Оноре Бальзак - Депутат от Арси

В один из последних дней апреля 1839 года, в десять часов утра, гостиная г-жи Марион, вдовы управляющего окладными сборами департамента Об, являла собою странное зрелище. Из всей обстановки на месте остались только оконные занавеси, каминные принадлежности, люстра и чайный столик. Обюссонский ковер, снятый на две недели раньше обычного времени, загромождал ступеньки крыльца, а паркет был только что нещадно натерт, хотя и не стал от этого светлее. Это было своего рода домашнее предзнаменование готовившихся по всей Франции выборов. Зачастую неодушевленные предметы столь же одарены разумом, как и люди, что является некоторым доказательством в пользу оккультных наук.

Старик слуга полковника Жиге, брата г-жи Марион, старательно выметал последние остатки пыли, приставшей за зиму к паркету. Горничная и кухарка с усердием, говорившим о том, что их рвение не уступает их преданности, выносили стулья из всех комнат и, опрокидывая, ставили их в саду.

Заметим кстати, что деревья в саду уже распустились, и сквозь листву синело безоблачное небо. Весенний воздух и совсем майское солнце позволяли держать открытыми и стеклянную дверь и оба окна гостиной, имевшей форму длинного прямоугольника.

Указав рукой в глубину комнаты, г-жа Марион велела расставить стулья в четыре ряда так, чтобы между ними остался проход примерно в три шага. Вскоре каждый ряд, состоявший из десяти сборных стульев, выстроился в одну прямую линию. Еще ряд тянулся вдоль обоих окон до застекленной двери. На другом конце гостиной, против этих четырех рядов, хозяйка поставила чайный столик, покрытый зеленой скатертью, и водрузила на него звонок.

Старик полковник Жиге прибыл на это поле боя как раз в ту минуту, когда его сестра, решив заполнить пустое пространство с обеих сторон камина, распорядилась принести из прихожей две обитые плюшем скамьи, хотя за двадцать четыре года службы обивка их совершенно вытерлась.

— Мы можем усадить семьдесят человек, — с гордостью сказала она брату.

— Дай бог, чтобы у нас оказалось семьдесят друзей, — ответил полковник.

— Вот уже двадцать четыре года, как у нас каждый вечер собирается весь свет Арси-сюр-Об. Кто же из наших постоянных посетителей осмелится не явиться в такой день... — угрожающе проговорила старуха.

— Посмотрим, — пожимая плечами, прервал ее полковник. — Я вам насчитаю десяток людей, которые не могут прийти и не придут. Прежде всего, — начал он, загибая пальцы, — Антонен Гулар, супрефект — раз! Королевский прокурор Фредерик Маре — два! Его помощник, господин Оливье Вине — три! Следователь господин Мартене — четыре! Судья...

— Я не настолько глупа, — в свою очередь, прервала его г-жа Марион, — чтобы жаждать присутствия чиновников на собрании, которое намерено провести в палату еще одного представителя оппозиции... Впрочем, Антонен Гулар, друг детства и школьный товарищ Симона, будет очень рад, если Симон пройдет в депутаты, ведь...

— Подождите, сестрица, позвольте и нам, грешным, делать свое дело. А где же Симон?

— Он одевается, — отвечала г-жа Марион. — Хорошо, что он воздержался от завтрака. С его нервами... Хотя наш молодой адвокат и привык выступать в суде, он так волнуется, как будто на этом собрании его поджидают враги.

— Клянусь честью, мне частенько приходилось выдерживать огонь неприятельских батарей, и духом, не скажу телом, я всегда был несокрушим. Но если бы я очутился здесь, — продолжал старый вояка, усаживаясь за чайный столик, — лицом к лицу с этими сорока буржуа, которые будут торчать прямо против меня, разинув рты и выпучив глаза, в ожидании моей сладкогласной и закругленной речи, то, наверное, я бы десять потов спустил, прежде чем рот открыть.

— И все же необходимо, дорогой папенька, чтобы вы это сделали ради меня, — сказал Симон Жиге, входя через маленькую приемную. — Едва ли в нашем округе найдется человек, чье слово было бы столь веским, как ваше. В тысяча восемьсот пятнадцатом году...

— В тысяча восемьсот пятнадцатом году, — прервал его этот на диво сохранившийся старик, — я не разглагольствовал, а просто-напросто составил коротенькое воззвание, в одни сутки поднявшее десять тысяч человек. Одно дело — подписать воззвание, которое прочтет весь округ, другое — выступать перед несколькими десятками избирателей. На этом потерпел поражение сам Наполеон. После восемнадцатого брюмера он в Совете Пятисот болтал только глупости.

— Но, дорогой папенька, дело ведь касается всей моей жизни, моего состояния, моего счастья. Знаете, что я вам скажу? Смотрите на кого-нибудь одного из присутствующих и представьте себе, что вы обращаетесь только к нему... и вы справитесь...

— Господи, я всего-навсего женщина и старуха, — вмешалась г-жа Марион — но при таких обстоятельствах и зная, в чем дело, даже я стала бы красноречивой.

— Может быть, слишком красноречивой! — ответил полковник. — Хватить через край — не значит достигнуть цели, — продолжал он, взглянув на сына. — Вот уже два дня, как вы толкуете об этой кандидатуре. Ну что ж? Если мой сын не будет выбран, тем хуже для Арси. Вот и все.

Эти слова, достойные любого отца, были в полном соответствии со всей жизнью того, кто их произнес. Полковник Жиге, один из наиболее уважаемых офицеров великой армии, был известен как человек неподкупной честности, соединенной с особой щепетильностью. Никогда он не лез вперед, награды сами должны были приходить к нему, поэтому он и провел одиннадцать лет капитаном гвардейской артиллерии, и только в 1813 году его назначили командиром батальона, а в 1814 — он получил чин майора. Его почти фантастическая привязанность к Наполеону не позволяла ему служить Бурбонам после первого отречения. Наконец, его преданность императору в 1815 году была такова, что он был бы изгнан, если бы граф Гондревиль не вычеркнул его имени из списков и не добился для него пенсии и чина полковника при его отставке.

У г-жи Марион, урожденной Жиге, был еще один брат, служивший жандармским полковником в Труа, куда она с ним и уехала в свое время. Там она вышла замуж за г-на Мариона, инспектора окладных сборов в Об.

Брат г-на Мариона был председателем одного из императорских судов. Этот чиновник, простой адвокат из Арси, был во время террора подставным лицом знаменитого Малена из Об, народного представителя, который приобрел поместье Гондревилей. Таким образом, все влияние Малена, ставшего сенатором и графом, было к услугам семьи Марион. Благодаря ему брат адвоката получил место инспектора окладных сборов в Об в то время, когда правительству не то что приходилось выбирать из тридцати кандидатов, а оно радо было найти хоть одного, который согласился бы занять столь ненадежное место.

Марион, инспектор окладных сборов, получил наследство после своего брата, председателя, а г-жа Марион — после своего, который был жандармским полковником. В 1814 году г-н Марион стал жертвой превратностей судьбы. Он умер вместе с Империей, но остатки нескольких нажитых им состояний все же обеспечивали его вдове пятнадцать тысяч франков дохода. Жандармский полковник Жиге, узнав о том, что его брат, артиллерист, в 1806 году женился на одной из дочерей богатого гамбургского банкира, завещал свое состояние сестре. Всем известно, каким успехом пользовались в Европе блистательные наполеоновские солдаты.

В 1814 году г-жа Марион, почти разорившись, вернулась в свой родной город Арси, где и приобрела на Большой площади один из самых красивых домов, его местоположение явно указывало, что он некогда принадлежал к замку. Привыкнув принимать в Труа большое общество, в котором главенствовал ее муж, она и теперь открыла свою гостиную для влиятельных представителей либеральной партии Арси. Женщина, привыкшая царить в салоне, не легко откажется от этого преимущества.

Сначала бонапартист, потом либерал, ибо вследствие одной из самых странных метаморфоз почти все солдаты Наполеона сделались ярыми приверженцами конституционного строя, полковник Жиге во время Реставрации, естественно, стал во главе арсийских заправил, то есть нотариуса Гревена, его зятя Бовизажа и Варле-сына, лучшего врача в Арси, шурина Гревена, — людей, которым предстоит играть роль в этой истории — для наших политических нравов, увы, слишком правдивой.

— Если нашего дорогого мальчика не выберут, — сказала г-жа Марион, сначала заглянув в прихожую и в сад, дабы убедиться, что их никто не может услышать, — то прощай мадемуазель Бовизаж: лишь в случае успеха его кандидатуры он получит руку Сесили.

— Сесили? — переспросил старик, оторопело взглянув на сестру.

— Только вы один во всей округе способны позабыть, какое приданое и какое наследство ожидают ее.

— Она самая богатая наследница в департаменте Об, — подтвердил Симон Жиге.

— Но, мне кажется, и мой сын кое-чего стоит, — подхватил старый вояка, — он ваш наследник, уже сейчас он распоряжается имением своей матери, да и я, в свою очередь, рассчитываю оставить ему еще кое-что, кроме моего имени.