, которому было не меньше сорока лет, до сих пор еще храпел на кровати. Край одеяла закрывал его рот и шевелился от дыхания. Когда Бахтиар выдыхал воздух, то одеяло оттопыривалось, а когда вдыхал, оно втягивалось в рот. Бабушка долго стояла, убаюкивая ребенка и смотря на своего сына Бахтиара. Густая борода скрывала его впалые щеки. В уголках глаз начинались лучики морщинок. На лбу морщины были глубокими. Но в этот момент он казался бабушке маленьким ребенком. Она вспоминала его невинные детские шалости, юношеские проделки, его свадьбу, его сильные руки, которые вытащили ее, когда она упала в канал.
– Вставай, сынок, – нежно тронула она его плечо.
– Сейчас, – повернулся он на бок.
– Встанешь ли ты, наконец, – тормошила она его.
Бахтиар вздохнул с такой силой, что край одеяла очутился глубоко у него во рту. Потом зевнул несколько раз подряд и начал протирать глаза. Бабушка положила ребенка на кровать и, взяв 'метлу, пошла подметать двор. Две курицы, кудахча, подбежали к ней. Она замахнулась метлой и прогнала их со двора. Их встретил петух и стал допрашивать.
– Что вы там делали у порога? Ведь ты же знаешь, что туда нельзя ходить, – клевал он старую курицу. Она вырвалась и побежала, за ней побежала молодая курица, и петух тоже важно последовал за ними. Подбежав к диким сливам, они начали клевать их.
Ребенок сначала сосал кольцо, а потом так горько заплакал, как будто на него обрушилась целая гора несчастий.
– Бабушка, успокой его, – проснулся Фикро.
– Нет, пускай кричит, а то ты будешь спать, пока солнце не взойдет. Вставай, уже пора. Вот лентяй. Говорит, что работает целый день, а в доме ничего не прибавляется. Да и как прибавится? Аллах видит, – солнце уже взошло, а ты еще сны досматриваешь. Так тебе бог не пошлет счастья. Вот когда, спасибо аллаху, был жив твой отец, то он вставал в три часа утра по первому крику петуха, брал плуг и шел работать на поле. А когда приходила пора сажать рис, он по колено в холодной воде, согнувшись, возился с рассадой. А ты! И толку от тебя никакого и смерть тебя не берет.
Фикро встал, слушая брань бабушки, потянулся всем телом и беспечно улыбнулся. Имя Фикро означало «здравый смысл», но нигде еще не видели такого легкомысленного крестьянина. Его родители умерли в детстве, и бабушка воспитала его как собственного сына. Высокого роста, хорошо сложенный, с сильными руками и ногами, широкой могучей грудью, крепкой челюстью, он был опорой этого дома. Работал за десятерых, пел, танцевал, смеялся и снова брался за работу.
Бахтиар поднял плуг и вышел во двор.
– Здравствуй, мама, – приветливо сказал он и посмотрел на Фикро.
– Иди, – махнул Фикро рукой, – а я возьму упряжь для буйволов, накормлю скотину и приду. Я сегодня заспался.
