Когда шестнадцатилетний Карл Россман, отправленный опечаленными родителями в Америку из-за того, что некая служанка соблазнила юношу и родила от него ребенка, медленно вплывал на корабле в нью-йоркскую гавань, статуя Свободы, которую он завидел еще издали, внезапно предстала перед ним как бы залитая ярким солнцем. Ее рука с мечом была по-прежнему поднята, фигуру ее овевал вольный ветер.
– Какая высокая! – сказал он себе, меж тем как все более густой поток носильщиков, тянувшийся мимо, мало-помалу, хотя он вовсе не думал пока выходить, вынес его к самому борту.
Молодой человек, с которым Карл немного познакомился во время плавания, сказал ему мимоходом:
– Ну, вы все еще не решаетесь сойти?
– Я готов, – сказал Карл, улыбнувшись ему, и с вызовом, так как был сильным парнем, вскинул на плечо свой чемодан. Но, взглянув на своего знакомого, который, помахивая тростью, уже смешался с толпой других пассажиров, он растерялся, вспомнив, что забыл в каюте свой зонт. Он попросил знакомого, пожалуй, не слишком осчастливленного этим, оказать ему любезность и присмотреть за его чемоданом, огляделся, чтобы сориентироваться при возвращении, и поспешил прочь. Внизу, к своему сожалению, Карл обнаружил, что проход, который очень сократил бы его путь, впервые оказался закрыт, что, по-видимому, было связано с полной высадкой пассажиров, и был вынужден разыскивать трапы, снова и снова следовавшие друг за другом, проходить то и дело заворачивающими коридорами, мимо пустых кают с одинокими письменными столами, – до тех пор, пока на самом деле, так как проходил этим путем раз или два и всегда в большой компании, окончательно и бесповоротно не заблудился. В растерянности, не видя кругом ни души, а только слыша над собою беспрерывно текущий тысяченогий людской поток и улавливая далекий отзвук уже остановленных машин, он, не раздумывая, принялся стучать в первую попавшуюся маленькую дверь, у которой остановился в своих блужданиях.
– Да открыто же, – крикнули изнутри, и Карл со вздохом облегчения толкнул дверь. – Чего ради вы стучите как сумасшедший? – спросил огромного роста мужчина, едва взглянув на Карла. Откуда-то сверху через иллюминатор в жалкую каюту падал мутный, давным-давно рассеявшийся в недрах корабля свет; койка, шкаф, стул и мужчина теснились друг подле друга, как в камере хранения.
– Я заблудился, – сказал Карл. – Во время плавания я как-то не обратил внимания, что корабль ужасно большой.
– Да, вы правы, – произнес мужчина с оттенком гордости, продолжая заниматься замком небольшого сундучка, раз за разом закрывая его обеими руками и прислушиваясь к щелканью язычка.
– Входите же! – воскликнул мужчина. – Не стоять же вам в коридоре!
– Я не мешаю? – спросил Карл.
– А чему тут можно помешать?!
– Вы немец? – Карл решил на всякий случай подстраховаться, так как много слышал об опасностях, грозивших эмигрантам в Америке, особенно от ирландцев.
– Да немец, немец, – сказал мужчина.
Карл все еще медлил. Тут мужчина внезапно схватил дверную ручку и, быстро закрыв дверь, вдвинул Карла к себе в каюту.
– Я не терплю, когда за мной подсматривают из коридора, – продолжал он, снова занявшись своим сундучком, – потому что каждый идет мимо и заглядывает сюда, такое не всякий выдержит.
– Но коридор совершенно пуст, – сказал Карл, неловко прижатый к коечной стойке.
– Это сейчас, – сказал мужчина. «Именно о „сейчас“ и идет речь, – подумал Карл. – С этим человеком нелегко столковаться».
– Ложитесь-ка на койку, там места побольше, – сказал мужчина. Карл кое-как забрался туда, громко посмеявшись над первой неудачной попыткой. Но, едва оказавшись на койке, он воскликнул:
– Боже милостивый, я же совсем забыл о своем чемодане!
– Где же он?
– На верхней палубе, его стережет мой знакомый. Как бишь его зовут? – И он вытащил из потайного кармашка, который мать пришила ему для поездки к подкладке пиджака, визитную карточку. – Буттербаум. Франц Буттербаум.
– Чемодан вам очень нужен?
– Естественно.
– Тогда почему вы отдали его чужому человеку?
– Я оставил внизу зонтик и побежал за ним, но не хотел тащиться с чемоданом. А потом я в конце концов еще и заблудился.
– Вы один? Без сопровождающих?
– Да, один.
«Наверное, мне нужно держаться этого человека, – мелькнуло в голове у Карла. – Лучшего товарища мне сейчас не найти».
– Так. Теперь вы еще и чемодан потеряли. Не говоря уж о зонтике.
И мужчина уселся на стул, как будто теперь дело Карла приобрело для него некоторый интерес.
– Но я полагаю, чемодан еще не потерян.
– Блажен, кто верует, – сказал мужчина и энергично взбил свою темную, короткую, густую шевелюру. – Что ни порт, то на корабле новые обычаи. В Гамбурге ваш Буттербаум, возможно, и стерег бы чемодан; здесь же, вероятнее всего, обоих и след простыл.
– Но тем не менее я должен сейчас посмотреть, – произнес Карл, прикидывая, как бы отсюда выбраться.
– Лучше останьтесь, – сказал мужчина и прямо-таки грубо толкнул его назад, на койку.
– Почему это? – сердито спросил Карл.
– Потому что это не имеет смысла, – сказал мужчина. – Через минуту я тоже пойду, вот и отправимся вместе. Чемодан или украден – тогда ничем не поможешь, или тот человек оставил его, и мы скорее его отыщем, когда судно совсем опустеет. То же и с вашим зонтиком.
– Вы хорошо ориентируетесь на корабле? – спросил Карл недоверчиво, и ему почудилась скрытая загвоздка, что он добрался до Нью-Йорка. Но Карла огорчало, что вещи в чемодане почти еще не были в употреблении, хотя ему, например, давно следовало бы сменить рубашку. Но на том он экономил, ясное дело; именно теперь, когда в начале жизненного пути необходимо предстать аккуратно одетым, ему придется ходить в грязной сорочке. В остальном пропажа чемодана была не слишком огорчительна, потому что костюм на нем был даже лучше того, что в чемодане; собственно говоря, тот костюм был на крайний случай, перед отъездом мать тщательно его заштопала. Тут же он припомнил, что в чемодане был еще кусок веронской салями, подарок матери, от которого он съел совсем чуть-чуть, так как в течение всего рейса у него совершенно не было аппетита и он довольствовался супом, выдаваемым на твиндеке. Но сейчас эта колбаса пришлась бы очень кстати, чтобы уважить кочегара. Ведь таких людей легко расположить к себе, подарив какой-нибудь пустяк; это Карл знал от своего отца, каковой, раздавая сигары мелким чиновникам, с которыми сталкивался по делу, неизменно привлекал их на свою сторону. Теперь у Карла для подарка оставались только деньги, а их, коль скоро чемодан потерян, он пока что трогать не хотел. Его мысли опять вернулись к чемодану; теперь он совершенно не понимал, почему во время рейса так старательно оберегал чемодан, что это бдение порою стоило ему сна, если сейчас с такой легкостью позволил себе его лишиться. Ему вспомнились пять ночей, в течение которых он беспрерывно подозревал в посягательстве на свое сокровище маленького словака, расположившегося слева от него, через две койки. Этот словак только и ждал, когда Карл, вконец ослабев, задремлет, чтобы быстренько перетянуть к себе чемодан длинной тростью, с которой он днем все время играл или упражнялся. При свете дня словак выглядел вполне безобидно, но едва наступала ночь, он время от времени поднимался со своего места, озабоченно посматривая на чемодан Карла. Это Карл видел совершенно явственно, так как кто-нибудь то и дело с беспокойством эмигранта зажигал свет, хотя корабельными порядками это строго запрещалось, и пытался разобраться в бестолковых проспектах эмиграционных агентств. Если свет зажигали поблизости, Карл мог немного вздремнуть, если же свет был далеко или вообще не горел, приходилось смотреть в оба. Эти усилия порядком его издергали, а при теперешних обстоятельствах оказались, по-видимому, вообще бессмысленными. Ох уж этот Буттербаум, ну попадись он Карлу!
В это мгновение в ничем до сих пор не нарушаемый покой каюты откуда-то из коридора, издалека, вторглись негромкие частые звуки – как от детских ножек; вот они приблизились, стали слышнее и превратились в звук неспешных мужских шагов. Из-за тесноты коридора люди шли, видимо, вереницей, и слышался лязг, будто бряцало оружие. Карл, избавленный от забот о чемодане и словаке, едва не погрузился на койке в сон, насторожился и подтолкнул кочегара, чтобы предостеречь и его, так как голова процессии, похоже, достигла двери их каюты.
– Это судовой оркестр, – сказал кочегар, – они отыграли наверху, а теперь идут укладываться. Все в порядке, нам тоже пора. Пойдемте!
Он схватил Карла за руку, снял напоследок еще иконку Богоматери, висевшую в изголовье, сунул ее в нагрудный карман, взял свой сундучок и вместе с Карлом торопливо вышел из каюты.
