Уильям Моэм - Лиза из Ламбета

Ознакомительная версия.

Это моя первая книга. В возрасте семнадцати лет я написал биографию Мейербера[1]; не представляю, что меня побудило, ведь я совершенно не разбирался в музыке и даже ни единой оперы его не слышал. Я давным-давно позабыл все, что знал о Мейербере; впрочем, вряд ли он был романтической фигурой. Видимо, какая-нибудь круглая дата, связанная с жизнью или творчеством композитора, внушила мне мысль об актуальности данной темы. Единственного критического отзыва оказалось достаточно, чтобы охладить мой энтузиазм. Я предал рукопись огню. После чего взялся писать пьесы, преимущественно одноактные, душераздирающие и сугубо реалистические. В Германии я познакомился с творчеством Ибсена, поэтому пьесы, написанные с восемнадцати лет до двадцати одного года, свидетельствуют о неуклюжих попытках вашего покорного слуги проникнуть в святая святых человеческого характера. В частности, редкий персонаж не страдал у меня смертельной либо венерической болезнью, изучение же медицины позволяло автору просветить потенциального зрителя на предмет весьма пикантных подробностей. Персонажи мои по большей части несли клеймо позора, доставшееся по наследству и отравлявшее им существование; те же, которым повезло иметь здоровых и почтенных родителей, скрывали тот или иной гнусный секрет, по ходу пьесы обреченный на разоблачение. Разнообразно оформленные отказы принимать мои произведения к постановке, конечно, могли бы взбесить меня; но в то время никто не оспаривал плачевное положение английского театра, поэтому я объяснял злую судьбу невежеством режиссеров и глупостью публики. Драматическое искусство исчерпало себя; тем обиднее было, что меня, готового вдохнуть в него новую жизнь, лишают этой возможности. Впрочем, подобно пылким юношам, характерным для пьес Генри Артура Джонса, я задался целью попрать предрассудки своего века. Я сообразил, что лучшей стратегией будет написать пару-тройку романов; романы обеспечат мне репутацию, которая заставит театральных режиссеров благосклоннее смотреть на мои пьесы. Как раз тогда издатель Фишер Анвин выпустил серию прозаических миниатюр под названием «Библиотека псевдонимов». То были небольшие томики в желтых, весьма нарядных бумажных переплетах. Стоили они недорого, читали их все. Я написал два рассказа и отправил Фишеру Анвину, полагая, что они сгодятся для «Библиотеки псевдонимов». Через некоторое время Анвин возвратил мои рассказы, но с письмом, от которого я восторжествовал. Фишер Анвин сообщил, что рассказы ему понравились, но они для его серии слишком коротки; а вот если у меня имеется роман, он бы с удовольствием почитал.

Я написал ответ с благодарностью и обещанием в ближайшее время воспользоваться его великодушным советом. И засел за роман через десять минут после того, как отправил письмо. Созданию романа я посвящал вечера, поскольку днем работал в больнице Св. Фомы. Кажется, я был на четвертом курсе. Установленное время я проводил в амбулатории, вел учет больных и ассистировал хирургам, а также выполнял другие задания, обусловленные учебным планом. Одной из основных дисциплин было акушерство. Чтобы получить диплом, студенту надо было принять двадцать родов. Полагаю, сейчас условия иные, но в мое время учебный план предусматривал три недели, когда студента могли вызвать на помощь роженице в любое время суток. Студенту предоставлялось жилье рядом с больницей. По первому зову (о чем сообщал привратник, имевший собственный ключ от жилых помещений) студенту надлежало тотчас одеться и бежать в больницу, где поджидал муж, а иногда сынишка пациентки с карточкой, еще ранее выданной беременной женщине. На первый раз студента снабжали более опытным акушером, недавно получившим квалификацию, но уже со второго раза студент оставался один на один с роженицей и имел право позвать старшего коллегу только в особых случаях, когда не мог справиться сам. А старшие коллеги, умаявшиеся за день в больнице, не любят, чтоб их вытаскивали из постели по пустякам; всякий на подобное осмелившийся рисковал услышать о себе много нелицеприятного. Итак, муж либо сын роженицы вел студента темными, притихшими ламбетскими улицами, зловонными переулками и жутковатыми пустырями, куда и полиция не решается заглядывать, но где черная докторская сумка защищает от всякого злоумышления. Студент входил в унылый дом, где на каждом этаже ютилось по две семьи, далее в душную комнату, слабо освещенную керосиновой лампой. В комнате, как правило, находились три женщины — будущая мать, повитуха и «соседка снизу»; будущая мать лежала, две другие стояли над ней. Порой надо было провести в такой комнате два-три часа, прихлебывая заваренный повитухою чай и то и дело выскакивая на улицу подышать воздухом. Муж обыкновенно сидел на лестнице; студент поневоле садился рядом и говорил с ним.

За три недели на моих руках рожали шестьдесят три женщины.

Этот-то материал я и использовал в «Лизе из Ламбета». Сочинять практически не пришлось. Я записал увиденное и услышанное с максимальной точностью и без прикрас. Поначалу все показалось мне слишком просто; я бы с удовольствием придал этой истории пикантности, а стилю — образности, да не знал как. Вследствие прискорбного недостатка воображения пришлось держаться фактов. В то время я увлекался Ги де Мопассаном и творил «Лизу» по образу и подобию его новелл. Теперь, как подумаю, сколько дурных образцов перед начинающим, подверженным всякому влиянию писателем, не могу не радоваться, что сам я подражал истинному художнику, имеющему талант рассказать историю просто, откровенно и так, чтоб за душу взяло.

Едва закончив «Лизу из Ламбета», я отправил ее Фишеру Анвину и через три месяца получил письмо с положительным отзывом и просьбой зайти. На пороге кабинета издателя сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. Я подписал предложенный контракт. Мысль о том, что меня напечатают, настолько вскружила голову, что я с готовностью отказался от процентов с продаж изрядного количества экземпляров. Наконец, после задержки, вызванной юбилеем королевы Виктории, роман увидел свет. Одни отзывы были весьма благосклонны, другие — не очень; последние стали причиной нескольких бессонных ночей и расстроили меня куда больше, чем первые — порадовали: таков общий порок литераторов. Однако Фишер Анвин умел раскручивать книги: он разослал «Лизу из Ламбета» целому ряду высокопоставленных служителей Церкви. Моя квартирная хозяйка немало порадовалась, услышав, что Бэзил Уилберфорс, будущий архидиакон Вестминстерского аббатства, сделал «Лизу» темой воскресной проповеди. Сам же я был изумлен, когда пару недель спустя узнал от Анвина, что первое издание распродано и надо срочно печатать второе. Я как раз доучивался последний, пятый, год при больнице Св. Фомы и готовился к выпускному экзамену по хирургии. Фишер Анвин был тогда красивый мужчина — смуглый, с выразительными темными глазами, звучным голосом и впечатляющей черной бородой. Он осведомился о моих планах. Я сообщил, что заброшу медицину сразу по получении диплома и стану жить писательским трудом. Анвин обнял меня за плечи.

— Это очень трудно — жить писательством, — сказал он. — Литература — достойное занятие, но доходов от нее не ждите.

Я передернул плечами. Моя первая книга имела успех — я не сомневался в прибыльности дела. Несколько месяцев я провел за границей, а по возвращении получил чек на проценты с продаж «Лизы». Сумма была чуть больше двадцати фунтов. Я склонялся к мысли, что Фишер Анвин знал, что говорил.

Остается только добавить, что так, как описано в «Лизе из Ламбета», городская беднота жила сорок лет назад. В официальный выходной мужчины надевали сюртуки с перламутровыми пуговицами и играли на гармониках; девушки завивали челки и носили огромные шляпы с множеством перьев. Они не знали ни патефона, ни кинематографа. Не читали газет. Вообще были куда хуже образованны, чем нынешние представители рабочего класса. Говорили на кокни; смею надеяться, что воспроизвел их речь с максимальной точностью. Их словарный запас не отличался разнообразием в отличие от их детей. Имея в распоряжении более скудный язык, они и чувствовали и думали проще. Пусть читатель не пытается увидеть в моем романе нынешний Ламбет.

Поскольку настоящее предисловие задумано также как вступление к изданию моих сочинений, которое открывает «Лиза из Ламбета», хотелось бы сделать несколько замечаний по этому поводу. Издание неполное. Я решил включить в него лишь те произведения, к которым испытываю минимальную степень недовольства. Не думаю, будто есть хоть один писатель, достойный прочтения в полном объеме. Мое мнение таково: писатель, предлагающий читателю ознакомиться более чем с дюжиной своих произведений, неоправданно требователен; возможно, он сказал главное в двух-трех произведениях. Писатель может считать себя счастливцем уже в том случае, если после его смерти читатели сохраняют интерес к этой «малости». Право всякого автора — быть судимым по своей лучшей книге; с его стороны довольно разумно беспощадностью к себе облегчить читательский выбор. Если он зарабатывает на жизнь единственно пером, ему, конечно, приходится писать и для денег; вряд ли (хотя и не исключено) таким образом он создаст нечто выдающееся. Нам известно, что доктор Джонсон писал «Расселасса»[2] в великой спешке — ему нужны были средства на похороны матери; однако, хотя упомянутый роман сейчас станет читать разве только студент-филолог, «Расселасс» по-прежнему — один из памятников английской литературы. Впрочем, полагаю, доктор Джонсон долго вынашивал идею «Расселасса», и нужда явилась вовсе не причиной написания, а инструментом для преодоления природной апатии. Сей инструмент бывает весьма полезен, что доказывается следующим фактом: лица влиятельные и состоятельные, вне зависимости от таланта, редко берут на себя кропотливый труд непременный для создания весомого произведения. Это любители; их произведения часто не лишены любительского изящества и непосредственности, но всегда отличаются и любительским бессилием.

Ознакомительная версия.