Шарль де Костер - Фламандские легенды

В те времена, когда Брабантом правил добрый герцог, в Уккле, в трактире «Охотничий рог», собирались бывало братья Толстой морды; прозвание это им вполне подходило, ибо у всех были веселые лица, украшенные в знак сытой жизни самое малое – двумя подбородками. Это у молодых было по два, а у тех, что постарше, и больше.

Вот как было основано их братство.

Однажды ночью Питер Ганс,[1] хозяин упомянутого «Охотничьего рога», разоблачаясь перед сном, услышал, как в его саду кто-то вопит жалобным голосом:

– Ох, как пересохло во рту, дайте промочить горло, дайте промочить горло! До смерти пить хочется!

Подумав сперва, что это какой-нибудь запоздалый гуляка, /трактирщик преспокойно улегся в постель, хотя вопли в саду не утихали:

– Дайте промочить горло, дайте промочить горло! До смерти пить хочется!

Однако голос молил так горестно, что Питер Ганс через силу поднялся и подошел к окну поглядеть, каков из себя одержимый жаждой молодчик, что так громко кричит. Тут он увидел бегущее по траве яркое пламя, как-то чудно вытянутое кверху, и подумал, уж не явилась ли это из чистилища чья-то душа, истомясь по молитве. И прочитал за нее больше сотни молитв. Но понапрасну. Крик раздавался без умолку:

– Дайте промочить горло, дайте промочить горло! До смерти пить хочется!

Когда пропел петух, все стихло, и Питер Ганс с великой радостью увидел, что пламя погасло.

Едва рассвело, он отправился в церковь, рассказал кюре все как было, заказал мессу за упокой бедной души, дал причетнику золотую монету, чтоб отслужил и другие мессы, и, приободрившись, вернулся домой.

А все же ночью снова плакался голос, да так жалостно, будто кого-то терзали предсмертные муки. И так было несколько ночей подряд.

Тут Питер Ганс крепко задумался.

Кто видал, каков он был раньше, – краснолицый, толстопузый, с веселыми глазками, – с какою охотой звонил он к заутрене в бутылки, а к вечерне – во фляжки, – тот бы, наверно, его ни за что не узнал.

Он так исчахнул, высох, отощал, такой у него стал пришибленный вид, что собаки лаяли, завидев его, как лают они всегда на нищих с сумой.

В то самое время, когда Питер Ганс понуро и мрачно сидел один, маясь в своем углу, словно прокаженный какой, в трактир невзначай забрел пивовар, дядюшка Ян Бласкак, – хитрец и насмешник, каких мало.

Глянув на Питера Ганса, который, тряся головою, точно старик, уставился на него одурелым, растерянным взглядом, пивовар подошел к нему.

– Эй, дружище, – сказал Ян Бласкак, толкнув трактирщика в бок, – протри глаза! Ты стал похож на покойника, нехорошо это!

– Ах, кум, – отозвался Питер Ганс, – я и впрямь не лучше покойника!

– И с чего это черная тоска на тебя накатила?

На что Питер Ганс ответил:

– Пойдем куда-нибудь подальше, где никто нас не сможет подслушать. Там я тебе расскажу все по порядку.

Так он и сделал. Внимательно выслушав его, Бласкак сказал:

– То не христианская душа была, то был голос дьявола. И надо его ублажить. Спустись-ка ты в погреб и выкати оттуда в сад добрый бочонок браги – как раз на то место, где светилось яркое пламя.

– Так я и сделаю, – молвил Питер Ганс. Но вечером, пораскинув мозгами, он решил, что брага слишком дорого стоит, чтобы бросать ее чертям на потребу, и поставил на место, где светилося пламя, большое корыто с чистой колодезной водой.

Около полуночи Питер Ганс услышал жалобный голос, вопивший еще пуще прежнего:

– Дайте промочить горло, дайте промочить горло! До смерти пить хочется!

И он увидел яркое пламя, которое плясало, как бесноватое, над корытом с водой, и корыто тотчас же с громом раскололось, да с такой страшной силой, что обломки его забарабанили в окна дома.

Тогда, весь вспотев от страха, Питер Ганс начал плакать и причитать:

– Вот мне и крышка, боже милостивый, вот мне и крышка! И зачем я не послушался мудрого Бласкака? Ведь у него ума палата! Господин дьявол, если хотите выпить, не сживайте меня со свету нынче ночью, завтра у вас будет расчудесная брага, господин дьявол! Ах, она славится по всему нашему краю, ведь это отменная брага, достойная услаждать самого короля да такого сердобольного дьявола, каким, спору нет, являетесь вы.

Голос, однако, вопил без передышки:

– Дайте промочить горло, дайте промочить горло!

– Ой-ой, потерпите маленько, господин дьявол, завтра вы получите отличную брагу, господин дьявол! Хоть мне она дорого обошлась и стоила немало золотых монет, я выставлю вам целый бочонок. Ну пожалуйста, не губите меня нынче ночью, вы удавите меня завтра, коли я не сдержу свое слово!

И так он ныл, пока не пропел петух; услышав пение петуха и сообразив, что он еще не умер, Питер Ганс радостно прочитал утреннюю молитву.

Когда взошло солнце, он собственноручно выкатил из погреба бочонок браги, поставил его на траву и сказал:

– Вот вам свежая, первосортная брага! Сами видите, не сквалыга я вовсе, так имейте ко мне жалость, господин дьявол!

Днем в третьем часу к трактирщику заглянул Бласкак узнать новости. Он собрался было уйти, но Питер Ганс не пустил его и сказал:

– Я все скрыл от своих слуг, боясь, как бы они чего не сболтнули священнику, и вот теперь я в доме остался один. Тебе ж не годится уходить так скоро: тут может разыграться скверная история, и хорошо бы на такой случай набраться храбрости. Но у меня-то одного ее маловато, а двоих нас не испугаешь. Да не худо бы нам вооружиться перед боем. Словом, вместо того, чтобы ночью дрыхнуть, мы будем с тобой пировать и до самого утра попивать.

– Ну, раз так пришлось, то уж, конечно, старое вино! – отвечал Бласкак.

Около полуночи, когда собутыльники, коротая время в низкой горнице, напились допьяна, – не без боязни, однако, – они услыхали тот же голос, но теперь он был не жалобный, а веселый и распевал песенку на каком-то чудном языке. Они слышали сладостные гимны, какие могли бы петь ангелы, хватившие лишку амброзии в раю (не в обиду им будь сказано), неземные женские голоса, мяуканье тигров, шумные вздохи, дружеские шлепки по спине и любовные лобзания.

– Ну и ну! – воскликнул Питер Ганс. – Да что здесь творится? Иисусе сладчайший! Ведь это, конечно же, черти! Они вылакают весь мой бочонок. Моя добрая брага, видно, пришлась им по вкусу, им снова захочется пить, и каждую ночь они будут все громче вопить: «Дайте промочить горло, дайте Промочить горло!» Ведь я совсем разорюсь, ох-хо-хо! Ну ладно, дружище Бласкак, – с этими словами трактирщик вынул свой кейф:[2] так называется, как вам известно, длинный острый нож, – их надо разогнать силой, но у меня не хватает духу на это.

– Я это сделаю, – вызвался Бласкак, – но только, когда пропоют петухи. Черти, говорят, тогда не кусаются.

Перед восходом ясного солнца пропел петух. И в это утро у него был такой задорный голос, как будто протрубил звонкий охотничий рог.

И, услышав охотничий рог, все гуляки-черти разом прервали свои песни и разговоры.

Питер Ганс и Бласкак очень обрадовались и пустились бегом в сад.

Не успев еще добежать, Питер Ганс увидел, что бочонок превратился в камень, а на камне верхом, словно на жеребце, сидел совершенно голый мальчуган, премиленький, пригожий мальчуган в веселом веночке из виноградных листьев, с виноградными гроздьями, свисавшими ему на уши. В правой руке он держал жезл, весь увитый виноградными листьями и гроздьями, с сосновою шишкою на конце.

И хотя мальчуган был каменный, он казался живым, – такая славная была у него мордочка!

В великом испуге глядели Ганс и Бласкак на упомянутого мальчугана.

И, страшась козней дьявола и церковной кары, они поклялись не проронить об этом ни слова и втащили статую, правда, не очень большую, в темный погреб, где нечем было дышать.

Проделав все это, они отправились вместе в Брюссель за советом к одному старику, кухмистеру по роду занятий, впрочем, стряпавшему неважно. Простой народ, однако, благоволил к нему по причине некоего фрикасе из кролика, приправленного душистыми травами, за которое он дорого не брал. Набожные люди поговаривали, будто он якшается с дьяволом: так умел он всем на удивление лечить своими травами и людей и животных. Еще он торговал пивом, которое покупал у Бласкака. И был он безобразен на вид: весь скрюченный подагрой, зобастый, высохший, желтый, как айва, сморщенный, как старое яблоко.