Илья Митрофанов
ЦЫГАНСКОЕ СЧАСТЬЕ
Есть определенная закономерность в том, как входят в литературу одаренные люди: не предваренные ничьими рекомендациями, звонками, не подкрепленные должностью, званиями, знакомствами, они приносят или присылают рукопись по почте, далеко не уверенные, что она не утонет в общем потоке.
Вот так и Илья Митрофанов принес свою повесть "Цыганское счастье", ее зарегистрировали, и он ушел ждать. Поверьте, это не самое легкое время, в такие моменты писатель мысленно прочитывает свою рукопись чужими глазами.
Я не буду предварять повесть "Цыганское счастье" никакими рекомендациями. Пусть и к читателю она придет так же, как пришла к нам. У Митрофанова есть несколько напечатанных рассказов, есть книга, а за свои сорок с небольшим он перепробовал множество профессий- и столяра, и винодела, и сварщика, и рыбака. Но именно этой повестью в литературу входит новый писатель, новое имя. Запомните его. Григорий БАКЛАНОВ
О чем загрустил, молодой-красивый? Дай мне руку свою! Дай в глаза твои гляну! Ты - простой человек. Ты - рабочий. У тебя пальцы крепкие, смуглые. А есть белые. Мягкие есть. А удавят тебя и на мертвого плюнут. Я знаю. Я людей разных видела. Люди правды не любят. Правды боятся. Друг с дружкой целуются, а сердцами враждуют. Только скрывают вражду. Не признаются. А я вижу. Я все вижу. Я уже долго на свете живу. А не помню рождения своего. Дня не помню. Не знаю, в каком году родилась. Знаю, что мать моя хохлушкой была. В Липавне жила. Но не видела я свою мать. Ни разу не видела. Она родила меня и подбросила к нам на порог - так мне мачеха говорила. Отец посмотрел на меня и сказал: "Пусть живет". И стала я жить у отца в Карагмете. Там у отца дом был и кузня была. Кузнеца Тому Бужора все знали. Он отец мой был. Он красивый был. Гордый был. Я любила отца. У него свои дети были - Дюла, Бабали, Тереза, Лянка, Патрина. Я всем им чужая была. Я после всех ела, что оставалось. Братья и сестры со мной не играли. Я в кузне сидела. С самого малолетства сидела. Глаза закрою и, как в игольное ушко, вижу окошко закопченное и горн жаркий. Там жил огонь. Помню, как он ворчал по утрам, когда отец раздувал мехи, помню, как выбирался на волю синими змейками. Помню, как пахло углями и железом, и цвет помню железа - вишневый и красный-красный, как кровь…
Мне хорошо в кузне было. Отец вставал рано, стакан вина выпивал и работать шел, как на праздник.
Люди с утра отца ждали. Все знали кузнеца Тому Бужора. Все, кто жил по Дунаю, ехали к нам - русские и хохлы, молдаване и бол-, тары - все. Дорога к нам, в Карагмет, шла по степи, по траве вдоль Дуная, и каждый к нам заворачивал, каждый отца уважал.
Я видела, как глаза у людей легким светом горели, видела, что каждому было приятно с отцом поздороваться. И он улыбался людям. Он от груди хорошей матери вырос. Он работу свою любил. По ковачи о гад мелало, анда кодя сы во бахтало Такой и он был. Лицо в саже, волосы черные ремешком перевязаны. Работал - с огнем разговаривал. Колеса железом обтягивал, лошадей ковал, сапы, ботала делал, грабли, кольца железные на ворота. Люди проезжие садились в кружок возле кузни, на отца глядели, и у каждого сердце радовалось. Магарыч ему ставили, деньги давали, а он не жадный был. Он не деньги любил, а работать на людях любил. Я смотрела, как он работает. Я жалела, что парнем не родилась на свет. Я бы ему помогала. Я бы горн по утрам разжигала, мехи качала. Я хотела, чтоб он хоть разочек на руки меня взял или ласковое слово сказал. Но слова лишние он не любил говорить. Только оглянется иной раз: рубашка мокрая на спине, глаза ясным жаром горят. "Мэй, Сабина! - крикнет - Вина!.." Я со всех ног в хату бегу. Полный глечик вина принесу. Он выпьет, вытрется рукавом, трубку набьет и сядет с людьми возле кузни. Радость была для меня, когда он доверял мне трубку свою раскурить. Чуяло мое сердце - любил он меня. Только гордость его не позволяла меня приласкать. А я старалась. Я во всем старалась ему услужить. Раз, помню, проснулся он утром. Зима была, холодно было, ветер колючий со снегом был. А он с вечера выпил - люди его угостили,- проснулся, кричит: "Мэй! Тайкэ!1 Хочу холодной воды с Дуная…" Братья и сестры мои не хотели идти. А я побежала. Холодно было. Лед под ногами трещал. Я по льду босиком, как по углям горячим бежала. К Дунаю бежала. Воды отцу принесла, Попил он. Удивился: "Мэй! Наша кровь! - говорит.- На кожух - грейся…" И улыбнулся. Мне улыбнулся. А я замерзла, я сильно замерзла, а счастливой была. И не надо мне было счастья другого. Только чтоб так и дальше жилось. Чтоб всю жизнь так жилось.
Но счастье, как солнечный лучик, его не поймаешь, в ладанку не зашьешь.
Не долго работал в кузне отец. Когда листья желтые на акации стали, пришли к нам во двор гажё2. Двое их было. "Где хозяин? - спросили.- Где кузнец, Тома Бужор?" А отец в тот день не работал. Он по праздникам не работал. Большой праздник был. Баро форо3 была в Ахиллее. Отец вернулся из Ахиллеи и спал. Гажё его разбудили и говорят:
"Мы - Советская власть. Будешь для колхоза работать".
Отец стал работать. Бороны ему ломаные привезли, косы, вилы и грабли - все, что отняли у людей. И лошадей к нему привели ковать.
Железа во дворе стало больше, а людей меньше. Никто теперь не сидел у кузни. Никто магарыч не ставил отцу. Лошади стали ничьи. Бороны тоже ничьи. Сердце у людей за них не болело.
Отцу не понравилась такая работа. Он любил, чтобы все видели, как он стучит молотком и с железом горячим шепотом разговаривает. Ему скучно стало. День поработает, два на ярмарке. Еще один гажё во двор к нам пришел. Бирэво К Маленький, кривоногий, ложка души в нем. А злой как огонь. Бумагу отцу показал.
"Медленно ты работаешь, Тома Бужор! - закричал.- Малая производительность от тебя!" Отец слушал, ножиком прутик строгал. Потом голову поднял: "Мандар ханцы,- сказал,- катар о дел майбут!"4
Ночью кузню поджег. До утра кузня горела. А к обеду гажё приехали на железной машине. Военные гажё приехали. Схватили отца. Только он никого не боялся. Он сказал:
"Дайте мне одеться, люди добрые…" Рубаху надел белую, красный пояс надел, сапоги надел. Гажё под руки его взяли, но отец оттолкнул их.
"Я не пьяный! - сказал.-Я сам выйду…"
Вышел во двор, песню запел. Нашу песню запел. "Анде'к свынто" запел. Голосом звонким, веселым голосом, с радостью в сердце запел. Ногой притопнул, пыль поднял сапогами. Соседи собрались, глядели. Гажё глядели. А отец притопывал сапогами, белым соколом ходил вокруг них. Отец никого не боялся. Он пел нашу песню: Анде'к свынто дес куркэхко! Эта Пэтро бияндиля! Во чи барёл cap барёлпе! Сар кэ анда ле васт тинзолпе… 8
Я стояла во дворе. Я не понимала: почему он поет? Я не знала, куда его повезут. Только когда увидела, как гажё к машине железной его подтолкнули, крикнула:
"Тйтэ! Тйтэ!"
Отец оглянулся. На соседей глянул, на солнце вольное глянул.
"Люди! Помните дядю Тому! - крикнул.- Живите, как соль с хлебом!"
Вот что сказал. Последними были эти слова, Не видела я его больше. Никогда с того дня больше не видела.
Жизнь моя стала плохая. От мачехи стала плохая. Отец был, она боялась отца и мое сердце не мучила. Отца увезли - стала мучить. Плохо мне стало от мачехи. Гана мачеху звали. Красивая тоже была. Но сердцем не стоила и двух луковиц. Злая сердцем была. А зло в человеке, что уголь горячий. Ты в себе его носишь, а он твою душу со- жгет. С другим цыганом начала жить. Он к нам пришел. Ничего с собой не имел. Ни накрыться, ни подстелиться. Один кнут имел. Васо звали его. Днями лежал на кровати. Мух кнутом бил. Меня бил, братьев, сестер, мачеху бил. Протянет кнутом и смеется. С первого дня как пришел, сказал нам:
"Идите шукайте гроши. Чтоб вечером десять сталинов в хате было от каждого…"
Сталины на земле не валяются. Пока один рваный достанешь, сто раз душа умрет и воскреснет.
Я на базар ходила. Базар в Карагмете меньше ладойи. Два продавца, один покупатель. Спрятаться негде. Дыню, яблоко, брынзы кусок схвачу и до хаты бегом.
Ловили меня. Били. Я больше женщин-торговок боялась. Женщины сильней били, чем мужики. Волосы рвали. Терпела. Надо было что-нибудь домой принести. Там Васо с кнутом сидел. Братья и сестры мои- Дюла, Бабали, Тереза, Лянка - были старше меня. Они в Тучков ездили, в Аккерман и в Одессу. Они Сталины привозили. Неделю побудут, а больше чем десять от каждого Васо везли. А я не умела. В хату зайдут. Васо сидит, семечки лущит. И Гана с ним вместе. Вижу, за кнут взялся.
"Ну,- спрашивает,- где твои Сталины?"
"Найкэ!5 Не бей меня, найкэ. Не было мне удачи. Не бей!" - Прошу…
А Васо посмеивался:
"Что ты у меня просишь? Ты у гажей проси…" - И выгонял за порог.
Ночь во дворе. Куда мне пойти? В кузнице ночевала. Был там один закуток. Не обгорелый почти. Одеяло нашла дырявое, закутаюсь и дрожу до утра. Никто меня в хату не звал. А была охота - шла в Ахиллею. Может, удачу найду. Семь километров до Ахиллеи. Вечер, ночь, иду, ни о чем не думаю. В окнах свет горит. Там тепло. Там гажё живут. Сталины пересчитывают. А может, гуляют. Жалко было себя. Люди мимо идут. Все нарядные. В кино идут и на танцы. И я себе думаю. Вот вырасту, богатого встречу. За всю свою неудачу с Васо рассчитаюсь.
