Ему совершенно незачем было бегать по комнате, но он не останавливался ни на минуту.
— Никто не будет забыт, — говорил он. — Я не выйду отсюда, не расплатившись со всеми. Всякий, кто был… кха… кто хорошо относился ко мне и моему семейству, будет вознагражден. Чивери будет вознагражден. Юный Джон будет вознагражден. Я в особенности желаю и твердо намерен быть щедрым, мистер Кленнэм.
— Вы мне позволите, — сказал Артур, положив на стол кошелек, — предложить вам небольшую сумму на первое время, мистер Доррит? Я захватил с собой деньги, так как думал, что они могут понадобился вам.
— Благодарю вас, сэр, благодарю вас. Охотно принимаю в настоящую минуту одолжение, от которого должен был бы отказаться час тому назад. Весьма обязан нам за эту временную ссуду, кратковременную и вместе с тем своевременную, в высшей степени своевременную. — Он зажал деньги в руке и взял их со стола. — Будьте любезны, сэр, прибавить эти деньги к вашим прежним ссудам, о которых я уже упоминал, и, пожалуйста, не забудьте долга моего сына. Простого словесного заявления об общем итоге долга совершенно… кха… совершенно достаточно.
В эту минуту глаза его упали на дочь; он остановился, поцеловал ее и погладил по головке.
— Необходимо, милочка, поскорее отыскать портниху и сшить тебе приличное платье. Надо также сделать что-нибудь для Мэгги; сейчас у нее решительно неприличный вид. Затем твоя сестра, Эми, твой брат… И мой брат, твой дядя; надеюсь, что это заставит его, беднягу, немного встряхнуться… надо поскорее известить его. Надо их всех известить. Конечно, мы должны сделать это осторожно, но немедленно. Наша обязанность перед ними и перед самими собой — как можно скорее избавить их… хм… избавить их от работы.
Это был первый намек с его стороны, показывавший, что ему была известна их работа из-за куска хлеба.
Он всё еще расхаживал по комнате, стиснув в руке кошелек, когда на дворе послышался громкий гул голосов.
— Известие распространилось, — сказал Кленнэм, выглянув в окно. — Вы покажетесь им, мистер Доррит? Они искренно радуются и, очевидно, желают вас видеть.
— Я… хм… кха… признаюсь, Эми, душа моя, я желал бы сначала переменить это платье, — сказал он, еще лихорадочнее засуетившись по комнате, — и приобрести… хм… часы с цепочкой. Но приходится покориться… кха… покориться обстоятельствам. Застегни воротничок, душа моя. Мистер Кленнэм, будьте любезны… хм… достать из комода подле вас синий галстук. Застегни сюртук наглухо, душа моя. Застегнутый он выглядит… кха… выглядит внушительнее.
Дрожащей рукой он пригладил свои седые волосы и, взяв под руки дочь и Кленнэма, появился у окна. Члены общежития приветствовали его радостными криками, а он отвечал им воздушными поцелуями, с самым учтивым и покровительственным видом.
Отойдя от окна, он оказал: «Бедняги!» — тоном глубокого сожаления об их печальном положении.
Крошка Доррит упрашивала его прилечь и отдохнуть. Артур сказал ей, что теперь он отправится к Панксу и сообщит ему, что он может прийти хоть сейчас закончить дело с формальной стороны, но она шёпотом просила его остаться, пока отец не успокоится. Ей не нужно было повторять просьбу, и она тотчас же постлала отцу постель и уговорила его лечь. С полчаса или более он не хотел ничего слышать и только бегал по комнате, обсуждая вопрос, разрешит ли директор всем заключенным в полном составе собраться у окон официальной приемной, выходившей на улицу, и полюбоваться его отьездом в карете, что, по его мнению, было бы для них поистине праздничным зрелищем. Но мало-помалу он утомился и лег в постель.
Она села подле него, обвевая его платком и охлаждая его потный лоб. Он, казалось, задремал (не выпуская из рук денег), как вдруг поднялся и сел на кровати.
— Извините, мистер Кленнэм, — сказал он. — Как вы думаете, дорогой сэр, могу я… кха… выйти на улицу сейчас же и немножко пройтись?
— Я думаю, что нет, мистер Доррит, — отвечал тот, скрепя сердце. — Надо исполнить некоторые формальности, и хотя ваше заключение здесь в настоящую минуту — уже простая формальность, тем не менее придется соблюдать ее еще несколько времени.
Старик заплакал.
— Всего несколько часов, сэр, — сказал Кленнэм, стараясь ободрить его.
— Несколько часов, сэр, — возразил тот с неожиданным раздражением. — Вам легко говорить несколько часов, сэр! Понимаете ли вы, что значит лишний час для человека, который задыхается без воздуха!
Это была его последняя вспышка. Поплакав еще немного и пожаловавшись капризным тоном, что ему нечем дышать, он мало-помалу задремал. Кленнэму было над чем поразмыслить, пока он сидел в этой комнатке подле спящего отца и дочери, обмахивавшей его лицо.
Крошка Доррит тоже задумалась над чем-то. Осторожно поправив его волосы и прикоснувшись губами к его лбу, она оглянулась на Кленнэма, который подошел поближе, и сказала шёпотом, очевидно продолжая нить своих мыслей:
— Мистер Кленнэм, он уплатит все свои долги перед освобождением?
— Без сомнения, уплатит все.
— Все долги, за которые он просидел здесь столько лет, — больше, чем я живу на свете?
— Без сомнения.
В глазах ее мелькнуло что-то вроде упрека, но во всяком случае не радость. Он спросил с удивлением:
— Разве вы не рады, что он уплатит все долги?
— А вы? — нерешительно спросила Крошка Доррит.
— Я? Сердечно рад!
— Значит, и я должна радоваться.
— А разве вы не радуетесь?
— Мое кажется несправедливостью, — сказала Крошка Доррит, — что, потеряв столько лет жизни, испытав столько страданий, он всё-таки должен платить долги. Мне кажется несправедливостью, что он должен заплатить их вдвойне: жизнью и деньгами.
— Дитя мое… — начал Кленнэм.
— Да, я знаю, что не следует так рассуждать, — перебила она робко. — Не думайте обо мне слишком дурно, это выросло со мною здесь.
Тюрьма, которая так растлевает всё, только в этом одном затронула душу Крошки Доррит. Порожденное состраданием к бедному узнику, ее отцу, это пятно было первым и последним отпечатком тюремной атмосферы, который заметил в ней Кленнэм.
Он подумал это и не сказал ни слова более. Эта мысль только ярче оживила в его воображении ее чистоту и кротость; они казались еще прекраснее вследствие контраста с этой легкой тенью.
Утомленная волнением, убаюканная тишиной, она медленно уронила руки и опустилась головой на подушку подле отца. Кленнэм тихонько встал, без шума отворил и затворил дверь и ушел из тюрьмы на шумные улицы, унося в своем сердце чувство мира.
ГЛАВА XXXVI
Маршальси — сирота
Наступил день, когда мистер Доррит с семьей должны были навеки проститься с тюрьмой и камнями, которые они так часто попирали.
Времени прошло немного, но старик горько жаловался на медлительность и жестоко упрекал за это мистера Рогга. Он высокомерно обращался с мистером Роггом и угрожал взять другого поверенного. Он советовал мистеру Роггу не смотреть на то, что его клиент оказался в таком месте, а исполнять «свои обязанности, сэр, и как можно скорее». Он сказал мистеру Роггу, что ему известно, что за народ законники и поверенные, но что его не надуют. На смиренное заявление этого джентльмена, что он делает всё возможное, мисс Фанни ответила довольно резко, заметив, что она желала бы знать, как мог бы он делать меньше, когда ему сказано, что за деньгами дело не станет, и выразила подозрение, что он не знает, с кем говорит.
К директору тюрьмы, который состоял в этой должности уже много лет и с которым у мистера Доррита не случалось до сих пор никаких столкновений, этот последний отнесся очень сурово. Директор лично явился с поздравлением и предложил мистеру Дорриту воспользоваться двумя или тремя свободными комнатами в его квартире. Мистер Доррит поблагодарил его и сказал, что подумает об этом, но, как только директор вышел за дверь, уселся к столу и написал ему очень сухое письмо, в котором извещал, что, так как никогда раньше не удостаивался чести получать от него поздравления (что было совершенно справедливо, хотя правду сказать, поздравлять его было решительно не с чем), то считает своим долгом отклонить от имени своего и своей семьи предложение директора, со всей благодарностью, какой оно заслуживает по своему бескорыстному характеру и независимости от всяких светских соображений.
Хотя его брат отнесся к этому обороту судьбы так безучастно, что можно было усомниться, понял ли он, в чем дело, тем не менее мистер Доррит поручил его особу портным, сапожникам, шляпникам и чулочникам под своим личным наблюдением, а старое платье приказал отобрать и сжечь.
Мисс Фанни и мистер Тип не нуждались ни в каких указаниях по части мод и изящных костюмов. Все трое поместились в лучшей из соседних гостиниц, хотя, по справедливому замечанию мисс Фанни, эта лучшая гостиница была порядочной дрянью. Мистер Тип нанял кабриолет с лошадью и грумом и с большим шиком разъезжал по Боро-Хай-стриту — улице, примыкавшей к Маршальси. Тут же нередко появлялся скромный маленький фаэтон парой, из которого выпархивала мисс Фанни, ослепляя директорских дочерей роскошью своих феноменальных шляпок.
