Пол Гэллико
Римский Парень
– ‹Бон джорно›, – сказал Томми Томпсон. – ‹Уби зет?› – Он замолчал, отдав должное тому, что считал итальянским языком, и закончил:- Можно такому гусю, как я, клюнуть фрагментик из Тертулиана?
Девушка, сидевшая за столом в античном зале Римского музея, слегка вздрогнула, затем склонила голову набок и медленно, с расстановкой повторила:
– Можно гусю клюнуть? Клюнуть – это посмотреть?
Она замолчала, уголки её губ опустились, в глазах затаилась тревога.
До Томми вдруг дошло, что лицо у неё забавное и это заметней, чем красота. В отличие от итальянских женщин, к которым он уже попривык за время своего пребывания в Риме, у девушки были густые мягкие волосы цвета утреннего солнца, большие голубые глаза и маленький нос. Томми почувствовал в ней человека, с которым так и хочется смеяться. И он засмеялся.
– Простите меня, пожалуйста,- сказал он.- Наверное, надо было говорить по-английски. Мой итальянский – это тихий ужас. Хотелось бы взглянуть на фрагмент рукописи, которую написал первый спортивный репортёр. Я прочёл об этом заметку в парижской газете. Они, видимо, только что его откопали, и это – единственное описание древнего матча. Там пишут, что какой-то грек накидал одному римлянину левых и заделал его…
Девушка покачала головой и жалобно сказала:
– И почему они не научили меня настоящему английскому?
У нее был большой, подвижный и какой-то трогательный рот. В длинной синей юбке она казалась совсем хрупкой.
– У меня отличные оценки по английскому, но, вероятно, всё зря. Вы американец. Археолог?
– Кто, я? Упаси, боже! – Томми снова хмыкнул. Он был приятен с виду, лет двадцати восьми, с широким, открытым лицом и необычной седой прядью в черных волосах.- Я репортёр спортивной хроники. Ну там, бокс, бейсбол и прочая мура. Делаю колонку в своей газете. А вот в древней истории совсем ещё сосунок. Меня прислали сколотить команду итальянских боксёров-любителей. Должны играть с нашими мальчиками, команда ‹Золотые перчатки›, а я трачу время на то, чтоб узнать, какой же спорт был в Древнем Риме. Но не идёт, и всё. Если тогда и были репортеры, то сейчас о них ни слуху ни духу.
Девушка с живым интересом посмотрела на него, затем решительно произнесла:
– Идёмте. Я покажу вам.
Она повела его вниз по проходу, уставленному массивными бронзовыми фигурами и античными фресками, к круглой нише, где стояла небольшая застеклённая витрина. Под стеклом лежал потемневший, ободранный треугольный листок рукописи, похожий на старую тряпку. Томми едва удалось разглядеть на нем чёрные стёршиеся буквы.
– Вот,- сказала девушка,- фрагмент из Тертуллиана.
Томми посмотрел и воскликнул:
– Ого! Я так и знал, что до него можно добраться! Латынь, а?
Томми особенно нравилось в девушке, что она не задавалась. Американка уж непременно съязвила бы: ‹А вы что полагали там увидеть – восьмиглавого змия с шестнадцатью хвостами?› Но она мягко произнесла:
– Я переведу вам.
Глаза её светились интересом, она сосредоточенно наклонилась над стеклом и стала читать медленно, на правильном английском языке, с лёгким акцентом: ‹Сенатор Фалерн указал в своем обвинении на скандал, вызванный тем, что император (‹Тит›, – объяснила девушка) даровал жизнь Синистру, побеждённому бойцу, по причине своей любви к Ауле, сестре потерпевшего поражение гладиатора. Весь Рим,- указал он,- знал, что Синистр заслужил смерть, ибо его победил грек Фистра, малорослый, но проворный боец, который благодаря ловкости рук, живости глаз и быстроте ног. не получил ни одной раны, но нанёс множество ударов своему высокому и сильному противнику. Гладиатор императора вызвал смех толпы, опозорив тем самым высокий сан. Тем не менее, император, бросив взгляд на ложе патриция Регула, где сидела девица Аула, перед лицом буйствовавшего сборища, требовавшего смерти Синистра, который лежал обессиленный, истекая кровью от многочисленных ран, знаком показал, что дарит ему жизнь. Все эти дела, объяснял Фалерн, общеизвестны были…›
Девушка замолчала и подняла голову.
– На этом кончается,- сказала она.
– Хо,- сказал Томми,- этот малый просто крутился вокруг него и лупил изо всех сил. А тот стоял как обалделый. Спорю, что это был вшивый бой. А может, ловушка. Возможно, Тит посылал своих рабов на эту бойню, а сам знай собирал денежки, вроде тотализатора. В те дни мерзости тоже хватало, а? Эй, да вы просто прелесть! С ходу перевели!
– Лучше вы мне переведите то, что сказали,- отвечала девушка.
– Прошу прощения,- сказал Томми.- Я не хотел быть грубым. Стоит мне заговорить о спорте, тут же впадаю в жаргон. Забавные они ребята, эти древние репортёры. Вообще им было плевать на спорт, и писали они о нём, если дело касалось политики, как этот ваш гусь Тертуллиан. И то, когда места всего ничего, а печатных машин и совсем нет, поневоле будешь держаться только самого важного. Так никто и не знает, как выглядели зрелища в Колизее, ведь никто о них не писал.
Со стороны небольшого служебного помещения за маленькой нишей открылась дверь, и в комнату вошел высокий сутулый мужчина, заговоривший с девушкой по-немецки. У него было серое, измученное лицо и седые волосы. На чёрной ленточке висело золотое пенсне. Девушка ответила ему и повернулась к Томми.
– Это мой отец, профессор Лишауэр. Папа, этот джентльмен интересуется античным спортом.
Томми пожал руку профессору.
– Томпсон моя фамилия, сэр. Газета ‹Блейд›, слыхали? Пишу о спорте. Ваша дочь была настолько любезна, что согласилась перевести мне эту штуку.
У старика был резко выраженный акцент.
– Ja-ja. Лени толко что сказаль мне. Вы не читайте по-гречески или по-латыни?
Томми покачал головой.
– Видите ли, даже то образование, что я получил, далось мне нелегко. Понимаете, мне пришлось пойти работать еще ребёнком.
Озадаченный профессор немного подумал, а затем строго посмотрел на дочь.
– Как ше вы тогда можете штудирен античность? Это не бывайт.
Томми стало не по себе. Что-то такое в профессоре совершенно исключало его присутствие. А он не хотел, чтоб его исключали, и пытался объяснить:
– Я… я стараюсь вообразить, как всё это было. Людей тех времен, что они собой представляли. Ведь за всеми этими надписями и скульптурами были люди – понимаете, живые люди! Не может быть, чтоб они так уж сильно отличались от нас. Тот боец, например, которого я видел на одной настенной росписи, стоял в такой стойке, будто приготовился ткнуть большим пальцем левой в глаз противнику. Прямо видно, что он собирается сказать: ‹Извини, старик›,- а затем врезать правой, пока тот моргает. Очень напоминает Джентльмена Джонса из Этрурии. Джентльмен Джонс – это наш любимый боксер в полутяжёлом весе. Вежливый, спокойный и очень подвижный, когда на ринге, но любит тыкать в глаз своему противнику. Я хочу сказать: наверно, тот древний спорт очень смахивал на наш…
Профессор Лишауэр казался ошарашенным. Он покачал головой и сказал:
– Чтение древностей требует многих лет учёба.- Он вздохнул.- И то иногда от него клонит в зон. Вы зря теряйте время. Изфините меня, пошалуйста.
Он повернулся и, волоча ноги, ушёл. Дочь наблюдала за ним. Лицо её выражало боль и участие.
– Эй! – сказал Томми.- Разве я сморозил глупость? Я просто полный кретин. Я не хотел…
Девушка покачала головой. Глаза её подозрительно блестели. Томми понял, что она готова заплакать.
– У папы неприятности. Вот и всё. Он не хотел вас обидеть. Он думает только о своей работе. Ах, если бы я могла ему помочь!
– Что-нибудь серьёзное? Я хочу сказать, может, я…
Она улыбнулась.
– Вы добрый. Боюсь, не поймёте. Его честь, годы упорной работы – и все это потерять…- Она помолчала.- Простите. Это личные неприятности. Я не должна была беспокоить вас.
Какое-то время она колебалась, а затем внезапно спросила:
– Вы уже видели знаменитую статую отдыхающего бойца? Она находится в музее делле Тэрме.- Лени гордо откинула голову, чего Томми в тот момент не понял. – Это открытие сделал мой отец.
– Нет ещё,- ответил Томми.- Но посмотрю. А вы собираетесь… Я хочу сказать, а вы не пошли бы со мной как-нибудь туда, чтобы…
– Клюнуть?…- закончила Лени.
– Положить глаз.
– Положить глаз?
– Идёт?
– Идёт. Это значит ‹да›? – спросила Лени.
– Да.
– Да. Идёт.
Смех их слился и отдался эхом от тихих пустот музея. Они взялись за руки. Что-то подсказало Томми, что сейчас не время её поцеловать. Но ничто не мешало ему этого хотеть.
Они встретились через два дня, в яркое, ясное, теплое весеннее воскресенье и пошли к Альфреду в ресторан, где сам Альфред творил чудеса кулинарии, и Томми заворожённо наблюдал за ним, а затем они отведали его знаменитое мясо в соусе из белого вина и поведали друг другу выдержки из своих биографий.
