Политика борьбы за протекционизм
Женщина сидела в углу комнаты у бюро, за спиной ее пылал камин. Вошел слуга и протянул ей визитную карточку.
— Скажите, что я занята и никого не принимаю. К двум часам я должна отослать эту статью.
Слуга вернулся. Посетительница просит уделить ей всего минуту, ей крайне необходимо увидеть хозяйку. Женщина встала из-за бюро: «Пусть мальчик подождет. Попросите ее войти».
Вошла юная женщина в платье из шелка и в длинной, до пят, меховой накидке. Была она высокая, стройная и светловолосая.
— Я знала, что вы не откажете. Я так хотела вас увидеть!
Женщина указала ей место поближе к огню:
— Помочь вам снять накидку? У меня тепло.
— Я так хотела прийти — повидать вас. Во всем мире только один человек может мне помочь — это вы! Я знаю, вы великодушны, у вас широкая душа, вы так добры к другим женщинам!.. — Она села. Большие голубые глаза были полны слез, она безотчетно стягивала и надевала маленькие перчатки. — Вы знакомы с мистером… — Она назвала имя известного писателя. — Я знаю, вы часто встречаетесь с ним по работе. Не могли бы вы помочь мне? Мне так нужна помощь!
Стоя на коврике у камина, женщина посмотрела на нее сверху вниз.
— Я не могу сказать этого ни отцу, ни матери, никому, но вам я могу сказать, хоть я вас почти не знаю. Вы слышали, что прошлым летом он приезжал и жил у нас целый месяц. Я его часто видела. Не знаю — понравилась ли я ему, я знаю, ему нравилось, как я пою, мы часто ездили верхом — мне нравился он, нравился, как ни один мужчина до него. Вы-то знаете, это неправду говорят, что мужчина нравится женщине только тогда, когда она сама ему нравится, а потом мне казалось, что я ему немножко нравлюсь. Но, с тех пор как мы переехали в город, он ни разу не зашел, несмотря на наши приглашения. Может быть, ему кто-то на меня наговаривает. Вы его знаете, вы всегда с ним встречаетесь, не могли бы вы мне помочь, замолвить за меня хоть слово? — Она сжала побелевшие губы и взглянула вверх. — Мне иногда начинает казаться, что я схожу с ума! О господи, какой это ужас — быть женщиной!
Женщина посмотрела ей в лицо.
— Теперь до меня дошли слухи, что он любит другую. Я не знаю, кто она, но, говорят, она очень умная и пишет книги. Это так ужасно! Это невыносимо.
Женщина облокотилась о каминную доску и, подперев лицо ладонью, стала смотреть вниз, на огонь. Потом повернулась к своей юной посетительнице.
— Да, — сказала она, — быть женщиной — ужасная штука. — Она помолчала, а потом спросила, и этот вопрос дался ей нелегко:
— А вы уверены, что любите его? Вы уверены, что это не просто чувство, которое может внушить молодой девушке человек старше ее, человек прославленный, о котором все говорят?
— Я чуть не сошла с ума. Вот уже несколько недель, как я не сплю. — Она с такой силой сплела свои маленькие пальцы, что кольца врезались в кожу. — Он для меня все, кроме него, ничто в мире не существует. Вы такая замечательная, такая сильная, умная, вам в жизни важнее всего ваша работа, а мужчины вас интересуют только как друзья, вам не понять, как один человек может быть для тебя всем, всем на свете и, кроме него, ничего нет.
— О чем же вы просите?
— О, я не знаю! — Она подняла голову. — Женщина сама знает, что можно сделать. Только не говорите ему, что я его люблю. — Она посмотрела вверх. — Скажите ему что-нибудь. Боже, как ужасно быть женщиной, я так беспомощна. Но вы ведь не скажете ему — так, прямо — что я его люблю? Если мужчине просто взять и сказать такое, он возненавидит эту женщину.
— Если я буду с ним говорить, то только начистоту. Он мой друг. Я не могу разговаривать с ним обиняками. О своих делах я всегда говорила с ним только напрямик. — Она сделала движение, словно намереваясь отойти от камина, потом повернулась и заговорила вновь: — Вы когда-нибудь задумывались, какой должна быть любовь между мужчиной и женщиной, когда речь идет о семье? Долгая-долгая жизнь бок о бок, день за днем, когда вся романтика отшелушилась, и живешь лицом к лицу, и некуда отодвинуться, и знаешь другого, как собственную душу — наизусть. Вы отдаете себе отчет в том, что в конце концов цель семьи сделать и мужчину и женщину сильнее, и если на закате жизни, когда старик и старуха присядут у огня, они не смогут сказать себе: «Мы прожили жизнь смелее и свободнее оттого, что прожили ее плечом к плечу, и не было бы этого, проживи мы ее врозь», — это значит, что вся жизнь пошла насмарку? А хватит ли вашей любви, чтобы жить ради него не только завтра, но и тогда, когда вы оба станете дряхлыми стариками? Сможете вы прощать ему его грехи и его слабости, когда больнее всего они будут бить по вас самой? А если он превратится в постоянно хнычущего инвалида и не встанет с постели двадцать лет — хватит у вас сил непрерывно нянчиться с ним столько лет и утешать, как мать утешает малое дитя? — Женщина с трудом перевела дыхание.
— О, я его люблю бесконечно! За радость один раз услышать, что я ему дороже всего, я готова умереть!
Женщина по-прежнему смотрела вниз, на нее.
— А вы никогда не думали о той, другой, может быть, и она могла бы составить все счастье его жизни, как и вы? — спросила она.
— О, нет женщины, которая сделала бы для него то, что я. Я бы жила только для него. Он мой! — Она наклонилась вперед, плечи ее тряслись, но она не плакала. — Это так ужасно — быть женщиной, ведь у тебя связаны руки, ты даже слова сказать не можешь!
Женщина положила ей руку на плечо. Молодая взглянула прямо ей в глаза, старшая отвернулась и застыла, глядя в огонь. Было так тихо, что они услышали тиканье часов над письменным столом.
Потом старшая сказала:
— Только одно я могу для вас сделать. Не знаю, поможет ли это вам, но это я сделаю. — И она отвернулась.
— О, вы великодушны, вы так добры, так прекрасны, так непохожи на других женщин, которые способны думать только о себе! Благодарю вас, благодарю. Я знаю, вам я могу довериться. Я не могла бы сказать об этом никому, даже матери, никому, кроме вас.
— А теперь идите. Мне нужно закончить работу.
Молодая женщина обвила ее руками:
— О, вы добры и прекрасны!
Шелк платья и мех накидки, удаляясь, прошелестели и смолкли за дверью.
Оставшись одна, женщина заходила из угла в угол все быстрее, пока на лбу не выступили бисеринки пота. Она сделала передышку и подошла к столу: там, на столе, лежала записка, написанная мужским неразборчивым почерком на клочке писчей бумагиг «Могу ли я зайти к вам сегодня пополудни?» Рядом лежал закрытый и надписанный конверт. Она вскрыла его. Внутри было написано: «Да, я жду вас».
Она наискось разорвала листок и написала: «Нет, я не смогу вас принять».
Она запечатала свою записку в новый конверт и надписала адрес. Потом собрала со стола листки рукописи, скатала их в трубку и позвонила. Вошедшему слуге она вручила это со словами:
— Скажите, чтобы посыльный передал хозяину, что статья обрывается довольно неожиданно — пусть дадут примечание, что продолжение следует, я закончу ее завтра. Когда он по дороге будет пробегать мимо дома двадцать, пусть занесет эту записку.
Слуга вышел. Она закинула руки за голову, сцепила пальцы и снова принялась расхаживать по комнате из угла в угол.
Два месяца спустя старшая из двух женщин стояла у огня, когда внезапно открылась дверь и вошла молодая.
— Я должна была вас видеть, я не могла ждать. Вы слышали — он обвенчался сегодня утром? Неужели это правда? О, помогите же мне! — И она протянула руки к старшей.
— Сядьте. Да, это истинная правда.
— О боже, как это ужасно, и я ничего не знала! Неужели вы ему так ничего и не сказали? — Она схватила старшую за руку.
— С того дня, как вы были здесь, я его ни разу не видела — так что говорить с ним я не могла, но я обещала сделать то, что смогу, и сделала. — Она стояла, равнодушно глядя в огонь.
— Я слышала, она совсем еще ребенок, восемнадцати нет. Говорят, до того как сделать предложение, он видел ее всего три раза в жизни. Неужели, по-вашему, это правда?
— Да, истинная правда.
— Он не может ее любить. Говорят, он женился из-за ее положения и денег — и только.
Женщина круто повернулась:
— Кто дал вам право так говорить? Никто его не знает так, как я. Зачем ему чужое положение и чужое богатство? Они ничего не стоят рядом с ним. Может быть, женщины старше ее обманули его ожидания, и ее красота, юность и свежесть помогут ему заполнить пустоту. Она так молода и так прекрасна — ее мог бы полюбить любой мужчина, и родители ее известны своим умом. Если он воспитает ее, она станет ему такой женой, что ни одна женщина не сможет с ней сравниться.
— Но это невыносимо, это невыносимо! — Молодая женщина опустилась в кресло. — Она будет его женой, у нее будут его дети.
— Да, — старшая быстро заходила по комнате, — да, так хочется иметь ребенка, и прижимать его к груди, и кормить его, — она еще ускорила шаг, — пусть другая дала ему жизнь, это неважно — лишь бы можно было заботиться о нем. — Она металась по комнате.
