Вспоминает Арье и то, как он, растерявшись, кинулся было целоваться со старцем и как тот при помощи Алтера-Гадюки от него ускользнул. Вспоминает Арье и появление кугеля с начинкой из потрохов, как сияло лицо Ханы в тот торжественный момент и как потом скривились носы, как поднялся поспешно старец, как сбежали гости. И в этой суматохе его неуклюжая Хана тычется туда-сюда, как глупая телка, бегает, бросается из стороны в сторону, трясет тяжелыми серьгами, просит, хлопочет, извиняется. А затем этот оставшийся сиротливый кугель. И вдруг Арье осеняет догадка: кугель был оставлен умышленно, нарочно, чтобы сделать его притчей во языцех, чтоб потом скалить зубы. С этой мыслью Арье дернулся с места, побежал к Хане, которая была в кухне, и отчаянно закричал:
— Телка! корова! мясничиха! Это ты виновата во всем! Из-за тебя я так оскандалился! Все оттого, что хочешь быть важной барыней, а мне плевать на все эти надутые физиономии! Слышишь, дура! Мне плевать на всю их важность и на то, что они смеются надо мной! Твой муж не хочет быть важной персоной. Арье не желает быть барином! Арье не для того создан и останется таким, каким был. Важность за монету не купишь! Важность — это что-то особенное, искусство какое-то, она сама по себе… Не для Арье все это, Арье этого не умеет, да и не к чему это ему! «Арье — почтенный еврей, Арье — староста в синагоге, Арье распределяет чтение Торы, Арье говорит на субботнем языке!» — ха-ха-ха, дура! Разве слыхано такое?! Копаться в маленьких буковках, надевать четыре пары филактерий — это для других. А у Арье есть монета — и баста!
В тот же вечер, в один из летних вечеров, в час, когда светит луна, горят звезды, где-то квакают лягушки… в час, когда на М-ой улице открываются окна и на улицу вырываются звуки скрипок — к полному удовольствию домохозяев, чьи чада музицируют, домохозяев, которые сидят себе на ступеньках крыльца или же в легком пальто, легкой шляпе и легких туфлях прогуливаются вдоль забора под сенью своего дома… в час, когда и окна нового дома Арье открылись и словно назло швырнули на улицу резкие звуки флейты (сыновья Арье играют на флейте) — в этот прекрасный час Арье снова сидит на скамейке у ворот, на любимой своей скамейке, которая служила ему верой и правдой и целых пятнадцать лет покоила на своей деревянной спине его крепкое тело. Вглядываясь при лунном свете в прогуливающихся у своих домов важных евреев, вслушиваясь в стоны скрипок и в задорные звуки состязающихся с ними флейт, Арье думает:
— Эти важные особы, которые так неспешно, с таким самодовольством прогуливаются — ничего не скажешь — они важные от рождения. И Бог с ними, пусть это с ними и остается. Скажем честно, я и они — из разного теста. Но по-моему, по простому, эта важность раньше была в цене, а теперь она ни гроша не стоит. Да, я невежа, мужик, выродок какой-то в их еврейском обществе, даже монета меня не облагородила, она позволила мне взобраться до звания «баал-гуфа», но не выше; всю свою жизнь я прожил отщепенцем, — но будущее, будущее принадлежит моему кандидату, который играет теперь на флейте, а не сынкам этих важных особ, пиликающим на скрипке. Теперь входит в цену, а не их пустая важность. Кто гуляет с дочерью пристава? — мой кандидат. Кто играет в карты с полицмейстером? — мой кандидат. Кто беседует с губернатором? — мой кандидат. Кого зовут на бал к генералу Тимофееву? — опять моего кандидата. Еще настанет день, когда мой кандидат будет правой рукой губернатора — тогда держитесь, почтенные господа! Все вы, все вы в его руках!.. — И Арье ощупывает свой тугой карман, набитый монетой.
Постепенно смолкают голоса скрипок. Вот только две-три выводят еще свою мелодию. А звуки флейт звучат все громче, все увереннее, властно врываются в тишину ночи… Кто победит? Важная скрипка или грубая флейта?
Вот во всем своем очаровании издали донеслась песня соловья. Арье широко разевает рот и громко зевает. Внезапно он вспоминает:
— Шепл, ты напоил Гнедко?
Шепл прерывает свою игру, высовывает голову в окно и отвечает:
— Напоил, папа.
— Ну, так иди спать. Марш! Давно пора. Завтра базарный день, надо встать пораньше.
С трудом разминая затекшие члены, Арье встает со скамейки, идет на двор ставить на досках и бревнах метки от воров, осматривает двери конюшни и хлева и отправляется на покой.
Баал-гуф — человек грузный и здоровенный, в юго-западной Украине евреи употребляют это выражение для обозначения богатея, выскочки (прим. пер.).
Филактерии — то же, что тфилин (иврит), две черные коробочки с ремешками, которые еврей повязывает на левую руку и на лоб во время утренней молитвы в будни. В коробочках — написанные на пергаменте четыре отрывка из Торы: Исход, 13:2 и 13:11, Второзаконие, 6:4–9 и 6:13.
Цицис, или цицит (иврит) — кисть из нитей на концах малого талеса, неотъемлемая принадлежность еврейского религиозного мужского облачения.
Балагула, или балагола, от «баал агала» (иврит) — возчик, хозяин телеги с лошадью.
«Еврейский закон», «Хок ле-Исраэль» — книга на иврите, составленная Хаимом Виталем (1542–1620), учеником р. Ицхака Лурия из Цфата, и получившая широкое хождение среди евреев в качестве пособия к исполнению заповедей; материал в ней распределен в соответствии с еврейским календарем.
Талес, или талит (иврит) — четырехугольное полотнище из шерсти или шелка белого цвета с синими или черными полосами по краям и кистями цицит по углам, которым еврей прикрывает голову и плечи во время молитвы. Хранится в специальном расшитом узором мешочке.
«Жезл наставления», или «Нравоучения» — одна еврейских морализаторских книг, написанная на иврите в Измире Элиягу бен Шломо Га-когеном и позднее получившая широкое хождение благодаря параллельному переводу на идиш.
Синагогальный служка (прим. пер.).
Краткое славословие Богу, которое сыновья обязаны читать в годовщину смерти родителей, а если нет сыновей — чтение «кадиша» заказывается кому-нибудь за плату.
Гривенник, 10 копеек.
Алеф — первая буква ивритского алфавита, первая буква в слове Арье, которое отец диктует сыну побуквенно.
Помпея (Помпеи) — античный город близ Неаполя, засыпанный пеплом в 79 г. при извержении Везувия. В 19 веке археологи раскопали значительную часть городских построек, что позволило судить о жизни в древнем городе.
Традиционный еврейский тост, то же, что и «за здоровье!»
