Среди вариантов подобных россказней числился один настолько нелепый, что Дагни даже чуть было в него не поверила, хотя все известное о характере Маллигана никак не стыковалось с подобной историей. Рассказывали, что в то весеннее утро, когда он исчез, последней его видела старуха-цветочница, стоявшая со своим товаром на перекрестке возле Банка Маллиган. Она утверждала, что он остановился и купил букет первых в том году подснежников. Более счастливого лица ей не приводилось видеть; он казался юношей, ступающим на только что открывшийся перед ним огромный и необъятный жизненный простор; отметины боли и тягот, отпечатки прошедших лет, были начисто смыты с его лица, оставались только радость, юный пыл и покой. Букет он взял, как бы повинуясь внезапному порыву, при этом подмигнув старухе, словно разделяя с ней общую шутку. Он сказал ей:
— А вы знаете, как я всегда любил вот это… любил жизнь? — Она посмотрела на него с недоумением, и он пошел прочь, перебрасывая букет, словно мячик, из руки в руку — широкоплечий, стройный в своем солидном, дорогом пальто бизнесмена, а потом исчез среди прямоугольных, гладких утесов административных зданий, в окнах которых отражалось весеннее солнце…
— Мидас Маллиган был порочным сукиным сыном, на сердце которого навсегда оттиснут знак доллара, — вещал Ли Гансекер из облака едких испарений бульона. — Все мое будущее зависело от жалких пятисот тысяч долларов, что для него было просто мелочью, но когда я попросил у него ссуду, он отказал мне по той причине, что я не могу предоставить ему гарантий. А откуда у меня могли взяться эти гарантии, если никто и никогда не давал мне шанса в крупном деле? Почему он давал деньги в долг кому угодно, но только не мне? Явная дискриминация. Он не пощадил даже мои чувства: сказал, что перечень моих прошлых неудач не позволяет доверить мне даже тележку разносчика овощей, не говоря уже о моторостроительном заводе. Каких еще неудач? В чем я виноват, если невежественные торговцы овощами отказались покупать у меня бумажные коробки? Кто дал ему право судить о моих способностях? Почему мои планы на будущее должны были зависеть от прихоти эгоистичного монополиста? Я не намеревался покорно сносить это. Я не мог забыть такое издевательство. Я подал на него в суд.
— Что-что?
— О, да, — с гордостью проговорил Гансекер. — Я подал на него в суд. Не сомневаюсь, что в ваших косных восточных штатах такое может показаться странным, однако в штате Иллинойс существовал весьма гуманный и прогрессивный закон, на который я мог опереться.
Должен признать, это было первое дело подобного рода, однако мне попался очень смышленый и либеральный адвокат, усмотревший для нас такую возможность. Закон касался «крайней экономической необходимости» и запрещал дискриминировать людей по любым причинам, если речь идет о средствах к существованию. Его использовали для защиты интересов поденщиков и так далее, но ведь он относился и ко мне с моими партнерами, так ведь? Ну вот, мы отправились в суд, рассказали там о своих прошлых неудачах, я процитировал слова Маллигана о том, что он не доверил бы мне и тележку разносчика овощей, и мы доказали, что у всех членов корпорации «Объединенные услуги» не было престижа, кредита, способа добыть средства к существованию, что, поэтому, приобретение моторостроительного завода было нашим единственным шансом заработать себе на жизнь, и потому Мидас Маллиган не имел права дискриминировать нас, а посему мы считаем себя вправе требовать от него займа в соответствии с законом. О, наша правота была очевидной, однако на рассмотрении иска председательствовал судья Наррангасетт, один из тех старомодных монахов от судейской скамьи, действующих из чисто математических соображений и никогда не считающихся с чисто человеческой стороной дела. Весь процесс он просидел как мраморное изваяние, как одна из тех статуй с завязанными глазами. И в итоге приказал присяжным вынести приговор в пользу Мидаса Маллигана, добавив несколько весьма нелестных слов обо мне и моих партнерах. Но мы подали апелляцию в суд следующей инстанции, и он изменил приговор, приказав Маллигану выдать нам ссуду на наших условиях. Ему дали три месяца на исполнение постановления, однако прежде, чем срок этот истек, произошло то, чего никто не мог предвидеть, и он бесследно исчез вместе со своим деньгами. От его банка не осталось даже пенни, который можно было пустить на оплату наших законных претензий. Мы израсходовали уйму денег на детективов, пытаясь разыскать беглеца — кто поступил бы на нашем месте иначе? — однако нам пришлось сдаться.
Нет, думала Дагни, нет, если не считать тошнотворного привкуса, дело это ничуть не хуже тех многочисленных гадостей, которые Мидасу Маллигану приходилось терпеть из года в год. Он понес многочисленные потери по аналогичным приговорам, безумные правила и эдикты обошлись ему в крупные суммы; он выносил удары, сражался и только усерднее работал; едва ли это случай мог надломить его.
— А что случилось с судьей Наррангасеттом? — невольно спросила Дагни: какое-то подсознательное чутье заставило ее задать этот вопрос. С судьей Наррангасеттом она не была знакома, однако запомнила его имя, как тесно связанное с самыми разными делами по всей стране. Она вдруг поняла, что уже очень давно не слышала о нем.
— О, он ушел в отставку, — проговорил Ли Гансекер.
— В самом деле? — едва не ахнула она.
— Угу.
— А когда?
— Примерно через шесть месяцев после нашего процесса.
— А чем он занимался потом?
— Не знаю. С тех пор о нем ничего не было слышно.
Гансекер удивился тому, что по лицу гостьи вдруг скользнул легкий испуг. Страх, кольнувший Дагни, был чисто интуитивным, причин его она и сама объяснить не могла.
— Пожалуйста, расскажите мне об этом моторостроительном заводе, — заставила он себя продолжить.
— Ну, Юджин Лоусон из Национального общественного банка в Мэдисоне, наконец, предоставил нам кредит на покупку завода, но он оказался грязным скрягой, у него не было достаточно средств, чтобы помогать нам в работе, не смог он помочь нам и когда мы разорились. Но мы в этом не виноваты. С самого начала все шло не так. Разве может работать завод, не имея собственной железной дороги? Разве не положено нам было иметь железную дорогу? Я попытался уговорить их снова открыть эту ветку, однако проклятые людишки из «Таггерт Транс…» — Гансекер осекся. — Кстати, вы, часом, не из тех Таггертов будете?
— Я являюсь вице-президентом и руководителем Производственного отдела компании «Таггерт Трансконтинентал».
Какое-то мгновение он смотрел на нее в полном оцепенении; в мутных глазах его боролись страх, подобострастие и ненависть. Итогом борьбы стало недовольное ворчание.
— Я не нуждаюсь в вас, в важных персонах! Не думайте, что я испугаюсь вас. И не ждите, что я стану вымаливать работу. Я ни у кого не прошу милости. Ага, поди, не привыкли к тому, что люди говорят с вами подобным образом?!
— Мистер Гансекер, я буду весьма благодарна вам, если вы предоставите мне необходимую информацию о заводе.
— Что-то вы поздновато им заинтересовались. Что же произошло? Совесть замучила? Вы позволили Джеду Старнсу до безобразия разбогатеть, но не пожелали подать нам и пальца. Завод-то остался тем же самым. Мы делали только то, что делал он. Мы начали с производства того самого двигателя, на котором он столько лет зарабатывал самые большие деньги. А потом какой-то выскочка, о котором никто и никогда не слыхал, открыл в Колорадо грошовый заводик, «Моторы Нильсена» называется, и стал выпускать новый двигатель того же класса, что и модель Старнса, только в половину цены! И что нам оставалось делать, а? Хорошо было Джеду Старнсу, ему не мешал такой смертельно опасный конкурент, но нам-то что оставалось делать? Как мы могли бороться с этим Нильсеном, если никто не дал нам двигатель, способный конкурировать с его мотором?
— Вы располагали исследовательской лабораторией Старнса?
— Да-да, конечно. Все оставалось на месте.
— И персонал тоже?
— Ну, некоторые из его людей. Многие уволились сразу, как только завод закрылся.
— А его инженеры?
— Они все ушли.
— Вы нанимали собственных?
— Да-да, некоторых… но позвольте заметить — у меня не было достаточно денег, чтобы тратить их на такие вещи, как всякие там лаборатории, моих средств не хватало даже для малейшей передышки в работе. Я не мог оплатить счета за элементарную модернизацию и ремонт помещений — завод самым позорным образом состарился… с общечеловеческой точки зрения. Кабинеты руководящего персонала были просто оштукатурены, около них располагалась крохотная ванная комната с умывальником. Любой современный психолог скажет вам, что в таких угнетающих условиях ничего хорошего не добьешься. Я просто должен был перекрасить стены своего кабинета в более радостные цвета, поставить современную душевую с кабинкой. Потом я потратил много денег на новый кафетерий, игровой зал для рабочих и на комнату отдыха. Надо же было поддерживать дух, так ведь? Любая просвещенная личность понимает, что духовное состояние человека определяется его непосредственным материальным окружением, а разум его формируют средства производства. Но люди не стали ждать, пока законы экономического детерминизма сработают в нашу пользу. Что ж, у нас никогда прежде не было своего моторостроительного завода. Вот нам и пришлось позволить средствам производства формировать наш разум. Но недолго. Никто не дал нам времени.
