В западной части Химмерланда, где-то возле Саллинга, на побережье, которое тянется далеко-далеко, стоят четыре большие крестьянские усадьбы. Несколько столетий тому назад была здесь одна вольная крестьянская усадьба, и называлась она Страннхольм. Местность эта пустынная, малозаселенная. Владельцы Страннхольма на протяжении многих поколений торговали скотом; большую часть их имения составляли заливные луга шириной в целую милю, прилегавшие к фьорду. Земли на берегу, тощие и песчаные, мало занимали хозяев Страннхольма. Хозяева этой усадьбы всегда были необщительны. А все оттого, что жили на отшибе. По внешности и привычкам они не очень отличались от других здешних крестьян; пожалуй, были чуть грубее, резче, потому что родились свободными и жили в достатке. Но вообще-то они придерживались местных обычаев и вели себя как и все прочие простые люди. Очень спокойные, они много времени проводили на свежем воздухе, обутые в тяжелые сапоги и в сопровождении целой своры собак. Последнего из семьи звали Йорген Дам. Он еще владел усадьбой целой и неделимой. Йорген много читал, писал и путешествовал за границей. Состарившись, он разделил имущество между двумя сыновьями, и вся усадьба была поделена на две равные доли: Северный Страннхольм и Южный Страннхольм. Братья отлично ладили между собой. Они больше тяготели к земледелию, а так как в каждой усадьбе дел стало ровно на половину меньше, само собой получилось так, что у братьев установился образ жизни еще более простой, чем у их родителей. Мало-помалу в округе почти забыли, что они были из дворянского рода. Но тяжелые времена, которые настали после войн со Швецией[2], сильно ухудшили отношения между братьями, так как они, вместо того чтобы держаться вместе, стали думать каждый только о себе.
У обоих братьев были дети. И с тех самых пор, когда дети были совсем маленькими, у их родителей зародилась священная идея поженить их, чтобы снова объединить усадьбы. Похоже было, что идея эта осуществится; когда дети подросли, из них, как бы само собой, вышла пара. О других детях в усадьбах речь в этой истории не пойдет, их жизнь складывалась за пределами Страннхольма. Речь пойдет здесь о сыне Матиасе из Северного Страннхольма, юнкере Матиасе, как его называли, и о малютке Бирте из другой усадьбы, самой судьбой предназначенных друг для друга. Матиас был любимцем своего отца, так же как и Бирте любимицей своего, и эти двоюродные брат с сестрой, казалось, и сами с малолетства избрали друг друга. Когда они познакомились крошечными детьми, сидя на большом столе, они жадно ухватились друг за друга маленькими ручонками. Все детские годы им позволяли быть вместе, их постоянно опекали и баловали. Матиас и Бирте подрастали и, казалось, все больше подходили друг другу; они выросли красивыми, оба были учтивее и темпераментнее, чем их братья и сестры. Детство их было долгим и беззаботным – бесконечное время свежести и благодати: залитые солнцем вересковые пустоши и песчаные отмели, луга с заросшими травой канавами и тихий, уединенный берег фьорда. Чего не видел никто другой, то замечали эти двое. Золотистый, колющий летучий песок становился в их руках сокровищем из крошечных драгоценных камней, отливающих бесчисленными нежными, еле уловимыми оттенками. Вересковые пустоши и луга были для них миром, населенным самыми разнообразными существами: жуками, ящерицами, жабами и ласточками. И все эти существа стали их друзьями. Они знали множество птичьих гнезд, разбросанных то тут, то там, называли их своими и навещали в сумерках. Они вынимали оттуда еще теплые яйца, чтобы подержать их немного в руках, в то время как птицы, будь то чибисы или жаворонки, сидели в ожидании где-нибудь поблизости и смотрели на них, словно умоляя смилостивиться над птенцами. Дети почти всегда были на воздухе, всегда над ними возвышался огромный бесконечный небесный свод.
Если можно сказать, что их детство было неразрывно связано с одним, неизменно повторяющимся звуком, навсегда запечатлевшимся в их памяти, то был крик морской ласточки – он почти всегда разносился над низиной на границе между побережьем и вересковой пустошью. И всегда звучал громче и отдаленнее, чем крики других птиц.
Одинокая морская ласточка всегда парила высоко-высоко над небесным сводом и кричала так тревожно и так скорбно, так знакомо и так загадочно. «Гира! Прочь с дороги!» Небольшая белоснежная птица широко, хотя и не очень уверенно взмахивала крыльями, казалось, ей нечего было сказать, но она не могла молчать во время перелета с уединенного фьорда на пустынную вересковую пустошь и обратно; эта птица прочерчивала небеса, сиявшие над их счастливым детством.
Двое детей были уже почти взрослыми, когда остались сиротами. Родители их умерли почти одновременно. Они покинули этот мир, твердо уверенные в том, что усадьбы теперь снова будут воссоединены и род их снова будет в чести. Юноша и девушка могли уже вскоре пожениться, ведь все было заранее для этого подготовлено.
Но вот тут-то и случилось так, что Бирте не захотела выйти за Матиаса. В ней словно произошла какая-то внезапная, необъяснимая перемена, вспышка, вызванная глубокими скрытыми силами, похожая на дурную перемену погоды. Все было так тщательно подготовлено, все должно было сбыться. Другие братья и сестры получили каждый свою долю наследства, их тоже обеспечили надлежащим образом. Возрасту Матиаса и Бирте был подходящий, все было устроено и готово для них заблаговременно, за много лет все тщательно продумано до малейшего пустяка, ни один самый щекотливый вопрос не остался без внимания. Молодые люди были нежно привязаны друг к другу – и вот Бирте все же отказала Матиасу. Почему? Быть может, нечто необъяснимое росло в ее сердце, по мере того как решался вопрос об их браке? Был ли это плод жившего в ней тайного нежелания выходить замуж или упрямое стремление побеждать, затаившееся в ее душе в то время, когда, согласно всем правилам, должно было созреть ее счастье? Быть может, в глубине своего загадочного девичьего сердца она вынашивала ощущение того, что не хочет стать женой Матиаса именно потому, что любит его? Был ли причиной ее отказа лишь порыв, свойственный всем женщинам, когда им предоставлен выбор, а они начинают противиться как раз в такой момент, который может привести к роковым последствиям? Кто знает, что могло прийти в голову молодой красивой женщине! Бирте не желала выходить замуж.
Вначале юнкер Матиас расхохотался. Потом, испугавшись, стал умолять, сначала неистово, а потом покорно, – растерянный, обезумевший. Он то угрожал, то плакал. Однако Бирте облекла свою соблазнительную фигуру в черное, как на похоронах, украсив ее большими дорогими перьями и роскошным бархатом. И все молчала, молчала без конца. Она утверждалась в этом хорошо удавшемся ей упрямстве, ей все больше нравилось страдать и побеждать. Она сладострастно напускала на себя холодность и загадочность, без слов играла в игру «мы стали чужими». Однако решение ее было убийственно серьезно. Юнкер Матиас не понимал ее, хотя честно старался понять. Атак как он любил ее и ничего с этим не мог поделать, то их встречи всегда кончались тем, что он впадал в ярость и в конце концов неистовая его злоба заставляла Бирте содрогаться от наслаждения. Во время этих ужасающих сцен она могла стоять бледная как смерть, очаровательная, делая вид, будто ничего не происходит, и в то же время страстные душевные переживания юнкера едва заметно отражались, как в зеркале, на ее одухотворенном лице. Когда этот рослый юноша с ненасытным взглядом сам падал перед ней на колени, вне себя от горя, в глазах ее иной раз появлялось болезненное выражение. Но она сохраняла величайшее спокойствие, она лишь стояла, слегка шевеля губами и жестоко улыбаясь, или шептала про себя: «Я люблю его, я люблю его!» Под конец ей один раз все же удалось победить его ужасное упорство. Он ушел от нее в бешенстве, смертельно раненный и навсегда утративший способность приручиться. В своем упорстве он поклялся сатане, что не вернется, и не вернулся никогда.
Вот так они и не поженились.
И вот в этих усадьбах-близнецах началась удивительная жизнь. Йомфру Бирте стала распоряжаться своим имуществом так, что каждому стало ясно: она намерена промотать все, что у нее есть.
В своем детском закоснелом упрямстве она распоряжалась усадебными делами самым невероятным образом лишь для того, чтобы добиться своего. Но если кто– либо из членов семьи пытался ей помочь, дела шли еще хуже. Наконец один из родственников твердой рукой взялся вести хозяйство. Бирте было заартачилась, но покорилась, и он навел порядок. После этого она успокоилась и стала вести дела разумно; теперь она сама хозяйничала в усадьбе довольно успешно. Кое-что она в этом все же соображала.
У Матиаса дела пошли еще хуже, хотя и не сразу. Вначале он умело управлял усадьбой. Но вскоре, не зная, как дать выход своему гневу, принялся разъезжать по чужим усадьбам, на ярмарки и в окрестные города, где играл в карты и пил. Первое время он просто слонялся повсюду, вступал в драки, но кутил не так сильно. Однако мало-помалу он все больше опускался.
