– Потом я влезаю на фургон…
– Забыл!
– Что? Нет, я ничего не забыл.
– Нет, забыл, – сказал он. – Что с тобой такое?
Мальчик нахмурил брови. Он был совсем маленький, лет десяти, не больше. Его худое, острое личико чуть посинело от холода. Он моргал глазами, стараясь прогнать сонливость.
– Ну, говори.
– Я не помню что.
– Эх ты, глупый, – попасться хочешь?
– Не попадусь. Вот еще! Я эту игру знаю, мне не в первый раз. Я умею так играть.
– Ну как же умеешь? Ты даже не можешь сказать, что тебе надо делать.
– А вот посмотришь!
– Не стану я смотреть. Мы пойдем домой, вот и все.
– К чертям собачьим!
– Зачем ты ругаешься? Забыл, так забыл, руганью делу не поможешь. Сколько раз тебе было сказано – не смей ругаться. Вырастешь хулиганом, попомни мое слово.
Они замолчали.
Оя вздохнул. «Сейчас мне бы только вставать, – подумал он. – Встал, а потом горячий завтрак, а после завтрака – к трамвайной остановке, а в руке у тебя котелок с обедом».
Он смахнул снег со своих густых черных усов. «Эх ты, комар несчастный, – подумал он, – поднял я тебя в такую рань. Спать бы тебе да спать».
– Ну как, – сказал он мальчику, – все еще не вспомнил? Мальчик покачал головой. Он выпятил губы, скорчив недовольную гримасу.
– Ну вот, теперь реветь вздумал?
– Я не реву, – сказал мальчик. – Что я, маленький, что ли?
– Похоже, что маленький. Не мог запомнить, что тебе было сказано,
– Да я…
Мальчик сошел на тротуар и набрал полную пригоршню снега.
– Это еще зачем?
– Вот… снег.
– Я не слепой. Сам вижу. Зачем тебе снег?
– Хочу сделать снежок.
– Больше тебе не о чем думать? А ведь говорил, что хочешь помочь сестренке.
– Я и хочу.
– Нет, не хочешь. Ты думаешь о чем угодно, только не о деле. Так ничего не выйдет. Иди сюда.
Он грубо схватил мальчика за руку и подтащил его к двери. – Ты забыл про мешок! Самое важное забыл. Как я могу на тебя положиться, если ты забыл про мешок?
– Папа, я не забыл, – сказал мальчик. – Ведь мешок-то у меня в кармане! Я не знал, что ты про него спрашиваешь.
– Говори все по порядку. Мне надо знать, все ли ты помнишь. Вынь мешок. Держи его наготове.
Мальчик вынул из кармана смятый бумажный мешок. Оя надул его и расправил.
– Ну, а потом что надо делать?
– Я дождусь, когда молочник обойдет дом.
– Который дом?
– Вон тот…
– Зеленый?
– Нет, следующий.
– А почему не зеленый?
– Да ну, папа, я же знаю, – сказал мальчик. – Не буду я все с самого начала рассказывать.
– Если не расскажешь, мы сейчас же идем домой.
– Ну, потому что у зеленого дома есть боковая дверь, а тот он обходит кругом. Да я сумею, папа, чего ты боишься?
– Я знаю, что сумеешь, – ответил он, – а все-таки надо действовать наверняка. Руки озябли?
– Не очень.
– Сунь мешок подмышку.
Он взял маленькие побелевшие руки мальчика и стал медленно растирать их своими мясистыми ладонями.
– А что потом?
– – Как только он зайдет за угол, я выбегу и схвачу бутылку. Потом я положу ее в мешок и пойду дальше.
– Пойдешь и.ли побежишь?
– Нет, пойду.
– А если он увидит и бросится вдогонку, тогда ты тоже побежишь?
– Нет, я буду итти. Он догонит меня, а тогда я начну плакать.
– А ты сумеешь заплакать?
– Конечно, сумею. Я уже научился. Дженни раз подумала, что я по-настоящему плачу. – Мальчик засмеялся. – Я притворился, будто меня бьют.
– Ш-ш! Говори тише.
– Согрелись, папа.
– Сунь руки в карманы. Я подержу мешок. Ну, а если тебя поймают, тогда что?
– Я буду плакать, а потом ты подойдешь и скажешь, что знаешь меня, что я из бедной семьи…
– Ш-ш!
Он зажал мальчику рот ладонью. – Кто-то идет. Притворись, будто тебе что-то в глаз попало.
Мальчик зажмурил один глаз и широко открыл другой. Отец нагнулся к нему.
Какой-то бездомный бродяга проковылял мимо них, двигаясь наугад сквозь густо падающий снег. Голова его была закутана мешком из дерюги.
«Нам всё-таки лучше живётся, чем вот такому», – подумал отец.
Они смотрели ему вслед до тех пор, пока его можно было разглядеть сквозь снег.
– А снег все сильнее, – прошептал мальчик. – Молочник меня не разглядит на другой стороне. Можно взять не одну бутылку, а больше.
– Хватит и одной. Ну, а когда я скажу, что знаю тебя,
тогда что?
– Ты будешь говорить, что я из бедной семьи, что у меня мать больна и что я взял молоко для нее, а если он меня отпустит, ты пообещаешь последить, чтобы я больше так не делал… Всё, папа?
– Всё. – Он вздохнул и провёл рукой по усам. – Есть хочешь?
– Немножко.
Он сжал мальчику руку. – Ничего. Я тоже хочу. А ты сплюнь и погладь себе живот. – Он плюнул в снег и погладил живот. – Вот так. Ну, а теперь ты.
Мальчик сделал то же самое. Они засмеялись.
– Это значит, что ты поел и желудок у тебя полон, – сказал ему отец.
– Ну, как, же! Ведь я только что съел два яйца и тарелку каши, – сказал мальчик.
Они опять засмеялись.
– Придем домой, чего-нибудь поедим.
Он насторожился, подавшись всем телом вперёд. – Фургон. Возьми мешок Не торопись, я скажу, когда итти.
– Я не тороплюсь. – Мальчик покраснел от волнения. – Вот увидишь, все будет хорошо. Я таскал яблоки, я знаю, как это делается.
– Не забудь еще вот о чем. Если что-нибудь случится, я тебе крикну. Если я крикну «беги», значит беги. Что бы я ни делал, все равно беги, слышишь?
– Ладно.
– Обещаешь мне?
– Обещаю.
– Не забудь, что бы со мной ни случилось – беги.
– Ладно.
Фургон молочника медленно двигался по улице. Отец и мальчик низко пригнулись, стоя в дверях.
– Дай ему доехать до водокачки. Ты не волнуйся. Ничего, малыш, ничего. Ну, ступай.
Мальчик вышел вперед. Он медленно шел по улице, высоко поднимая ноги, увязавшие в мягком снегу.
«Надо было сказать, чтобы надвинул шапку на лоб. А то снег запорошит глаза», – думал отец. Он дышал, широко открыв рот. Грудь его тяжело вздымалась, и каждый вздох причинял ему боль.
Молочник исчез за домом. Тело мальчика устремилось вперед. Он вспрыгнул на передок и сунул руку внутрь фургона.
«Как долго, – думал отец. – О, господи, почему он так долго?»
Мальчик спрыгнул на мягкий снег. Он сунул бутылку с молоком в мешок и быстро зашагал по тротуару. В эту минуту молочник показался в переулке. Отец следил за ним. Молочник свернул к соседнему дому. Так. Все в порядке. Теперь уже не страшно.
Он провел рукой по усам. Потом судорожно глотнул и тяжело перевел дух. Он пошел вслед за мальчиком.
Мальчик поджидал его в следующем квартале. Лицо у него было сияющее. – Вот и готово! Вот я и сумел, правда? – говорил он.
– Правда, сынок… Молодец. – Он погладил его по голове. – Дай, понесу.
– Нет, я сам, – ответил мальчик.
– Ну, хорошо.
– Вот легко-то! Папа! Я мог и еще одну взять. – Он не отставал от отца, то пускаясь вприпрыжку, то скользя по мягкому снегу. – Папа, можно, я возьму завтра две? Можно?
Отец молчал.
– Слушай, папа! – Мальчик потянул его за рукав.
– Что?
– Можно?
– Что можно?
– Да я только что сказал.
– Я не слышал.
– Можно, я возьму завтра две? Ведь это легко. Все равно, что две, что одну.
– Нет.
– – Да я могу взять две бутылки.
– Нет.
Они шли молча.
– Вот бы рассказать ребятам, – заговорил мальчик.
Отец остановился. – Попробуй только расскажи, я тебе голову оторву.
– Знаю я. Не скажу. Мне просто так захотелось.
– Это воровство, – сказал отец. – Воровство.
– Да я знаю. Ой, папа, пойдем, мне холодно.
Они пошли дальше. Они шли, опустив головы, прячась от снега.
– Ноги промокли?
«– Немножко.
– Вот получу работу, куплю тебе калоши. Или резиновые сапоги. До колен. Тогда ходи по снегу, сколько тебе угодно, ноги все равно не промокнут.
– Когда будешь получать пособие, может, тебе и калоши дадут для меня, – сказал мальчик.
– Может быть. Я уже просил. Надо еще раз напомнить.
– Ну и пусть ноги мокрые. Ничего страшного нет.
Отец опять остановился. – Ты знаешь, что воровать нехорошо?
– Конечно, знаю, папа.
– Ты знаешь, что мы это делаем только ради твоей сестренки?
– Конечно знаю.
– Я никогда не воровал, – сказал отец. – Я всю свою жизнь работал. Я – хороший работник. Я всегда кормил семью. Спроси хоть у матери.
– Ну-у, папа! – сказал мальчик. – Ты не огорчайся. Я не буду вором, когда вырасту. Я знаю, что воровать нехорошо.
– А говоришь: воровал яблоки.
– Да это я просто так. Ведь хочется иногда чего-нибудь вкусного.
– Да. Я знаю, – сказал отец.
– Я не стану воровать. Я вырасту и буду такой же сильный, как ты, и найду себе работу. Честное слово, папа!
Отец взглянул на сына. «Как же, дожидайся, – подумал он. – В твои годы я был на голову выше тебя. Эх ты, комар несчастный, разве тебе дадут вырасти?»
