хозяин гостиницы. – Утром мы решили, что ее хозяйка спит, но когда она не дала о себе знать ни в десять, ни даже в одиннадцать часов, я дал горничной свой ключ и позволил войти…
– Но дверь оказалась не запертой, а лишь закрытой, – продолжила горничная, – и она лежала… мертвой, не так ли, месье? Лицом в подушку, с беспорядочно разметавшимися прекрасными волосами. Никогда не позволяла их собрать в прическу: говорила, что от этого болит голова. Такие красивые волосы!
Она со вздохом приподняла золотистую прядь и опустила, а я вспомнила вчерашние слова Аманды и еще крепче к ней прижалась.
Тем временем доктор исследовал тело под одеялом, которое до этой минуты хозяин не позволял приподнять. Наконец вытащил руку, всю окровавленную, и в ней держал короткий острый нож с прикрепленным к рукоятке клочком бумаги.
– Грязная игра, – заключил доктор. – Дама была убита. Этот кинжал вонзился прямиком в сердце.
Надев очки, он прочитал окровавленную записку с французским текстом:
– Numero Un. Ainsi les Chauffeurs se vengent [82].
– Пойдем скорее! – прошептала я, обращаясь к Аманде. – О, скорее оставим это ужасное место!
– Немного подождем, – ответила она. – Всего несколько минут. Так будет лучше.
Множество голосов высказали подозрения в адрес кавалера, который вчера вечером прибыл последним. Он задал множество вопросов о молодой даме, чье высокомерное поведение в общем зале как раз бурно обсуждалось после нашего с Амандой ухода. Должно быть, месье явился вскоре, внимательно все выслушал и только после этого заговорил о необходимости уехать на рассвете, для чего потребовал ключи и от конюшни, и от ворот. Иными словами, сомнений в личности убийцы не возникло даже до приезда представителя закона, за которым немедленно послал доктор. Однако записка отчаянно напугала собравшихся. Кто такие эти шоферы? Никто не знал. А ведь один из разбойников мог находиться в комнате, намечая следующие жертвы мщения. В Германии почти не говорили об ужасной банде, а пару раз услышав истории в Карлсруэ, я обратила на рассказы не больше внимания, чем на сказку о великанах-людоедах, но здесь, в логове разбойников, ужас ощущался во всей безысходности. Никто не согласился выступить свидетелем. Общественный обвинитель отказался от возбуждения судебного процесса. Да и что говорить? Даже мы с Амандой, зная про убийцу молодой особы куда больше остальных, не решились вымолвить ни слова и притворились, что ничего не видели и не слышали. Мы, которые могли бы рассказать многое! Но как? Сломленные постоянной тревогой и усталостью, мы ощущали себя следующими жертвами. Жуткая правда состояла в том, что эту даму из-за ее прекрасных волос приняли за меня.
Аманда подошла к хозяину и открыто, чтобы не вызвать подозрений, сообщила, что мы покидаем гостиницу. Подозрения были направлены в иное русло, так что никаких вопросов к нам не возникло. А уже через несколько дней мы были на противоположном берегу Рейна, в Германии, и держали путь в сторону Франкфурта, но все так же выдавали себя за странствующего портного с женой, и Аманда по-прежнему занималась ремеслом.
Однажды мы встретили молодого путешественника из Гейдельберга, и я его вспомнила, хотя он, к счастью, не смог меня узнать. С напускным равнодушием я спросила, как поживает старый мельник, и в ответ услышала, что тот умер. Вызванные долгим молчанием отца самые страшные предчувствия оправдались и невыразимо меня потрясли. Земля ушла из-под ног. Совсем недавно я обещала Аманде спокойствие и комфорт, что ожидали ее в доме отца, о благодарности доброго старика за мое спасение, о том, как там, вдали от ужасной Франции, моя спасительница на весь остаток жизни обретет кров и уют. Я обещала Аманде благоденствие, а для себя надеялась на долгожданное счастье. Надеялась облегчить сердце и совесть, рассказав все, что знаю, лучшему, самому мудрому и верному другу. Ждала его любви, как надежной поддержки в жизни… И вот отца больше нет!
Услышав трагическую новость из Гейдельберга, я поспешно вышла из комнаты, а спустя некоторое время за мной последовала Аманда.
– Бедная мадам! – воскликнула она и принялась утешать всеми возможными способами, а потом постепенно поведала то, что услышала после моего ухода о родном доме, который уже знала не хуже меня самой, будь то по разговорам в Ла-Рош или по воспоминаниям во время тяжкого совместного путешествия. Она спросила путника о моем брате и его жене. Конечно, оба продолжали жить на мельнице, однако (не знаю, насколько правда, но тогда я поверила) Бабетта полностью подчинила мужа своей воле, и теперь он смотрел ее глазами и слушал ее ушами. В последнее время в Гейдельберге заговорили о внезапной близости Бабетты с неким французским аристократом, который неожиданно появился на мельнице. Он якобы был женат на сестре мельника, которая повела себя недостойно и неблагодарно, но это не оправдывало чрезмерной близости Бабетты, которая повсюду расхаживала вместе с французом, а после его отъезда (это житель Гейдельберга знал наверняка) состояла с ним в переписке. Муж, кажется, не видел в поведении жены ничего дурного, хотя настолько переживал из-за смерти отца и позора сестры, что не осмеливался поднять головы и посмотреть людям в глаза.
– Как видите, – заключила Аманда, – история доказывает: месье де ла Турель заподозрил, что вы вернетесь в родное гнездо, побывал там, выяснил, что вас еще нет, и завербовал невестку в качестве осведомительницы. Вы, мадам, всегда говорили, что невестка с самого начала дурно к вам относилась, а версия вашего мужа наверняка не улучшила положения. Несомненно, мы встретили убийцу возле Форбака, когда он возвращался из Гейдельберга и, услышав о светловолосой молодой немецкой даме в сопровождении французской горничной, начал ее преследовать. Если мадам по-прежнему положится на меня (да, дитя, умоляю на меня положиться), – добавила Аманда, отступая от формального почтительного тона и переходя к более естественному обращению защитницы, способной избавить от опасностей ту, кого взялась опекать, то мы отправимся во Франкфурт и на время затеряемся в огромном многолюдном городе. А вы говорили мне, что Франкфурт – огромный город. По-прежнему станем выдавать себя за мужа и жену. Снимем крошечную квартирку, вы будете жить тихо и вести хозяйство, а я, как более активная и сильная, продолжу отцовское ремесло и поищу работу в портновских мастерских.
Трудно было придумать план лучше, и потому мы его исполнили: сняли две меблированные комнатки на шестом этаже дома в одной из дальних улиц. В первой из них окна не было, так что свет шел только от постоянно горевшей под потолком тусклой лампы и из открытой двери спальни. Эта комната выглядела веселее, но была
