— Я кое-что хочу рассказать тебе… наверное, ты часто задавался вопросом, почему я покинула дом.
Он кивнул:
— Я не хотел спрашивать, ведь я знаю, как ты любила это место, как ты его любишь до сих пор…
— Да, я люблю его, — ответила она.
И она обрушила все преграды, с блаженным осознанием того, что делала. С тех пор, как Паддл покинула ее, она не была способна ни с кем поговорить без умолчаний о своем изгнании. И, когда она начала, то не имела ни малейшего желания остановиться, она рассказала ему все, не опуская ни одной подробности, кроме той, что запрещала ей честь — она скрыла имя Анджелы Кросби.
— Это так жестоко по отношению к Мэри, — сказала она под конец, — подумай только, Мэри никогда не видела Мортона; за все эти годы она даже не встречала Паддл! Конечно, Паддл не может приехать и остаться здесь — как она тогда вернется в Мортон? И потом, я хочу, чтобы она жила вместе с моей матерью… Но все это кажется таким возмутительным по отношению к Мэри.
Она продолжала говорить с ним о своем отце:
— Если бы мой отец был жив, я знаю, он помог бы мне. Он так любил меня, и он понимал… я обнаружила, что мой отец знал все обо мне, только… — она замешкалась, потом договорила: — Возможно, он слишком любил меня, чтобы мне рассказать.
Мартин довольно долго молчал, и, когда он заговорил, то его голос был очень серьезным:
— Мэри… насколько ей известно обо всем этом?
— Я старалась ей сказать как можно меньше. Она знает, что я не могу больше жить с моей матерью, и что моя мать не пригласит ее в Мортон; но она не знает, что мне пришлось покинуть дом из-за женщины, что меня выгнали — я хотела пощадить ее, насколько могла.
— Ты считаешь, что была права?
— Да, тысячу раз.
— Что ж, только ты можешь судить об этом, Стивен, — он посмотрел на ковер, потом резко спросил: — Она знает о тебе и обо мне, о…
Стивен покачала головой:
— Нет, понятия не имеет. Она думает, ты просто был моим хорошим другом, как сейчас. Я не хочу, чтобы она знала.
— Ради меня? — спросил он.
И она медленно ответила:
— Ну да, я думаю… ради тебя, Мартин.
Потом случилось нечто неожиданное и очень растрогавшее ее; его глаза наполнились слезами сочувствия:
— Господи, — произнес он, — почему все это должно было навалиться на тебя… этот немыслимый промысел Божий? От такого можно веру в Бога потерять!
Она ощутила огромную потребность утешить его. В эту минуту он казался настолько моложе, чем она, когда стоял со слезами сочувствия на глазах, усомнившийся в Боге из-за своего человеческого сострадания:
— Ведь есть еще деревья. Не забудь о деревьях, Мартин — ты же верил в Бога благодаря им.
— И ты стала верить в Бога? — спросил он.
— Да, — сказала она ему, — это странно, но теперь я знаю, что должна верить — многие из нас чувствуют это, в конечном счете. Я не религиозна по-настоящему, как некоторые другие, но я стала признавать существование Бога, хотя иногда все еще думаю: «Неужели Он может действительно существовать?» От этого никуда не денешься, когда увидишь то, что я видела в Париже. Но, если нет Бога, то где некоторые из нас находят даже ту небольшую смелость, которой мы обладаем?
Мартин молча глядел в окно.
3
Мэри снова становилась нежной; теперь она по временам бывала бесконечно нежной, ведь счастье способствует нежности, а в эти дни Мэри была странно счастливой. Утешенная присутствием Мартина Холлэма, вновь утвержденная в гордости и самоуважении, она могла созерцать мир без прежнего чувства отдаленности, могла на некоторое время вложить в ножны свой меч, и эта передышка принесла ей благополучие. Она обнаружила, что в глубине души не была ни такой храброй, ни такой мятежной, как представляла себе, что, как многие другие женщины до нее, она радовалась тому, что чувствует себя защищенной; и постепенно, пока шли недели, она начинала забывать свою горькую обиду.
Только одно угнетало ее — то, что Стивен отказывалась сопровождать ее, когда она ездила в Пасси; она не могла понять этого, и ей приходилось относить это на счет влияния Валери Сеймур, которая встречала когда-то тетю Мартина, та не понравилась ей, и, похоже, это было взаимно. Так смутная неприязнь, которую Валери внушала девушке, начала становиться менее смутной, и вот Стивен с удивлением и потрясением осознала, что Мэри ревнует ее к Валери Сеймур. Но это казалось таким нелепым и преждевременным, и Стивен решила, что это чувство могло быть лишь мимолетным, и оно не было настолько значительным, чтобы омрачить эти дни, заполненные Мартином. Ведь теперь, когда его зрение почти восстановилось, он говорил, что собирается осенью отправиться домой, и каждую свободную минуту, которую он мог урвать у своей тети, ему хотелось проводить вместе со Стивен и Мэри. Когда он говорил о своем отъезде, Стивен иногда казалось, что тень проходила по лицу Мэри, и сердце выдавало ее, хотя она говорила себе, что, разумеется, обе они будут скучать по Мартину. К тому же и Мэри никогда не была с ней такой верной и преданной, она так явно старалась доказать свою любовь в тысячах ее маленьких проявлений. Бывало даже, что ее манеры по контрасту казались резкими и недружелюбными по отношению к Мартину, когда она спорила с ним из-за каждой мелочи, подкрепляя свое мнение ссылками на Стивен — да, несмотря на свою вновь обретенную нежность, иногда она не бывала нежной с Мартином. И эти внезапные, непредвиденные перемены настроения оставляли у Стивен чувство неловкости и удивления, так что однажды ночью она заговорила, довольно тревожно:
— Почему ты так вела себя с Мартином сегодня вечером?
Но Мэри притворилась, что не понимает ее:
— Как я себя вела? Я вела себя, как обычно. — И, когда Стивен стала настаивать, Мэри поцеловала шрам на ее щеке: — Милая, не начинай сейчас работу, уже так поздно, и потом…
Стивен отложила работу, потом вдруг сильно прижала к себе девушку:
— Ты очень меня любишь? Скажи мне скорее, скорее! — ее голос дрожал от чего-то, очень похожего на страх.
— Стивен, мне больно… не надо, мне больно! Ты знаешь, что я больше жизни тебя люблю.
— Ты моя жизнь… вся моя жизнь, — прошептала Стивен.
Глава пятьдесят четвертая
1
Судьба, которая теперь крепко держала их всех в своих руках, начала быстрее разыгрывать свои карты. Этим летом они отправились в Понтрезину, потому что Мэри никогда не видела Швейцарии; но графиня должна была лечиться, сначала в Виши, потом в Баньоль де л'Орн, и это позволяло Мартину присоединиться к ним. И вот Стивен впервые заметила, что с Мартином Холлэмом что-то не так.
Как он ни старался, он не мог обмануть ее, ведь этот человек был почти болезненно честным, и любой обман так был ему не к лицу, что, казалось, бросался в глаза. Но теперь бывали времена, когда он избегал ее взгляда, когда становился очень молчаливым и неловким со Стивен, как будто что-то неизбежное и злополучное вмешалось в их дружбу; более того, такого рода, что он боялся сказать ей об этом. И однажды, как ослепительная вспышка, к ней пришло озарение — дело было в Мэри.
Это ошеломило ее, как удар между глаз, так что сначала она не могла ничего видеть вокруг. Мартин, ее друг… Но что это значит? И Мэри… Такое невероятное несчастье, если это правда! Но правда ли, что Мартин Холлэм полюбил Мэри? И другая мысль, еще более невероятная — полюбила ли Мэри, в свою очередь, Мартина?
Туман постепенно рассеялся; Стивен была холодна, как сталь, ее восприятие стало острым, как кинжал, что вонзился в ее душу, впивая кровь из самой ее глубины. И она стала присматриваться. Ей казалось, она вся превратилась в слух и зрение — это было чудовищно, совершенно унизительно, и все же в ней появилось почти невыносимое мастерство, тонкость, превосходящая ее собственное понимание.
И Мартин не мог сравняться с такой Стивен. Влюбленный, он не мог прятать свои предательские глаза от ее глаз, ведь они тоже были глазами влюбленной; он не мог скрыть некоторые нотки в своем голосе, когда он говорил с Мэри. Ведь все, что он чувствовал, уже давно стало частью Стивен, как он мог надеяться скрыть это от нее? И он знал, что она раскрыла правду, а она, в свою очередь, ощущала, что он это знает, но никто из них не заговаривал — в мертвенной тишине она следила за ним, и в тишине он выдерживал ее слежку.
Это было ужасное лето для всех троих, тем ужаснее, что они были окружены красотой и великим покоем, когда вечер сходил на снега, превращая нетронутые белые вершины в сапфировые, а потом в темно-пурпурные; вывешивая невероятные крупные звезды над широкими уступами ледника Розег. Ведь их сердца были полны невысказанного страха, бурных страстей, потрясений, которые никак не шли к этому блаженному покою, к мирному, улыбающемуся довольству природы — и Мэри была потрясена не меньше. Передышка, наступившая для нее, теперь казалось жалкой и мимолетной; теперь ее разрывали противоборствующие эмоции; она была испугана и удивлена пониманием, что Мартин значит для нее больше, чем друг, но меньше, о, конечно же, намного меньше, чем Стивен. Страсть к этой женщине запылала в ней, как огненное кольцо, ограждая ее от любви к этому мужчине; ведь не меньше, чем тайна самой девственности, велика власть того, кто разрушил ее, и эта власть все еще принадлежала Стивен.
