Саки Луи
— Было бы очень мило в этом году провести Пасху в Вене, — сказал Струдварден, — и повидать там некоторых моих старых друзей. Это самое веселое место для того, чтобы провести Пасху…
— Я думала, что мы уже решили провести Пасху в Брайтоне, — прервала Лина Струдварден, выражая огорчение и удивление.
— Подразумевается, что ты приняла решение и мы должны провести Пасху там, — сказал ее муж. — Мы провели там прошлую Пасху, и неделю после Троицы тоже, годом раньше мы были в Вортинге, а перед тем снова в Брайтоне. Я думаю, что пора бы произвести некоторую смену декораций, раз уж мы об этом заговорили.
— Поездка в Вену окажется очень дорогой, — сказала Лина.
— Ты не часто интересуешься экономией, — ответил Струдварден, — и в любом случае путешествие в Вену обойдется немногим дороже, чем весьма бестолковые завтраки, которые мы обычно даем весьма бестолковым знакомым в Брайтоне. Сбежать от всего этого — само по себе праздник.
Струдварден говорил с чувством; Лина Струдварден с таким же сильным чувством хранила молчание по этому конкретному поводу. Кружок, который она собрала вокруг себя в Брайтоне и других южных прибрежных курортах, был создан из семейств и отдельных лиц, которые сами по себе могли быть скучными и бестолковыми, но которые в совершенстве постигли искусство льстить миссис Струдварден. Она не имела ни малейшего желания изменить их обществу и оказаться среди невнимательных незнакомцев в чужой стране.
— Ты можешь отправляться в Вену один, если тебе так этого хочется, — сказала она, — я не могу оставить Луи, а собака — всегда источник ужасных неприятностей в иностранной гостинице, даже если не вспоминать про всю суету и карантинные строгости при возвращении. Луи умрет, если он расстанется со мной хотя бы на неделю. Ты не знаешь, что это для меня может значить.
Лина наклонилась и чмокнула в нос крошечного коричневого шпица, который лежал, спокойный и безразличный, под шалью у нее на коленях.
— Послушай, — сказал Струдварден, — быть смехотворной проблемой — это вечное занятие Луи. Ничего нельзя сделать, никаких планов нельзя исполнить без всяческих запретов, связанных с причудами или удобствами этого животного. Будь ты жрецом, служащим какому-нибудь африканскому идолу, ты не сумела бы выработать более сложный комплекс ограничений. Я уверен, ты потребуешь от правительства отсрочки всеобщих выборов, если они будут как-то противоречить удобствам Луи.
Вместо ответа на эту тираду миссис Струдварден снова наклонилась и поцеловала безразличный коричневый нос. Это было действие женщины, очаровательно кроткой по природе, которая, однако, скорее поставит на карту весь мир, чем уступит дюйм там, где она считает себя правой.
— Ведь ты не слишком-то любишь животных, — продолжал Струдварден с возрастающим раздражением. — Когда мы охотимся в Керрифилде, ты не стараешься снизить скорость, возвращаясь с собаками домой, даже если они умирают от усталости, и я не думаю, что ты бывала на конюшне хоть два раза в жизни. Ты потешаешься над тем, что называешь суетой по поводу чрезмерного истребления птиц ради их оперения, и ты всегда выражаешь возмущение, когда я вмешиваюсь, защищая утомленное в дороге животное. И однако же ты настаиваешь на всех предложениях, которые для того и делаются, чтобы подчинить нас этому глупому маленькому гибриду меха и эгоизма.
— Ты предубежден против моего маленького Луи, — сказала Лина; целый мир чуткости и жалости таился в ее голосе.
— Мне всегда только и оставалось, что быть против него предубежденным, — сказал Струдварден, — я знаю, каким веселым и отзывчивым компаньоном может быть песик, но мне и не позволяли и пальцем коснуться Луи. Ты говоришь, что он кусает всех, кроме тебя и твоей горничной. Когда старая леди Петерби захотела его погладить, ты выхватила Луи у нее из рук, чтобы песик не впился в даму зубами. Все, что я от него вижу — это верхушка болезненного маленького носика, высунутая из его корзины или из твоей муфты, и я иногда слышу его тихий хриплый лай, когда ты выводишь Луи на прогулку по коридору. Ты же не можешь ожидать ни от кого подобной глупости — любить такую собаку. Эдак можно развить в себе привязанность к кукушке, которая обитает в стенных часах.
— Он любит меня, — произнесла Лина, вставая из-за стола, по-прежнему держа на руках обмотанного шалью Луи. — Он любит только меня, возможно, поэтому я так сильно люблю его в ответ. Меня не волнует, что ты там про него говоришь, и я с ним не расстанусь. Если ты настаиваешь на поездке в Вену, тебе придется ехать одному, как я уже сказала. Я думаю, было бы куда разумнее, если б ты поехал в Брайтон со мной и Луи, но, разумеется, ты можешь и себя потешить.
— Ты должен избавиться от этой собаки! — сказала сестра Струдвардена, когда Лина вышла из комнаты. — Нужно помочь ей исчезнуть — быстро и безболезненно. Лина просто использует ее, чтобы добиться своего во множестве случаев; иначе ей пришлось бы осторожно уступать твоим желаниям или общим удобствам. Я уверена, что сама она не заботится даже о кнопках на ошейнике животного. Когда друзья толпятся вокруг нее в Брайтоне или где-нибудь еще, для собаки попросту не остается времени, и она целыми днями находится на попечении служанки. Но если ты предлагаешь Лине поехать куда-нибудь, куда она ехать не хочет, она тут же оправдывается, что не может расстаться с собакой. Ты когда-нибудь входил в комнату незамеченным и слышал, как Лина беседует со своим драгоценным животным? Я ни разу не слышала. Я уверена, что она трясется над Луи только тогда, когда кто-нибудь может обратить на это внимание.
— Что ж, признаюсь, — согласился Струдварден, — в последнее время я не один раз рассматривал возможность какого-нибудь несчастного случая, который бы положил конец существованию Луи. Однако не так уж легко устроить нечто подобное с животным, которое проводит большую часть времени в муфте или в игрушечной конуре. Не думаю, что яд нам подойдет; зверь, очевидно, до ужаса перекормлен: я иногда видел, что Лина предлагает ему за столом разные лакомства, но он, кажется, их никогда не ест.
— Лина пойдет в церковь в среду утром, — задумчиво произнесла Элси Струдварден, — она не сможет взять туда Луи. Сразу из церкви она отправится к Деллингам на ланч. У тебя будет несколько часов, чтобы достичь цели. Горничная почти непрерывно флиртует с шофером. В любом случае, я найду какой-нибудь предлог, чтобы удержать ее на расстоянии.
— Это освобождает нам путь, — сказал Струдварден, — но, к сожалению, в мозгу у меня абсолютно пусто, особенно по части смертоубийственных проектов. Этот маленький зверь омерзительно ленив; я не могу представить, что он прыгнет в ванну и там утонет или примет неравный бой с мастиффом мясника и закончит свой путь в огромных челюстях. В каком облике может придти смерть к вечному обитателю уютной корзинки? Было бы слишком подозрительно, если бы мы выдумали набег суфражисток, сказав, что они вторглись в будуар Лины и бросили в Луи кирпич. Тогда нам пришлось бы нанести еще множество повреждений, которые причинили бы неудобство. Да и слугам покажется странным, что они не видели и не слышали никого из захватчиц.
— У меня есть идея, — сказала Элси, — достань ящик с воздухонепроницаемой крышкой и проделай в ней маленькое отверстие, достаточное, чтобы просунуть внутрь резиновый шланг. Возьми Луи вместе с его корзинкой, сунь в коробку, закрой ее и присоедини другой конец шланга к газовому крану. Это будет настоящая камера смерти. Потом ты можешь поставить конуру у открытого окна, чтобы избавиться от запаха газа, и Лина, вернувшись домой, обнаружит мирно почившего Луи".
— Романы пишут как раз о таких женщинах, — восхищенно откликнулся Струдварден. — У тебя идеальный преступный склад ума. Пойдем поищем ящик.
***
Два дня спустя заговорщики стояли, виновато разглядывая крепкий квадратный ящик, соединенный с газовым краном длинным резиновым шлангом.
— Ни звука, — изрекла Элси, — он даже не шевельнулся; должно быть, это произошло совершенно безболезненно. Но все равно, мне делать это было крайне неприятно.
— Переходим к самому ужасному, — произнес Струдварден, закрывая вентиль. — Мы медленно поднимем крышку и постепенно выпустим газ. Пожалуйста, раскачивай дверь туда-сюда, чтобы в комнате был сквозняк.
Несколько минут спустя, когда пары рассеялись, они наклонились и подняли конуру вместе с ее печальным содержимым. Элси издала крик ужаса. Луи сидел у входа в свое жилище, голова его была поднята, а уши навострены, он был так же холоден и неподвижен, как тогда, когда они опускали его в камеру смерти. Струдварден отбросил конуру и долго смотрел на чудо-собаку; потом он залился громким, радостным смехом.
Это была, конечно, превосходная имитация грубоватого игрушечного шпица, и аппарат, который издавал хриплый лай, когда на него нажимали, существенно помогал Лине и горничной Лины в ведении домашнего хозяйства. Для женщины, которая терпеть не могла животных, но любила добиваться своего, оставаясь в ореоле бескорыстия, миссис Струдварден справилась достаточно хорошо.
