Рюноскэ Акутагава
Три окна
Было самое начало июня, когда броненосец первого класса *** вошел в военный порт Йокосука. Горы, окружавшие порт, были укутаны пеленой дождя. Не бывает такого случая, чтобы военный корабль стал на якорь, а количество крыс не увеличилось, *** не являлся исключением. И под палубой броненосца водоизмещением в двадцать тысяч тонн, полоскавшего флаг в бесконечном дожде, крысы начали лезть в сундучки, в мешки с одеждой.
Не прошло и трех дней, как корабль стал на якорь, и, чтобы выловить крыс, был издан приказ помощника капитана, гласивший, что каждому поймавшему крысу будет разрешено на день сойти на берег. Как только был издан приказ, матросы и кочегары стали, конечно, с усердием охотиться на крыс. И благодаря их усилиям количество крыс таяло буквально на глазах. Поэтому матросам приходилось бороться за каждую крысу.
– Крыса, которую теперь приносят, вся растерзана. Это потому, что ее тянут в разные стороны.
Так со смехом говорили между собой офицеры, собираясь в кают-компании. Одним из них был лейтенант A., с виду совсем еще юноша. Он вырос, не зная забот, и мало что смыслил в жизни. Но даже он отчетливо понимал состояние матросов и кочегаров, жаждавших сойти на берег. Дымя сигаретой, он обычно говорил:
– Да, это верно. Я бы сам на их месте не остановился перед тем, чтобы хоть кусок урвать от крысы.
Такие слова мог произнести только холостяк. Его товарищ лейтенант Y., у которого были короткие рыжие усы, женился с год назад и поэтому обычно подсмеивался над матросами и кочегарами. Здесь сказывалось также, разумеется, его постоянное стремление ни в чем не проявлять собственной слабости. Но даже он, захмелев от бутылки пива, опускал голову на руки, покоившиеся на столе, и говорил иногда лейтенанту A.:
– Ну как, может, и нам поохотиться на крыс?
Однажды утром после дождя лейтенант A., бывший вахтенным офицером, разрешил матросу S. сойти на берег. Это за то, что он поймал крысу, притом целую крысу. Могучего телосложения, крупнее остальных матросов, S., залитый лучами солнца, спускался вниз по узкому трапу. А в это время его приятель-матрос, легко взбегавший вверх, поравнявшись с ним, шутливо бросил:
– Эй, импорт?
– Угу, импорт.
Этот диалог не мог пройти мимо ушей лейтенанта A. Он позвал S., заставил его вернуться на палубу и спросил, что означает их диалог.
– Что такое импорт?
S. вытянулся, глядя прямо в лицо лейтенанта A., – он явно приуныл.
– Импорт – это то, что приносят из города.
– А зачем приносят?
Лейтенант A. понимал, конечно, зачем приносят. Но, поскольку S. не отвечал, он сразу же разозлился на него и наотмашь ударил по щеке. S. пошатнулся, но тут же снова вытянулся.
– Кто принес это из города?
S. опять ничего не ответил. Лейтенант A., пристально глядя на него, представлял себе, как он снова влепит ему пощечину.
– Кто?
– Моя жена.
– Принесла, когда приходила повидаться с тобой?
– Так точно.
Лейтенант A. не мог не усмехнуться про себя.
– В чем она это принесла?
– В коробке с печеньем принесла.
– Где твой дом?
– На Хирасакасита.
– Родители твои живы?
– Никак нет. Мы живем вдвоем с женой.
– А детей нет?
Во время этого разговора вид у S. оставался растерянным. Лейтенант A., не скомандовав «вольно», перевел взгляд на Йокосука. Город высился среди гор грязными пятнами крыш. В лучах солнца он являл собой удивительно жалкое зрелище.
– Не пойдешь на берег.
– Слушаюсь.
S. заметил, что лейтенант A. молча стоит, в замешательстве не зная, что делать.
А лейтенант в это время подбирал в уме слова, чтобы отдать следующий приказ. И некоторое время молча ходил по палубе. «Он боится наказания» – сознавать это, как и всякому старшему по чину, лейтенанту было приятно.
– Ну ладно. Иди, – сказал наконец лейтенант A.
Отдав честь, S. повернулся кругом и пошел быстро к люку. Но когда он отошел на несколько шагов, лейтенант A., стараясь подавить улыбку, неожиданно окликнул его:
– Эй, постой!
– Слушаюсь!
S. резко повернулся. Волнение снова разлилось по всему его телу.
– Мне нужно тебе кое-что сказать. На Хирасакасита есть магазин, где продается крекер?
– Так точно.
– Купи мне пачку этого крекера.
– Сейчас?
– Да, прямо сейчас.
От лейтенанта A. не укрылось, что по вспыхнувшей огнем щеке S. бежит слеза…
Через два-три дня, сидя за столом в кают-компании, лейтенант A пробегал глазами письмо, подписанное женским именем. Оно было написано неуверенной рукой на желтоватой почтовой бумаге. Прочитав письмо, лейтенант закурил и протянул его находившемуся рядом лейтенанту Y.
– Что это? «…Во вчерашнем виновен не муж – все случилось из-за моего легкомыслия. Простите, пожалуйста, у меня и в мыслях не было обидеть вас… Вашу доброту я никогда, никогда не забуду…»
На лице лейтенанта Y., продолжавшего держать письмо, постепенно всплывала презрительная гримаса. Он с неприязнью посмотрел на лейтенанта A. и холодно спросил:
– Тебе что, нравится делать добрые дела?
– Почему же, иногда можно, – парировал лейтенант A., глядя в иллюминатор. За иллюминатором было лишь бесконечное море в дымке дождя. Но через некоторое время, будто устыдившись чего-то, он вдруг сказал лейтенанту Y.:
– Знаешь, он ужасно тихий. Но, дав ему оплеуху, я ни жалости, ни чего-либо подобного не испытывал…
Лейтенант Y. всем своим видом показал, что ему чужды сомнения и колебания. Ничего не ответив, он принялся читать газету, лежавшую на столе. В кают-компании, кроме них, не было никого. На столе стояло несколько вазочек с цветами. Глядя на их прозрачные лепестки, лейтенант A. по-прежнему дымил сигаретой. Как ни странно, продолжая испытывать к этому резкому лейтенанту Y. дружеские чувства…
После одного из боев броненосец первого класса ** в сопровождении пяти кораблей медленно шел к бухте Чэнхэ. На море уже опустилась ночь. С левого борта над горизонтом висел большой красный серп луны. На броненосце водоизмещением в двадцать тысяч тонн покой еще, конечно, не наступил. Но это было возбуждение после победы. И только малодушный лейтенант K. даже среди этого возбуждения нарочно слонялся по кораблю, с усталым лицом, будто был чем-то очень озабочен.
В ночь перед боем, проходя по палубе, он заметил тусклый свет фонаря и сразу же пошел на него. Он увидел молодого музыканта из военного оркестра, который лежал ничком и при свете фонаря, поставленного так, чтобы его не мог видеть противник, читал Священное писание. Лейтенант K. был тронут и сказал музыканту несколько теплых слов. Музыкант вначале вроде испугался. Но, поняв, что старший командир не ругает его, сразу же заулыбался, точно девушка, и стал робко отвечать ему… Однако сейчас этот молодой музыкант лежал, убитый снарядом, попавшим в основание грот-мачты. Глядя на его тело, лейтенант K. вдруг вспомнил фразу: «Смерть успокаивает человека». Если бы жизнь самого молодого лейтенанта K. была оборвана снарядом… Из всех смертей такая представлялась ему самой приятной.
И все же сердце впечатлительного лейтенанта K. до сих пор хранило все, что случилось перед этим боем. Броненосец первого класса **, закончив подготовку к бою, в сопровождении тех же пяти кораблей шел по морю, катившему огромные волны. Но у одного из орудий правого борта с жерла почему-то не была снята заглушка. И в это время на горизонте показались далекие дымки вражеской эскадры. Один из матросов, заметивший эту оплошность, быстро уселся верхом на ствол орудия, проворно дополз до жерла и попытался обеими ногами открыть заглушку. Неожиданно это оказалось совсем не просто. Матрос, повиснув над морем, раз за разом, точно лягаясь, бил обеими ногами. И время от времени поднимал голову и еще улыбался, показывая белые зубы. Вдруг броненосец начал резко менять курс, поворачивая вправо. И тогда весь правый борт оказался накрытым огромной волной. Вмиг матрос, оседлавший орудие, был смыт. Упав в море, он отчаянно махал рукой и что-то громко кричал. В море вместе с проклятиями матросов полетел спасательный круг. Но, конечно же, поскольку перед броненосцем была вражеская эскадра, о спуске шлюпки не могло быть и речи. И матрос в мгновение ока остался далеко позади. Его судьба была решена – рано или поздно он утонет. Да и кто бы мог поручиться, что в этом море мало акул…
Смерть молодого музыканта не могла не воскресить в памяти лейтенанта K. это происшествие, случившееся перед боем. Он поступил в морскую офицерскую школу, но когда-то мечтал стать писателем-натуралистом. И, даже окончив школу, все еще увлекался Мопассаном. Жизнь часто представлялась ему сплошным мраком. Придя на броненосец, он вспомнил слова, высеченные на египетском саркофаге: «Жизнь – борьба», и подумал, что, не говоря уже об офицерах и унтер-офицерах, даже сам броненосец как бы воплотил в стали этот египетский афоризм. И перед мертвым музыкантом он не мог не почувствовать тишины всех окончившихся для него боев. И не мог не ощутить печали об этом матросе, собиравшемся еще так долго жить.
