— Ну, ну?..
— Ну, был в Звенигороде, как я и думал, а потом в милицию попал.
— Но как же фотограммы?
— Ах, плюнь ты на эти фотограммы, — ответил Варенуха, отдуваясь, как очень уставший человек, сел в кресло и заслонил от себя лампу афишей.
Тут Римский всмотрелся в администратора и, несмотря на затемненный свет, убедился в том, что администратор очень изменился.....
С того самого момента, как Никанора Ивановича Босого взяли под руки и вывели в ворота, он не сомневался в том, что его ведут в тюрьму.
И странное, никогда еще в жизни им не испытанное чувство охватило его. Никанор Иванович глянул на раскаленное солнце над Садовой улицей и вдруг сообразил, что прежняя его жизнь кончена, а начинается новая. Какова она будет, Никанор Иванович не знал, да и не очень опасался, что ему угрожает что-нибудь страшное. Но Никанор Иванович неожиданно понял, что человек после тюрьмы не то что становится новым человеком, но даже как бы обязан им стать. Как будто бы внезапно макнули Никанора Ивановича в котел, вынули и стал новый Никанор Иванович, на прежнего совершенно не похожий.
Вот это-то и есть самое главное, а вовсе не страхи, иногда не оправдывающиеся. Понял это и Никанор Иванович, хотя был, по секрету говоря, тупым человеком. Первые ожидания Никанора Ивановича как будто оправдались: спутники привезли его на закате солнца на окраину Москвы к неприглядному зданию, о котором Никанор Иванович понаслышке знал, что это тюрьма. Следующие впечатления тоже были как будто тюремные. Никанору Ивановичу пришлось пройти ряд скучных формальностей. Никанора Ивановича записали в какую-то книгу, подвергли осмотру его одежду, причем лишили Никанора Ивановича подтяжек и пояса. А после этого все пошло совершенно не так, как представлял себе Никанор Иванович.
Придерживая руками спадающие брюки, Никанор Иванович, вслед за молчаливым спутником, пошел куда-то, по каким-то коридорам и не успел опомниться, как оказался голым и под душем. В то время, пока Никанор Иванович намыливал себя и тер мочалкой, одежда его куда-то исчезла, а когда настало время одеваться, она вернулась, причем была сухая, пахла чем-то лекарственным, брюки стали короче, а рубашка и пиджак съежились, так что полный Никанор Иванович не застегивал больше ворота.
А далее все сложилось так, что Никанор Иванович впал в полное изумление и пребывал в нем до тех пор, пока не сообразил, что видит сон.
Именно: Никанора Ивановича повели по светлым, широким коридорам, в которых из-под потолка лампы изливали ослепительный, радостный и вечный свет.
Никанору Ивановичу смутно показалось, что его подвели к большим лакированным дверям, и тут же сверху веселый гулкий бас сказал:
— Здравствуйте, Никанор Иванович! Сдавайте валюту[10]!
Никанор Иванович вздрогнул, поднял глаза и увидел над дверью черный громкоговоритель. Затем Никанор Иванович очутился в большом зале и сразу убедился, что это театральный зал. Под золоченым потолком сияли хрустальные люстры, на стенах — кенкеты, была сцена, перед ней суфлерская будка, на сцене большое кресло малинового бархата, столик с колокольчиком и черный бархатный задний занавес.
Удивило Никанора Ивановича то, что все это безумно пахло карболовой кислотой.
Кроме того, поразился Никанор Иванович тем обстоятельством, что зрители, а их было по первому взгляду человек полтораста, сидели не на стульях, а просто на полу — довольно тесно.
Тут смутно запомнил Никанор Иванович, что все зрители были мужеского пола, все с бородами и с усами, отчего казались несколько старше своих лет.
На Никанора Ивановича никто не обратил внимания, и тогда он последовал общему примеру, то есть уселся на пол, оказавшись между худым дантистом, как выяснилось впоследствии, и каким-то здоровяком с рыжей бородой, бывшим рыбным торговцем, тоже как узналось в свое время.
Глядя с любопытством на сцену, Никанор Иванович увидел, как на ней появился хорошо одетый, в сером костюме, гладко выбритый, гладко причесанный молодой человек с приятными чертами лица.
Зал затих при его появлении, глядя на молодого человека с ожиданием и весельем.
— Сидите? — спросил молодой человек мягким баритоном и улыбнулся залу.
Многие улыбнулись ему в ответ в зале, и послышались голоса:
— Сидим... сидим...
— И как вам не надоест? — удивился молодой человек, — все люди как люди, ходят по улицам, прекрасная погода, а вы здесь торчите! Ну, ладно!
И продолжал:
— Итак, следующим номером нашей программы — Никанор Иванович Босой, председатель домового комитета. Попросим его!
И тут громовой аплодисмент потряс ярко освещенный зал.
Никанор Иванович странно удивился, а молодой человек поманил его пальцем, и Никанор Иванович, не помня себя, очутился на сцене. Тут ему в глаза ударил яркий цветной свет снизу, из рампы.
— Ну, Никанор Иванович, покажите нам пример, — задушевно заговорил молодой человек, — и сдавайте валюту.
Зал затих.
Тут Никанор Иванович вспомнил все те страстные, все убедительные слова, которые он приготовил, пока влекся в тюрьму, и выговорил так:
— Богом клянусь...
Но не успел кончить, потому что зал ответил ему негодующим криком. Никанор Иванович заморгал глазами и замолчал.
— Нету валюты? — спросил молодой человек, с любопытством глядя на Никанора Ивановича.
— Нету! — ответил Босой.
— Так, — отозвался молодой человек, — а откуда же появились триста долларов, которые оказались в сортире?
— Подбросил злодей переводчик! — со страстью ответил Босой и застыл от удивления: зал разразился диким негодующим воплем, а когда он утих, молодой человек сказал с недоумением:
— Вот какие басни Крылова приходится выслушивать! Подбросили триста долларов! Все вы, валютчики! Обращаюсь к вам, как к специалистам! Мыслимое ли дело, чтобы кто-нибудь подбросил триста долларов?
— Мы не валютчики, — раздались голоса в зале, — но дело это немыслимое.
— Спрошу вас, — продолжал молодой человек, — что могут подбросить?
— Ребенка! — ответил в зале кто-то.
— Браво, правильно! — сказал молодой человек, — ребенка могут подбросить, прокламацию, но таких идиотов, чтобы подбрасывали триста долларов, нету в природе!
И, обратившись к Никанору Ивановичу, молодой человек сказал печально:
— Огорчили вы меня, Никанор Иванович! А я на вас надеялся! Итак, номер наш не удался.
Свист раздался в зале.
— Мерзавец он! Валютчик! — закричал кто-то в зале, негодуя, — а из-за таких и мы терпим невинно!
— Не ругайте его! — сказал добродушно молодой человек, — он раскается. — И, обратив к Никанору Ивановичу глаза, полные слез, сказал: — Не ожидал я от вас этого, Никанор Иванович!
И, вздохнув, добавил:
— Ну, идите, Никанор Иванович, на место.
После чего повернулся к залу и, позвонив в колокольчик, громко воскликнул:
— Антракт, негодяи!
После чего исчез со сцены совершенно бесшумно.
Потрясенный Никанор Иванович не помнил, как протекал антракт. После же антракта молодой человек появился вновь, позвонил в колокольчик и громко заявил:
— Попрошу на сцену Сергея Герардовича[11] Дунчиль!
Дунчиль оказался благообразным, но сильно запущенным гражданином лет пятидесяти, а без бороды — сорока двух.
— Сергей Бухарыч, — обратился к нему молодой человек, — вот уж полтора месяца вы сидите здесь, а между тем государство нуждается в валюте. Вы человек интеллигентный, прекрасно это понимаете и ничем не хотите помочь.
— К сожалению, ничем помочь не могу, валюты у меня нет, — ответил Дунчиль.
— Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов? — спросил тоскливо молодой человек.
— И бриллиантов нет, — сказал Дунчиль.
Молодой человек печально повесил голову и задумался. Потом хлопнул в ладоши.
Черный бархат раздвинулся, и на сцену вышла дама, прилично одетая, в каком-то жакете по последней моде без воротника.
Дама эта имела крайне встревоженный вид.
Дунчиль остался спокойным и поглядел на даму высокомерно.
Зал с величайшим любопытством созерцал неожиданное и единственное существо женского пола на сцене.
— Кто эта дама? — спросил у Дунчиля молодой человек.
— Это моя жена, — с достоинством ответил Дунчиль и посмотрел на длинную шею без воротника с некоторым отвращением.
— Вот какого рода обстоятельство, мадам Дунчиль, — заговорил молодой человек, — мы потревожили вас, что-бы спросить, нет ли у вашего супруга валюты.
Дама встревоженно дернулась и ответила с полной искренностью:
— Он все решительно сдал.
— Так, — отозвался молодой человек, — ну что ж, в таком случае мы сейчас отпустим его. Раз он все сдал, то надлежит его немедленно отпустить, как птицу на свободу. Приношу вам мои глубокие извинения, мадам, что мы задержали вашего супруга. Маленькое недоразумение: мы не верили ему, а теперь верим. Вы свободны, Сергей Герардович! — обратился молодой человек к Дунчилю и сделал царственный жест.
