состоял в том, чтобы мы связали Тёркла, скажем, э-э, разорванной простыней, и тогда все подумают, что это Макмёрфи застал его врасплох, связал и позаимствовал ключи, после чего вломился в аптечную, раскидал медикаменты, разбросал папки назло сестре – в это она точно поверит, – и в итоге открыл окно с сеткой и убежал.
Макмёрфи сказал, что это какое-то кино и настолько вздорно, что не может не сработать, и поблагодарил Хардинга за ясную голову. Хардинг признал, что план в самом деле хорош – избавляет других от ответственности перед сестрой, сохраняет работу Тёрклу и позволяет Макмёрфи скрыться. Он сказал, что девушки смогут увезти его хоть в Канаду, хоть в Тихуану, или даже в Неваду, если захочет, и ему ничего не грозит; полиция никогда особо не разыскивает психических, сбежавших из больницы, потому что девять из десяти всегда возвращаются через несколько дней, пьяные и несчастные, рассчитывая на бесплатный кров и стол. Мы еще поговорили об этом и допили сироп от кашля. Уговорили-таки галлон. Хардинг снова присел.
Макмёрфи перегнулся через девушку, взял его за руку и стал задумчиво смотреть то на него, то на меня, с тем странным, усталым выражением лица. Он спросил, а как же мы, почему мы просто не встанем, не оденемся и не уйдем с ним?
– Я еще не вполне готов, Мак, – сказал Хардинг.
– Тогда с чего ты взял, что я готов?
Хардинг посмотрел на него молча и улыбнулся, а затем сказал:
– Нет, ты не понял. Я буду готов через две-три недели. Но я хочу достичь этого сам, своими силами, и выйти через парадную дверь, со всей этой традиционной мишурой и формальностями. Хочу, чтобы жена приехала за мной в назначенное время и забрала на машине. Хочу, чтобы они знали, что я это смог.
Макмёрфи кивнул.
– Ну а ты, Вождь?
– Я вроде в порядке. Только еще не знаю, куда хочу пойти. И кто-то должен побыть здесь неделю-другую после тебя, чтобы все не начало сползать обратно.
– А что будет с Билли, Сифелтом и Фредриксоном и остальными?
– За них не могу сказать, – сказал Хардинг. – У них все еще есть проблемы, как и у всех нас. Они все еще во многом больные люди. Но это уже что-то: они теперь люди, пусть и больные. Не кролики, Мак. Может, когда-нибудь они и станут здоровыми людьми. Не могу сказать.
Макмёрфи обдумал это, глядя на тыльную сторону своих ладоней. Затем снова взглянул на Хардинга.
– Хардинг, в чем дело? Что происходит?
– Ты обо всем об этом?
Макмёрфи кивнул. Хардинг покачал головой.
– Не думаю, что смогу ответить тебе. О, я мог бы изложить фрейдистские причины в заумных выражениях, и они были бы по-своему верны. Но ты ведь хочешь знать причины причин, а их я назвать не могу. Во всяком случае, не за других. А за себя… Вина. Стыд. Страх. Самоуничижение. Я обнаружил в раннем возрасте, что я… скажем для мягкости, не такой. Лучше говорить об этом так, более общо. Я предавался некоторым занятиям, которые считаются постыдными в нашем обществе. И я помешался. Не от самих этих занятий, я так не думаю, а от ощущения огромного, убийственного указующего перста общества, направленного на меня, и грозного голоса миллионов: «Стыд и срам, стыд и срам». Так общество обходится с теми, кто не такой, как все.
– Я тоже не как все, – сказал Макмёрфи. – Почему же со мной не случилось чего-то подобного? Сколько себя помню, до меня вечно люди докапывались – не с одним, так с другим, – но я от этого не тронулся.
– Да, ты прав. Ты не от этого тронулся. Я не хочу сказать, что моя причина – единственно возможная. Хотя одно время я думал, несколько лет назад, в свои умственные годы, что общественное порицание – это единственная сила, которая приводит человека к безумию, но ты убедил меня пересмотреть мою теорию. Есть кое-что еще, что ведет людей, сильных людей, как ты, друг мой, той же дорогой.
– Да ну? Не то чтобы я признавал, что иду этой дорогой, но что это за кое-что?
– Это мы. – Хардинг обвел окружающее пространство плавным прозрачным жестом и повторил: – Мы.
– Чушь, – сказал Макмёрфи, усмехаясь, с тенью сомнения в голосе.
Он встал, подняв девушку, и прищурился на настенные часы.
– Почти пять. Мне нужно прикорнуть перед большим отвалом. Дневная смена не появится еще два часа; давайте не будем пока тревожить Билли с Кэнди. Я свалю около шести. Сэнди, милая, может, мы протрезвеем за час в общей спальне? Что скажешь? Завтра у нас долгая дорога – в Канаду ли, в Мексику или куда еще.
Мы с Тёрклом и Хардингом тоже встали. Все прилично напились и пошатывались, но хмельная радость уже сменилась мягкой грустью. Тёркл сказал, что вытряхнет из постели Макмёрфи с девушкой через час.
– И меня разбуди, – сказал Хардинг. – Хочу стоять у окна с серебряной пулей в руке, когда он уедет, и вопрошать: «Кто же этот человек в маске?»
– Да ну тебя. Вы оба давайте ложитесь, глаза бы мои на вас не глядели. Я понятно выражаюсь?
Хардинг усмехнулся и кивнул, но ничего не сказал. Макмёрфи протянул ему руку, и Хардинг пожал ее. Не выпуская его руку, Макмёрфи отклонился
