— Нет, нет! Это произошло бы независимо от моей воли. Ведь не зависит же от моей воли то, что я сейчас здесь. Вы притягиваете меня к себе. Если б я сидел в глухом каземате, вы исторгли бы меня оттуда! Я пробился бы сквозь тюремные стены и пришел бы к вам! Если б я был тяжело болен, вы подняли бы меня с одра болезни, я сделал бы шаг и упал к вашим ногам!
Дикая сила, звучавшая в словах этого человека, — сила, с которой спали все оковы, — была поистине страшна. Он замолчал и ухватился рукой за выступ кладбищенской ограды, точно собираясь выворотить камень.
— Ни одному человеку не дано знать до поры до времени, какие в нем таятся бездны. Некоторые так никогда и не узнают этого. Пусть живут в мире с самими собой и благодарят судьбу. Но мне эти бездны открыли вы. Вы заставили меня познать их, и с тех пор это море, разбушевавшееся до самого дна, — он ударил себя в грудь, — не может успокоиться.
— Мистер Хэдстон, я не хочу больше вас слушать! Остановитесь, замолчите! Так будет лучше для нас обоих. Пойдемте поищем моего брата.
— Нет, подождите! Мне надо высказать все. Я не знаю покоя с того самого дня, как заговорил об этом и остановился, не высказавшись до конца. Вы встревожились? Мое несчастье заключается еще и в том, что, говоря с вами или о вас, я запинаюсь на каждом слове, а если даю себе волю, то дохожу до безумия! Вон фонарщик. Он сейчас уйдет. Умоляю вас, сделаем еще один круг. Вы напрасно тревожитесь. Я могу сдержать себя и сдержу, обещаю вам.
Она покорилась его мольбе — что же ей оставалось? — и они еще раз обошли кладбище, молча ступая по каменным плитам. Фонарщик зажег один за другим фонари; при их свете суровая серая колокольня будто отступила вдаль, и они опять остались наедине. Он не произнес ни слова до тех пор, пока не дошел до того места, где несколько минут назад прервал свою речь, и там опять задержал шаги и опять ухватился за выступ ограды. И потом, начав говорить, он смотрел не на нее, а на этот выступ, и все сильнее впивался в него пальцами.
— Вы знаете, что я хочу сказать. Я люблю вас. Какой смысл вкладывают в эти слова другие люди, мне неведомо, а я вкладываю в них вот что: меня влечет к вам непреодолимая сила, она владеет всем моим существом, и противостоять ей нельзя. Вы можете послать меня в огонь и в воду, вы можете послать меня на виселицу, вы можете послать меня на любую смерть, вы можете послать меня на все, чего я до сих пор страшился, вы можете послать меня на любую опасность, на любое бесчестье. Мысли мои мешаются, я перестал быть самим собой, вот почему вы моя погибель. Но если вы примете мое предложение и согласитесь стать моей женой, в вашей же власти будет подвигнуть меня на все самое лучшее, самое доброе. Я вполне обеспечен, и вы ни в чем не будете нуждаться. Репутация у меня безукоризненная, она послужит вам надежной защитой. Когда вы увидите меня за работой, которую я выполняю хорошо, когда увидите, как меня уважают, может быть вы будете даже гордиться мною. Я не пожалею сил на это. Все доводы против такого предложения я откинул и делаю его от чистого сердца. Ваш брат всецело на моей стороне, и весьма вероятно, что мы с ним будем жить и работать вместе. Во всяком случае, я не оставлю его без своей помощи, без своей моральной поддержки. По-моему, больше того, что сказано, сказать нельзя. Лишними словами только все испортишь, а я и так говорил плохо. Добавлю только одно: если серьезность моих намерений что-то значит для вас, то верьте — они серьезны, предельно серьезны!
Куски извести из-под камня, который он все выворачивал из ограды, посыпались на мостовую, как бы в подтверждение его слов.
— Мистер Хэдстон…
— Подождите! Прежде чем отвечать мне, давайте еще раз обойдем кладбище. У вас будет лишняя минута подумать, а мне это поможет хоть немного собраться с силами.
Она снова уступила его мольбе, и они снова вернулись на прежнее место, и снова он вцепился пальцами в выступ ограды.
— Так как же, — спросил он, не отводя глаз от камня, — да или нет?
— Мистер Хэдстон, я благодарю вас со всей искренностью, я благодарю вас со всей признательностью и надеюсь, что вы скоро найдете себе достойную жену и будете счастливы с ней. А я должна сказать — нет.
— Может быть, вам надо время на раздумье — неделю, несколько дней? — спросил он сдавленным голосом.
— Нет, не надо.
— Это окончательное решение? И нет надежды, что вы измените его в мою пользу?
— Это решение окончательное, мистер Хэдстон, и я вынуждена сказать вам, что не изменю его.
— Тогда… — голос у Брэдли сразу окреп, и, круто повернувшись к ней, он с такой силой ударил кулаком по камню, что до крови содрал кожу на суставах, — тогда дай-то бог, чтобы я не убил его!
Злоба и ненависть, которые слышались в этих словах, сорвавшихся с его посиневших губ, окровавленная рука, которую он сжимал, точно в ней был нож, нанесший смертельный удар, — все это так напугало Лиззи, что она повернулась и бросилась бежать. Но он удержал ее.
— Мистер Хэдстон, пустите меня! Мистер Хэдстон, я буду звать на помощь!
— Это мне надо звать на помощь! — сказал он. — Если бы вы только знали, как я в ней нуждаюсь!
Чуть не закричав, она отшатнулась от этого искаженного судорогой лица и, не зная, что делать, стала искать глазами брата. Но прошла секунда, и лицо Брэдли застыло, точно на него легла печать смерти.
— Вот! Видите, я овладел собой. Выслушайте меня!
Она вспомнила, что всю жизнь ей приходилось надеяться только на самое себя, вспомнила, что не обязана отчитываться перед этим человеком в своих поступках, и, с достоинством отведя его руку, смело взглянула ему в лицо. Он словно впервые увидел, как она красива. Глаза его померкли — взгляд этой девушки отнял весь их свет и взял его себе.
— Теперь по крайней мере я ничего не оставлю недосказанным, — продолжал он, сложив руки на груди, чтобы не взмахнуть ими в порыве отчаяния. — Теперь, после этого разговора, я по крайней мере не буду мучиться, что упустил возможность высказать все до конца. Мистер Юджин Рэйберн.
— Так это он причина вашей необузданной ярости? — с негодованием воскликнула Лиззи Хэксем.
Брэдли закусил губы, посмотрел ей в лицо и не ответил ни слова.
— Так вы угрожали мистеру Рэйберну? Он снова закусил губы, посмотрел ей в лицо и не ответил ни слова.
— Вы просили выслушать вас, а теперь не хотите говорить! Пустите меня, я пойду поищу брата.
— Стойте! Я никому не угрожал.
Взгляд Лиззи упал на его окровавленную руку. Он поднял ее ко рту, вытер о рукав и снова положил на грудь, повторив:
— Мистер Юджин Рэйберн.
— Зачем вы твердите это имя, мистер Хэдстон?
— Затем! что в нем заключено то немногое, что осталось недосказанным. Заметьте! Я никому не угрожаю! Если вы услышите в моих словах угрозу, остановите меня, поставьте мне это в вину. Мистер Юджин Рэйберн.
В том, как он произносил это имя, чувствовалась такая угроза, страшнее которой не могло и быть.
— Он преследует вас. Вы принимаете его услуги. И его вы слушаете охотно. Мне это известно не хуже, чем ему.
— Мистер Рэйберн очень внимательно и душевно отнесся ко мне после смерти моего несчастного отца, — гордо проговорила Лиззи, — и проявит большую заботу о его памяти.
— Ну, разумеется! Мистер Юджин Рэйберн человек очень заботливый и душевный!
— К вам-то, по-моему, он не имеет никакого касательства, — сказала Лиззи, не в силах сдержать негодование.
— Нет, имеет. Тут вы ошибаетесь. Он имеет ко мне прямое касательство.
— Какое?
— Хотя бы как соперник, — ответил Брэдли.
— Мистер Хэдстон! — воскликнула Лиззи, вся вспыхнув. — С вашей стороны низко так говорить со мной. Но я воспользуюсь этим и скажу, что вы мне не нравитесь, что вы мне сразу не понравились, с первой нашей встречи, и никто, ни один человек в мире не виноват в том, как я к вам отношусь.
Его голова упала на грудь, точно придавленная тяжестью, но не прошло и секунды, как он снова взглянул Лиззи в лицо и провел языком по губам.
— Я говорю вам то немногое, что осталось недосказанным. Я знал о существовании мистера Юджина Рэйберна с тех самых пор, как вы приковали меня к себе. Знал, — и тщетно старался побороть свое чувство к вам. Это ничего не меняло. Полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, я жил все это время. Полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, я говорил с вами сегодня, и, полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, убедился, что мной пренебрегают, что меня отвергли.
— Если вам угодно именно так понимать мою благодарность и мой отказ от вашего предложения, то я тут не виновата, мистер Хэдстон, — сказала Лиззи, чувствуя жалость к этому человеку, мучительно боровшемуся с самим собой, — жалость, быть может, не меньшую, чем отвращение и страх.
— Я ни на что не сетую, — продолжал он, — а просто говорю вам, как обстоит дело. Меня тянуло к вам вопреки чувству собственного достоинства, вопреки тому, что существует мистер Юджин Рэйберн. Вы понимаете, как я низко пал теперь в собственных глазах?
