Даже из этих маминых слов ясно, насколько у неё было развито чувство юмора.
Я и теперь не могу без гнева вспоминать о том времени, когда Вы впервые опубликовали книгу прозы с критикой Тэнри. Гнев и растерянность тогда испытали всё, начиная с председателя правления, а отцу пришлось даже подать руководству заявление об отставке. Вы в это время были далеко и пребывали в счастливом неведении…
До этого случая родители редко делились слухами о Вас, и я почти ничего не знала о Вашем существовании. Конечно, очень рано расставшись с Вами, мама не могла утешиться только тем, что у неё много других детей, но, по-видимому, поручив Вас Богу, она больше не беспокоилась о Вашей судьбе.
Узнав о Вашем сочинении, я была поражена и прибежала домой, воображая, как, должно быть, убивается мама. Однако она, неторопливо налив мне зелёного чая, напротив, стала утешать меня, говоря:
— Мы и сами в юности приняли веру вопреки воле родителей, а теперь наш черёд выслушивать порицания. Я не считаю судьбу чем-то мудрёным и загадочным. Обыкновенное дело, по-моему. К тому же я не выполнила по отношению к этому сыну своего родительского долга… Наверняка он переживал страдания, о которых мы ничего не знаем. Видимо, рос с мыслью о том, что все они связаны с нашей верой… Это просто несчастное стечение обстоятельств, так что не стоит поднимать шум. Плата за прошлое.
Однажды утром, приблизительно через неделю после этого, по пути домой с утренней службы в храме мама сказала мне так просто, словно речь шла о погоде:
— Прочитала эту книгу. Ничего особенно удивительного он там не пишет. Его просто огорчает то, что, хотя вера должна поддерживать человека, его герой-проповедник использует верующих, заставляя их поддерживать себя самого, и в результате становится маленькой копией настоятеля храма Хонгандзи.
Спокойно попрощавшись с мамой и возвратившись домой, я вдруг поняла всю серьёзность сказанного ею и в тревоге поспешила к родителям. Ведь если бы мама высказала подобные мысли в храме, это, несомненно, привело бы к скандалу. Оказалось, что мама, вернувшись со службы и даже не позавтракав, пошла в поле пропалывать батат.
— Пожалуйста, не говори больше никому то, что сказала недавно, иначе тебя неправильно поймут. Хорошо? — обратилась я к ней.
— Ладно. Это всё уже в прошлом… В этом году батат уродился, внуки в Токио будут рады…
Мама, словно не замечая моей тревоги, увлечённо заговорила о батате и прочем. До боли ясно понимая её настроение, я также решила про себя, что эпизод с Вашей книгой исчерпан.
Но вскоре был опубликован ещё один Ваш роман с критикой учения Тэнри, и, словно вновь раздутое из тлеющих углей пламя, споры вокруг родителей вспыхнули с удвоенной силой.
Вы представьте себе хорошенько их тогдашнюю ситуацию. На отца с мамой обрушилось и холодное осуждение за грех приобщения детей к науке, и злорадное презрение: как могут они наставлять чужих детей, не сумев наставить на путь истины собственных?! Да другие на их месте не смогли бы долее оставаться в храме и глядеть в глаза прихожанам! Отец с мамой осунулись на глазах и выглядели подавленными.
О, как я тогда возненавидела Вас, называя негодным сыном! Но мама и на этот раз непривычно резко оборвала меня:
— Долг верующего в том, чтобы прежде, чем гневаться на другого, строго посмотреть на себя самого. Он в самом деле не прав, но в том, что он пишет, есть доля истины.
— Но он не должен был самодовольно учинять публичную критику учения! Ведь это похоже на сознательную враждебность!..
Я даже расплакалась от возмущения.
— Критика — его специальность.
Помню, я посмотрела на маму с изумлением.
Я подумала: не оттого ли она защищает Вас, что, потеряв ещё в младенчестве, любит Вас больше, чем остальных детей, хотя никогда и не говорила об этом? Про себя я сердито решила: не желаю более ничего про Вас знать! Но, видя, в какое ужасное положение попали бедные родители и как им одиноко, я испытывала тайную горечь и злилась на Вас.
К счастью, полгода спустя маме разрешили участие в церемонии по изготовлению амулетов, и для родителей наконец-то проглянул луч солнца. Пятно бесчестия с их репутации было полностью снято, и в храме они могли высоко держать голову при встрече с прихожанами. В детстве, при расстройстве желудка или других бедах, Вам наверняка тоже давали амулеты, так вот именно о таких и идёт речь. Для их изготовления избирается самая благочестивая прихожанка, и это высшая честь для верующей, наибольшее моральное поощрение со стороны руководства общины, признание того, что сия избранница достойна, исполнившись Божественного духа, совершить таинство.
Родители радовались этому как незаслуженной милости и со слезами славили Господа. А потом мама одна отправилась в храм. В её отсутствие мы с отцом денно и нощно молились Богу о благополучном исполнении её служения.
Чтобы изготовить амулеты, с помощью которых множество верующих сможет забыть о муках недуга, нужно, наверное, возвыситься до божественной чистоты. Последнее, я была уверена, не составляет труда для мамы, и за это я не беспокоилась. Меня тревожило, сможет ли она благополучно завершить порученную ей великую миссию.
Через месяц она закончила служение и с радостью возвратилась домой.
Мы стали дотошно расспрашивать её, как всё было, но она отвечала только, что это не заслуженная ею Благодать, а от подробного рассказа явно уклонилась.
— В зале служения, похожей на великолепный дворец, я никак не могла обрести Божественной высоты духа… Видно, надо ещё много работать над своей душою в этой лачуге, помогая страждущим… Но поскольку день моего телесного переселения[95] близок, чтобы вполне очистить свой дух, мне придётся перерождаться ещё раза два-три.
После этих шутливых слов она сразу же отправилась работать в поле.
Надеясь поподробнее расспросить её, что именно она имела в виду, я всё ждала удобного случая, но два месяца спустя без особой болезни мама почила вечным сном. Вес её в час кончины не достигал и девяти канов[96], словно она всю себя раздала в служении…
Г-н ***,
Дописав письмо до этой строчки, я случайно взглянула на стол Ёсио и увидела там раскрытую посредине книгу. В глаза мне бросилось подчёркнутое красным карандашом место:
"Нынешняя дождливая, тягостная зима будет возмещена прекрасным летом. И муки эти также будут искуплены. И эти действия тоже не были напрасны, и в моих трудах есть некая польза. Во всём, я думаю, обязательно есть какой-то смысл. Человек по сути своей религиозен, однако, когда вера его облекается в отчётливые слова и системы, я уже перестаю понимать её".
Если не знаешь, о чём говорится перед этим отрывком и после него, смысл непонятен, поэтому я попыталась прочесть другие места. Похоже, это был финал длинной повести, и принадлежали эти слова некоему иностранцу, имя которого, кажется, Шардонну. Значение этих слов как-то ускользало от моего сознания, и с тревожной мыслью: что нашёл Ёсио в тексте этого иностранца? — я задумалась, пристально глядя на письменные знаки. Попробую истолковать прочитанное как умею, по-простому, без мудрёных иностранных фраз.
Жизнь отца и мамы была той самой дождливой зимой, зато мы, их дети, вознаграждены прекрасным летом, так что вера родителей не была тщетной. И Вы тоже должны, если, например, Вас спросит о том Ёсио, не запутывая его своими словами и системами, без искажений раскрыть облик человека, который, по сути, религиозен.
И если в жизни таких близких Вам людей, как родители, было что-то похожее на средневековую легенду, то хотелось бы, чтобы Вы в своих наблюдениях над человеком не довольствовались только любимыми очками, а заглянули в собственную душу. Ведь задача литератора прежде всего — в правдивом изображении человека, не так ли?
1941 г.
Таинство
Виктор Мазурик, перевод на русский язык
Говорят, умершим дано жить только в памяти тех, кто остаётся на Земле. Слой же человеческой памяти со временем тает, и всё труднее становится умершему существовать в памяти живого; да и сами живые, приходит время, покидают этот мир. Что происходит тогда с духом ушедшего прежде, с его пожеланиями, обращёнными к этому миру?
Вада Минору.
Ты погиб на войне 25 июля 20 года Сева[97], о твоей смерти я узнал в конце того же года, пару лет назад. Из тех двадцати с лишним ребят, что до отправки в армию дважды в месяц собирались у меня дома, пал на войне ты один — все остальные, кроме Ивами, без вести пропавшего на Филиппинах, благополучно демобилизовались. С тех пор минуло два года — два года смятения и хаоса порушенной жизни, в которой каждый, как зверь, исступлённо бьётся за собственное спасение. Я не смог даже встретиться с твоими друзьями, вернувшимися с войны, и не нашлось у меня сил оплакать тебя, приютить у себя в душе.
