Тогпо a domandare. Perche fatta
Cosi infelice la fanciulezza?
Giacomo Leopardi. Zibaldone[1]
О, мейтеб мой, страх ты мой великий!
Страху я порядком натерпелась,
Пока грамоту твою постигла.
Народная песня
С чувством, близким к страху, я приступаю к короткой истории одного долгого и большого страха. Этот страх не имеет ничего общего со столь многочисленными и разнообразными опасениями и боязнями, преследующими людей в их борьбе за существование и погоне за богатством, хорошей жизнью, положением, славой и первенством в приобретении, а затем сбережении и приумножении приобретенного. Речь пойдет о другом страхе, о трудно объяснимом страхе невинных человеческих существ перед явлениями этого мира. Речь пойдет о детском страхе, который в зависимости от того, каким будет первое соприкосновение ребенка с обществом и его законами, или исчезает с годами, в ходе умственного развития и правильного воспитания, или, наоборот, остается в ребенке, растет вместе с ним, заполняет, уродует и губит его душу, отравляет жизнь, как тайная боль и тяжкое бремя. Речь пойдет о тех мелких, незаметных, но оставляющих след на всю жизнь событиях, которые часто калечат души тех маленьких людей, которых мы называем детьми и мимо которых мы, взрослые, занятые своими заботами, случается, проходим так легко или вообще их не замечаем.
Мальчик в сентябре возвращается после летних каникул в окружной боснийский город. Он должен пойти в третий класс гимназии – гимназии старого и казенного австрийского типа. Как и большинство его сверстников, он возвращается с тяжелым сердцем после долгих летних дней свободы, игр и безделья, которые так любят дети. Он похудел и загорел, а волосы его высушены и выбелены солнцем. Одежда кажется ему тяжелой, ботинки жмут, точно чужие. Он живет вдвоем с товарищем в комнатке, которую снимает у вдовы, скупой и вечно озабоченной женщины – у нее самой двое сыновей в гимназии. Улицы и здания кажутся выросшими вширь и в высоту, люди – нарядными, магазины – богатыми. Но тем сильнее он чувствует, до чего сам он мал, подавлен и незначителен. Несколько медных монет, звякающих в его кармане, – такая малость по сравнению со всем тем, чем щеголяют магазины и улица, что он их воспринимает скорее как безденежье, чем как некий достаток. То, чем он располагает, столь ничтожно по сравнению с тем, что ему предлагается, и с тем, чего бы ему хотелось, что и те вещи, которые он мог бы купить, утрачивают свою привлекательность, так как он заранее с болью ощущает ограниченность своих возможностей.
Перед зданием гимназии стоят торговцы фруктами, сластями, мороженым; каждый из них окружен живым кольцом ребят, которые покупают все это, угощают друг друга, делятся или ссорятся. Мальчику страшно хочется подойти и присоединиться к ним, но групп этих много, и он только переходит от одной к другой, останавливаясь возле каждой как робкий наблюдатель.
В просторном коридоре гимназии холодно и пусто. На большой черной доске, единственном украшении этого невеселого помещения, четко выписаны фамилии учеников, для которых у служителя лежат письма. Мальчик, как всегда, смотрит на эту доску и прочитывает фамилии, а сознание, что для него ничего нет и быть не может, так как ему никто не пишет, ощущает как некую уже привычную боль. Вдруг он принимает какую-то похожую фамилию за свою. Ясно видит свое полное имя. Сразу представляет себе письмо, настоящее письмо, закрытое, с марками, штемпелями и всеми следами дальнего странствия, письмо, в котором каких только нет наказов, пожеланий и вестей, важных, добрых и интересных. И чего только, наверное, не бывает в таком письме! Да кто тот счастливец, который его получит? Буквы на доске запрыгали, задвигались, разместились в надлежащем порядке, и его имени как не бывало. Нет ни письма, ни вестей издалека. Как, к сожалению, нет ничего красивого, необычного и волнующего, а есть лишь монотонная жизнь, без чудес и сюрпризов, сотканная из простых и скудных событий и неопределенных и неясных, но трудных и безрадостных обязанностей и долженствований.
На доске поменьше написано, где и когда несостоятельным ученикам бесплатно выдаются учебники. С этим связаны неприятные минуты, которые он пережил в прошлом и позапрошлом году.
Ученики, которые могут представить справку, что не имеют родителей или что родители их бедны, бесплатно получают от государства все учебники, требующиеся им в учебном году. Это, разумеется, книги, бывшие в употреблении, прошедшие через множество рук таких же бедных учеников. Они нередко бывают подклеены, залатаны, подшиты. На каждой странице есть подчеркнутые строчки, пометки на полях, мелкие рисунки или же лишенные значения геометрические фигуры, которые мальчики рассеянно чертят, когда им скучно. Встречаются здесь следы еды и питья и те грязно-серые пятна, которые появляются на книжках, долго бывших в употреблении. У мальчика эти книги вызывают гадливость, и все пятна и следы чужой работы и жизни, нечистые, недостойные, наполняют его отвращением и в то же время привлекают его внимание и кажутся ему столь же важными, как и то, что напечатано. А на заглавных страницах каждой книги красуются надписи учеников, окончивших до него свой класс с этими учебниками и уже давно обогнавших его на пути в какие-то далекие пределы, где, наверное, лучше, интереснее и светлее. Их пометки смешны, бессмысленны, и мальчика от них коробит. «Эта книга принадлежала Ивану Станковичу, ученику III «б» класса». «Hie liber est meus; testis mihi est Deus; qui non vult credere, hie potest leger.[2] Й. Субашич».
Мысль о том, что с этими учебниками он должен прожить целый год и изо дня в день заниматься по ним, вызывает у мальчика отвращение; он уже ненавидит их – и их, и все, что в них не только написано и нарисовано от руки, но и напечатано. С такими учебниками и со своей давней мечтой о неких чистых, красивых книгах, в которых на девственно белых страницах крупным и четким шрифтом напечатаны какие-то гордые и радостные откровения, мальчик начал и свой третий год в гимназии. Но этот третий год по крайней мере нес с собой одну радостную надежду и приятное предвкушение. С третьего класса учащиеся получают право пользоваться художественной и научной литературой из гимназической библиотеки.
В течение первых лет, проведенных в гимназии, мальчик столько раз думал о той минуте, когда и он сможет в определенный час и день недели войти в библиотеку и взять какую-нибудь из тех книг с картинками, которые он видел у старших товарищей. Из разговоров с ними он знал названия многих книг, находившихся в этой маленькой гимназической библиотеке, и, слушая рассказы об их содержании, казался сам себе маленьким и невежественным, и мечтал только о том, как бы дорасти до третьего класса и до библиотеки.
Теперь пришел и этот день.
Во вторник после полудня он стоял в числе первых перед запертой дверью библиотеки в ожидании учителя, выполняющего обязанности библиотекаря. Когда учитель появился, когда он отпер и впустил их в прохладную узкую комнату, уставленную вдоль стен шкафами, полными книг, для мальчика наконец наступил тот момент, о котором он давно мечтал и которого страстно желал.
Сначала была очередь учеников старших классов. Учитель, толстый рыжий человек с быстрыми движениями и резкой речью, делал свои замечания, рекомендовал одни книги, отговаривал от чтения других. Мальчика смущало то, как сухо и насмешливо он говорит о таких больших и возвышенных вещах, но он поминутно забывал об учителе и учениках, погружаясь в разглядывание книг, рядами выстроившихся за стеклом, мечтая обо всем, что может быть написано и нарисовано в этих книгах, и уже сейчас ощущая что-то вроде боли при мысли о том, что придется остановиться только на одной книге и попросить только ее. Он думал, какое было бы счастье и как бы у него полегчало на душе, если бы не надо было выбирать и если бы можно было спокойно, на свободе, посмотреть все три шкафа и перелистать все книги. Чего стоит одна книга, даже самая лучшая, если человек знает, что существуют сотни и тысячи других? Если бы можно было получить хоть три-четыре, чтобы, читая, не трепетать при мысли, что через час-другой дойдешь до конца и читать будет нечего. А тут – по одной книге каждый вторник, да и то только из тех, что предназначены для его класса, тех, которые разрешит учитель, и к тому же при условии, что ни по одному предмету он не получит плохой оценки. Все обусловлено, ограничено, втиснуто в рамки и уделяется по крохам. А ведь существуют в мире библиотеки, существует такое множество книг и существуют люди, которые их свободно читают. Да ему и не надо много – всего лишь четыре-пять книг о разных путешествиях по разным краям света. Только бы можно было под ту, которую читаешь, подложить те три-четыре, которые будешь читать позднее, и время от времени заглянуть в них, лишь бросить взгляд. Неизвестно почему, но ему кажется, что это было бы осуществлением самой большой его мечты.
