Он поглядел на страдающего доктора, поглядел на Джима и Элмера, явно скорбящих о его бесславном падении, и обратился в бегство, дабы обрести утешение в тайных молитвах.
Он поделился своим горем с ректором Кворлсом, и тот все разъяснил ему наилучшим образом.
— Но этот доктор ссылался на священное писание в доказательство своих слов, — проблеял Эдди.
— Не забывайте, брат Фислингер: «И черт может ссылаться на священное писание в своих целях»[26].
Превосходная мысль, подумалось Эдди, и очень недурно сказана. И хотя он был не вполне уверен, что эта фраза взята из библии, он все же решил запомнить ее: пригодится для проповеди. Однако не успел он окончательно опомниться после поражения и вновь пойти в наступление на Элмера, как начались рождественские каникулы.
Когда Эдди ушел, Элмер хохотал громче, чем даже Джим и его родитель. Правда, он не очень-то понимал, что произошло. Конечно, Эдди сказал верно: осуждение некрещеных младенцев на вечную гибель — это не баптистский догмат, это что-то пресвитерианское[27], а у пресвитерианцев, как всем известно, масса странных утверждений. Но как бы то ни было, а доктор загнал Эдди в тупик, и, почувствовав, что опасность временно миновала, Элмер впервые за много дней вздохнул с облегчением.
И так легко дышалось ему вплоть до самых рождественских каникул. А потом…
Некто — вероятнее всего Эдди — сообщил о новом и многообещающем повороте в духовной жизни Элмера Гентри его матушке, миссис Гентри. (Сам Элмер в своих еженедельных письмах домой старательно избегал каких бы то ни было намеков на компрометирующие его события последних дней.) Теперь, во время каникул, он непрестанно чувствовал, что мать подбирается к нему все ближе, так и ждет удобного момента, чтобы вцепиться в его грешную душу при первом же проявлении слабости. Парижский пастор, преподобный мистер Эйкер — в деревне его звали просто «преподобный Эйкер», — тряс ему руку у церковной двери с благожелательностью не менее зловещей, чем внезапное расположение со стороны менторов Тервиллингер-колледжа.
Лишившись поддержки Джима, прекрасно понимая, что из соседнего городка с минуты на минуту может нагрянуть Эдди, которого миссис Гентри примет как желанного союзника, Элмер провел каникулы весьма тревожно. Чтобы поддержать в себе боевой дух, он старался уделять побольше внимания бильярду и дочери соседа-фермера, и все же его не покидало страшное предчувствие, что эти дни — печальный закат привольного житья.
На обратном пути в колледж в том же поезде, что и он, очутился Эдди. Это был грозный симптом. Правда, Эдди ехал не один, а в обществе еще какого-то благочестивого чучела и не заговаривал с Элмером о муках ада. Но в том, как беспечно эта парочка шепталась и хихикала всю дорогу, было нечто в высшей степени пугающее.
И тщетно Джим Леффертс пытался прочесть на лице Элмера твердость и непреклонную решимость, которые так надеялся увидеть.
I
В начале января в колледже состоялась ежегодная Неделя Молитвы, которую проводила среди учащихся ХАМЛ. Это было событие общегосударственного масштаба, но в Тервиллингер-колледже оно обещало быть в этом году особенно торжественным, ибо его удостоил трехдневным визитом не кто иной, как сам Джадсон Робертс, генеральный секретарь ХАМЛ, человек выдающийся не только тем, что занимал столь высокий пост, но и своими личными качествами.
Мистер Робертс был еще молод — всего тридцати четырех лет от роду, — но уже известен всей стране. Прославился он давно. В свое время он играл в знаменитой футбольной команде Чикагского университета, а также был членом университетской бейсбольной команды, председателем дискуссионного клуба и в то же время возглавил ХАМЛ. Его прозвали «Благочестивый Бэк». Он по-прежнему не бросал спорт — ходили слухи, что он занимается боксом с Джимом Джеффри, — но значительно больше внимания уделял молитвам. Это был славный лидер, простой, готовый помочь; сотни студентов по всему Канзасу называли его «Старина Джад».
В перерывах между молитвенными собраниями в Тервиллингер-колледже Джадсон Робертс сидел за длинным столом в кабинете библейской истории под ядовито-желтой картой Палестины и вел конфиденциальные разговоры со студентами. А студентов к нему приходило великое множество: трепеща, потупившись, бочком, пробирались они в комнату за советом по сугубо интимным вопросам, и Старина Джад, едва они открывали рот, с удивительной проницательностью угадывал, в чем их беда.
— Что ж, старик, — ладно, слушай, — бодрым и мужественным тоном начинал он. — Страшно неприятная штука, согласен, но мне уже не раз приходилось сталкиваться с такой напастью. Возьми себя в руки, вознеси молитву господу. Помни, что он может помочь в самой страшной беде. Прежде всего следует избавиться от… Боюсь, что у тебя где-нибудь да припрятаны скабрезные картинки, а может быть, и книжонка гаденькая. Так ведь, а, дружище?
И откуда он все знает, этот Джад? Ну и голова!
— Верно? Я так и знал. Дам тебе отличный совет, старина! Займись-ка историей миссионерского движения, задумайся о том, каким надо быть чистым, целомудренным, мужественным человеком, чтобы нести свет христианства всем этим несчастным, погрязшим в скверне буддизма и языческих верований. Неужели тебе не хотелось бы честно смотреть им прямо в глаза, дабы устыдить и этих неверных? Ну, и потом — спорт. Выходи на свежий воздух, бегай — да так, чтобы ветер в ушах! И принимай холодные ванны. Ледяные! Вот и все! — Тут он вставал и, обменявшись со студентом крепким, мужественным рукопожатием, напутствовал его со столь же мужественным, заразительным, здоровым смехом: — Ну, ступай. Да смотри, помни: бегать, чтоб ветер в ушах!
Джим с Элмером слушали проповедь Старины Джада в церкви. Он был великолепен. Сначала он рассказал им презабавный анекдот о том, как один парень поцеловал красотку и что из этого вышло. Затем он вознесся в заоблачные высоты красноречия, описывая блаженство истинной и беззаветной молитвы, во время которой человек уподобляется душою невинному дитяти. Он растрогал свою аудиторию до слез трогательной повестью о скитаниях младенца Христа, которого потеряли родители. А через минуту он вызвал у всех бурный восторг, когда, расправив свои могучие плечи, заявил, что свернет шею любому наглому, трусливому и лживому пропойце, если тот посмеет приставать к нему на молитвенном собрании со своими идиотскими, гнусными и безбожными сомнениями. Пусть только попробуют вставлять ему палки в колеса! (Так и сказал: «Сверну шею»! Этими самыми словами! Студенты просто влюбились в него. Вот это малый! Первый сорт, без дураков, свой в доску!)
У Джима разыгрывался грипп. Он был не в силах выдавить из себя даже мало-мальски приличной презрительной усмешки. Он сидел, согнувшись в три погибели, едва не упираясь подбородком в колени; так что Элмеру никто не мешал восхищаться героем дня. Ах ты черт, какая мускулатура! А он-то воображал, что сам не слабого десятка… Да этот Джадсон Робертс положит его на лопатки пять раз из семи! Вот это был, наверное, футболист! Ого!
Вернувшись домой, Элмер попробовал поделиться своим безудержным восторгом с Джимом, но тот пренебрежительно чихнул и завалился спать. Доморощенный бард остался без аудитории. Он положительно обрадовался, когда, осторожненько постучав, в комнату робко сунул голову Эдди Фислингер.
— Простите за беспокойство, ребятки, я просто обратил внимание, что вы сегодня были на проповеди Старины Джада. Знаете — вам надо и завтра вечером его послушать. Такое событие — гвоздь недели! Ну, Сорви-Голова, скажи по-честному: Джад — ведь парень что надо?
— Да, что и говорить, малый шикарный…
— Правда — шикарный! Я ж тебе говорю: мировой!
— Да-а, уж если выбирать из тех, кто свихнулся на религии, — этот самый мировой.
— Брось ты ругаться, Сорви-Голова, сознайся: сразу видно, что он футболист первого класса!
— Это — да, не спорю. Я бы не прочь с таким сыграть.
— А познакомиться поближе?
— Хм-м…
В эту грозную минуту Джим поднял с подушки свою пылающую голову, чтобы дать отпор противнику:
— Очковтиратель во Христе, вот он кто! От рождения здоров, как бык, а заливает, будто стал силачом от постов и молитв! Не стал бы я ручаться за судьбу беззащитной рюмочки виски, попадись она в лапы Старины Джада! Ха! Бьет себя в грудь, понимаешь ли: «Ах, почему эти хлюпики не хотят быть такими же крепкими и мужественными христианами, как я?»
Элмер и Эдди в один голос принялись защищать своего героя от подобной хулы, и тут Эдди признался, что уже рассказал Старине Джаду про Элмера, расхвалил его, и Джад очень им заинтересовался. И скорей всего — такая знаменитость, подумать только, и такой простой — он сегодня же самолично заглянет к Элмеру.
