Ознакомительная версия.
Альфонс Доде
Прекрасная нивернезка
Улица Анфан-Руж в квартале Тампль.
Улица узкая, как сточная канава, ручейки загнившей воды, черные, грязные лужи, запахи плесени и помоев из зияющих подворотен.
По обе стороны — высокие дома с казарменными окнами без занавесок и с мутными стеклами, дома для поденщиков, мастеровых, строительных рабочих, дома- ночлежки.
В нижних этажах — лавки: колбасники, виноторговцы, продавцы каштанов, пекарни, мясная с лилово-желтым мясом.
На улице нет ни экипажей, ни нарядных дам, ни зевак на тротуарах, — одни разносчики, предлагающие лежалый товар Центрального рынка, да по временам из фабричных ворот толпой выходят рабочие со свернутыми замасленными блузами под мышкой.
Восьмое число — день, когда бедняки вносят квартирную плату, когда хозяева больше не желают ждать и выгоняют бедноту на улицу.
В этот день можно видеть, как на ручных тележках перевозят пожитки: железные кровати, колченогие столы, нагроможденные ножками вверх, рваные матрацы и кухонную посуду.
Ни клочка соломы, чтобы упаковать всю эту искалеченную, жалкую мебель, словно уставшую взбираться по грязным лестницам и скатываться с чердаков в подвалы!
Надвигается ночь.
Один за другим зажигаются газовые фонари, отражаясь в сточных канавах и окнах лавок.
Холодный туман.
Прохожие торопятся.
В уютном, жарко натопленном зале кабачка папаша Луво, нагнувшись над стойкой, чокается со столяром из Ла-Виллет.
Широкое лицо папаши Луво, лицо честного моряка, красное и изрезанное шрамами, расплывается от раскатистого смеха, и серьги трясутся у него в ушах.
— Значит, по рукам, папаша Дюбак? Вы покупаете у меня весь груз. Цена — какую я назначил!
— Идет.
— За ваше здоровье!
— За ваше!
Они чокаются, и папаша Луво, закинув голову, полузакрыв глаза, причмокивая языком и смакуя, пьет белое вино.
Что поделаешь! Кто без греха? А белое вино — слабость папаши Луво. Это не значит, что он пьяница, — боже сохрани! Его хозяйка, женщина с головой, не потерпела бы пьянства, — но коли ты судовщик и ноги твои в воде, а голова на солнце, то приходится иногда пропустить стаканчик.
И папаша Луво, становясь все веселее, улыбается блестящей цинковой стойке. Он видит ее, как в тумане, и она напоминает ему о столбике новеньких монет, которые завтра, продав лес, он положит себе в карман.
Последнее рукопожатие, последний стаканчик, и они расстаются.
— До завтра, стало быть?
— Можете на меня положиться.
Конечно, папаша Луво явится на это свидание. Сделка выгодная, он ловко провел ее и мешкать не будет.
И веселый судовщик вразвалку спускается к Сене, расталкивая парочки, радуясь, как школьник, получивший хорошую отметку.
Что-то скажет мамаша Луво, женщина с головой, когда узнает, что муж сразу же продал лес, да еще так удачно!.
Еще две-три такие сделки, и можно будет купить новую баржу, распрощавшись с «Прекрасной нивернезкой», которая начала здорово протекать.
Не в обиду будь ей сказано, в дни своей молодости это была отличная баржа, но, увы, все портится, все стареет, и папаша Луво сам чувствует, что уже нет у него такого проворства, как в ту пору, когда он ходил подручным на плотах на Марне.
Но что там случилось?
У одной из дверей собираются кумушки, останавливаются, о чем-то судачат, а блюститель порядка, стоя среди них, что-то записывает в свою книжку.
Вслед за другими судовщик из любопытства переходит улицу.
— Что случилось?
Раздавили собаку, сломалась повозка или пьяница свалился в канаву? Что тут интересного?..
Нет! На стуле сидит маленький мальчик с растрепанными волосами; щеки его измазаны вареньем, он трет кулачками глаза.
Он плачет.
Потоки слез причудливо разрисовали его жалкую, немытую рожицу.
Невозмутимо, с достоинством, словно допрашивая подсудимого, полицейский задает мальчугану вопросы и что-то записывает:
— Как тебя зовут?
— Тотор!
— Виктор, что ли?
Ответа нет.
Малыш плачет еще громче и всхлипывает:
— Мама! Мама!
Подходит простая женщина, некрасивая и грязная, волоча за собой двух ребят; она отделяется от толпы и говорит полицейскому:
— Дайте-ка я поговорю с ним.
Опустившись на колени, она вытирает малышу нос и глаза, целует его в липкие щеки.
— Как зовут твою маму, дружок?
Он не знает.
Полицейский обратился к соседям:
— Вы должны знать этих людей.
Никто не знал, как их зовут.
В доме перебывало столько разных жильцов!
Одно можно сказать: прожили они в этом доме с месяц, не заплатили ни одного су; хозяин только что их выгнал и еще удачно от них отделался!
— Чем они занимались?
— Ничем.
Родители проводили дни в пьянстве, а вечера — в драках.
Зато они дружно колотили своих ребят, двух мальчиков, посылали их на улицу побираться и воровать с прилавков.
Милая семейка, нечего сказать!
— Вы думаете, они вернутся за ребенком?
— Конечно, нет.
Они воспользовались переездом, чтобы его бросить.
Такие вещи уже не раз случались в дни платежей.
Полицейский спросил:
— Никто не видел, как уходили родители?
Они ушли с утра, муж катил тележку, у жены был сверток в фартуке; позади — оба мальчугана, руки в карманах.
— А теперь поди-ка поймай их!
Прохожие громко возмущались, а затем шли своей дорогой.
Он сидит здесь с двенадцати часов! Несчастный малыш!
Мать посадила его на стул и сказала:
— Будь умником!
С тех пор он и ждет ее.
Он плакал и от голода, поэтому торговка фруктами дала ему кусок хлеба с вареньем.
Но хлеб давно съеден, и мальчик опять заплакал.
Он был до смерти напуган, бедняжка! Он боялся собак, шнырявших вокруг; боялся наступающей ночи; боялся чужих, заговаривавших с ним, и его сердечко колотилось, как у пойманной птички.
Толпа вокруг мальчика все росла. Полицейский, которому эта история уже наскучила, взял его за руку, чтобы отвести в — участок.
— Итак, никто его не берет?
— Одну минуту!
Все обернулась.
И увидели широкую, добродушную красную физиономию, расплывшуюся в улыбке до самых ушей, украшенных медными кольцами.
— Минутку! Если никто не хочет, я его заберу.
В толпе послышались восклицания:
— В добрый час!
— И хорошо делаете!
— Молодчина!
Папаша Луво, разгоряченный белым вином, успехом своей сделки и общим одобрением, скрестив руки, стал в середине круга.
— Ну что же? В чем дело? Дело-то простое.
Затем кучка любопытных, продолжая выражать одобрение, проводила его к полицейскому комиссару.
Там, как водится, его подвергли допросу:
— Ваше имя?
— Франсуа Луво, господин комиссар, женат, и удачно, позволю себе заметить, жена у меня — женщина с головой. И это мое счастье, господин комиссар, потому что сам я не очень умен, не очень-то умен, видите ли, хе-хе! Я не орел. «Франсуа — не орел», — говорит моя жена.
Никогда еще не был он так красноречив.
Язык его развязался, он чувствовал себя уверенно, как человек, только что заключивший удачную сделку и выпивший бутылочку белого вина.
— Ваша профессия?
— Судовщик, господин комиссар, хозяин «Прекрасной нивернезки»- великолепная баржа, отменный экипаж… Да, да, экипаж у меня отличный!.. Можете спросить у смотрителей шлюзов, начиная от Моста Марии до самого Кламсн… Вы ведь знаете Кламси, господин комиссар?
Все вокруг улыбались. Папаша Луво, запинаясь и глотая слова, продолжал:
— Красивое местечко Кламси, верно? Сверху донизу заросло лесом, чудесным лесом, строевым лесом, все столяры это знают… Как раз там я и покупаю свой лес. Хе-хе! Я известен своим лесом. Глаз у меня верный, вот что! Это не значит, что я больно умен. Я, конечно, не орел, как говорит моя жена, а все-таки глаз у меня верный… Вот, глядите, я выбираю дерево толщиной примерно с вас, с вашего позволения, господин комиссар, обвиваю его веревкой, вот так…
И, обхватив полицейского руками, он окрутил его веревкой, которую вытащил из кармана.
Полицейский отбивался:
— Оставьте меня в покое!
— Ничего… ничего… Это я только показал вам, господин комиссар… Я окручиваю его вот этак, а потом, когда я его измерю, я умножаю… умножаю… Не помню только, на сколько я умножаю… Вот моя жена умеет считать. Моя жена — женщина с головой.
Зрители от души смеялись, и даже сам господин комиссар, сидя за столом, соблаговолил улыбнуться.
Когда веселье несколько улеглось, комиссар спросил:
— Кого вы думаете сделать из этого ребенка?
— Уж, конечно, не рантье. У нас в роду не было рантье. Судовщиком будет, честным судовщиком, как все, так и он.
Ознакомительная версия.
