— Ну, милый ксендз Людас, — сказала баронесса, — проводите меня до веранды, и простимся. Когда исчезнет дневной свет, наше прощание может стать сентиментальным, меланхоличным, а мне хочется сохранить в памяти это энергичное выражение, которое я сейчас увидела на вашем лице.
На веранде она с улыбкой протянула Васарису руку.
Взгляды их встретились, и, движимые одним чувством, одной мыслью, они в последний раз приникли друг к другу. Они простились как любящие друзья перед долгой разлукой, принявшие решение пойти своими и, может быть, разными путями.
Баронесса, не сказав больше ни слова, скрылась за дверью, а Васарис отправился через парк домой. В батрацкой, где разместилась рота солдат, визжала гармоника, раздавались частушки, хохотали девушки. По пыльной дороге торопливо шли с поля запоздавшие жницы.
В эту ночь Васарис долго не ложился. Вечерняя заря давно уже подвинулась к востоку, и жаворонки запели в блеклом предрассветном небе, когда он лег и заснул чутким, неспокойным сном.
Следующий день в Калнинай прошел тревожно. Из окрестных деревень пригнали рыть окопы много народу — и мужчин, и женщин, и солдат, стоявших в барской усадьбе. Говорили, что если придут германцы, здесь будут позиции и большие бои. Через несколько дней огромные канавы избороздили поля барона. Глубокие окопы прошли также через овсяное и ячменное поля настоятеля. Долго упрашивал он военное начальство подождать еще несколько дней, дать ему снять хлеб. Ничего не помогло. Все было вытоптано, смешано с землей. Понуро бродил вокруг настоятель, глядя на все это, и подсчитывал убытки. Перед окопами на лугу солдаты протянули в несколько рядов колючие заграждения: вбили колья и опутали их проволокой. Окончательно испортили луг, на котором росла сочная трава, полевица и белый клевер.
Однажды в село въехал автомобиль с военными и остановился перед домом настоятеля. Военные выразили желание осмотреть костел. Повел их сам настоятель. Они полезли на башню, что-то вымеряли, высчитывали, разглядывали в бинокль окружающую местность, потом поехали к озерцу и по дороге вдоль леса, вернувшись, посовещались и наконец объявили настоятелю, что башню костела придется взорвать, разрушить. Если позиции когда-нибудь будут перенесены в этот район, башня послужит немецкой артиллерии ориентиром при стрельбе по русским войскам.
Приближающиеся бедствия войны словно гора навалились на плечи настоятеля Платунаса. День ото дня он становился все более безучастным к хозяйственным делам. Пшеница стояла в копнах, не обмолоченная, клеверище не было вспахано. Он как-то сразу согнулся, сгорбился, стал поздно вставать по утрам, дольше задерживался в костеле и перед обедом не всегда вспоминал о рюмке водки.
На Васариса он теперь не косился, кое-когда сам заговаривал с ним, называя по имени — ксендзом Людасом.
Ксендза Рамутиса, кажется, меньше всех коснулись все эти тревожные и страшные новости и события. Он все так же рёвностно исполнял свои обязанности по костелу, все так же старательно придерживался своего распорядка. Только добавил к ежедневным молитвам новые — о том, чтобы господь отвел бедствия войны.
XXVI
Вскоре после того, как военное начальство решило взорвать башню костела, Васарис собрался в город поговорить с прелатом Гирвидасом о своем поступлении в академию. Пора было хлопотать о разрешении епископа и необходимых документах.
Прелат не изменил своего мнения относительно отъезда Васариса и сам обещал выхлопотать все, что требуется.
— Поезжай, милостивец, поезжай, — сказал он. — В Калнинай ты теперь и на самом деле не нужен. Обойдемся и без тебя… Господь ведает, что еще будет… Пожалуй, придется еще всем перебираться в Россию…
Васарису хотелось узнать его мнение о войне.
— Ксендз прелат, но ведь русские гонят немцев. Может, у нас и не будет боев?
Прелат пренебрежительно махнул рукой.
— Русские прут вперед, потому что надо оттянуть немцев с западного фронта. Французам там совсем туго приходится. А когда оттянут, тогда и не почуешь, как они окажутся под Каунасом. Поэтому будь наготове и, как получишь документы, не медли.
Сделав все, что надо, и простившись с прелатом, Васарис пошел в город. На улицах было много солдат, тяжело грохотали по мостовой огромные повозки; в одном месте слышались крики и ругань, в другом — смех.
Вдруг Васариса кто-то схватил сзади за руку. Обернувшись, он увидел ксендза Стрипайтиса.
— Эй, брат, куда так летишь? Еле догнал, — говорил разгоряченный от быстрой ходьбы Стрипайтис. — Завернем на минутку в сад, отдохнем и поговорим. Давно не видались.
Они зашли в городской сад и, найдя тенистое место, сели на скамейку.
— Вот дьяволы-немцы, воевать задумали! — выругался Стрипайтис. — Как думаешь: всыпят русским?
— Прелат Гирвидас говорит, что русским придется отступить из Пруссии. Фронт будет здесь, в Литве.
— Что сам думаешь делать?
— Собираюсь поступать в академию. Прелат посоветовал. И прошение епископу написал.
— Браво! Молодец! — похвалил Стрипайтис. — Знаешь, я тоже в Россию бегу. На черта я здесь нужен!.. Вот увидишь, половина Литвы убежит. Мне один военный сказал, что оттуда, где будут бои, жителей вывезут принудительным порядком. А в России широкое поприще для работы. Социалисты там так и кишат. Ну, а что слышно в Калнинай? Настоятель все еще косится на тебя?
— Теперь ничего, смягчился. У него и ячмень и овес пропали: окопы там вырыли…
— Райнакисы, должно быть, сразу убрались?
— Нет, недавно только. Барон чего-то раскис…
— А баронесса? Хороша, бестия! Как, удалось завести роман?
— Какое там… Даже, если бы и захотел, времени не было. И она не так давно из-за границы вернулась…
— Жалко, жалко… Хорошо бы всем нам встретиться где-нибудь в России. Может, они протекцию бы оказали…
Поговорив немного, оба ксендза распростились, и каждый пошел своей дорогой.
Теперь Васарис направился к Бразгисам. Ему нетерпелось узнать, мобилизовали ли доктора и если да, то что думает предпринять Люция. Подойдя к двери, он увидел, что визитной карточки доктора на ней уже нет, и забеспокоился. Нажал на кнопку звонка. Долго звонил он, пока наконец вышла прислуга соседей и рассказала, что доктора взяли на войну. Барыня, когда прощалась, очень плакала. И Витукас раскричался, словно понял, какая беда пришла. Ксенженька немного запоздал: барыня позавчера только выехала к своему дяде-настоятелю.
Опечаленный этим известием, Васарис пошел к капеллану Лайбису в надежде получить более подробные сведения о последних событиях.
— А, поэт!.. — встретил его капеллан, вставая из-за стола. — Тяжел ты на подъем, уважаемый, когда надо навестить друзей. Хоть бы на два дня пораньше приехал, осушил бы несколько слез госпожи Бразгене.
— А вы что, ксендз доктор? Говорят, философский взгляд на жизнь — лучшее утешение в скорби.
Ксендз Лайбис поднял брови.
— Из ваших слов я могу заключить, что вы совершенно не интересуетесь госпожой Бразгене. Не обманывайте себя: юношеская любовь быстро возвращается.
Капеллан заговорил серьезным тоном и рассказал со всеми подробностями о том, как мобилизовали доктора, и об отъезде Люции. Последнее письмо доктор написал уже по пути на австрийский фронт. Он сам посоветовал жене перебраться к дяде; там все-таки безопаснее.
Узнав, что Васарис собирается в академию, Лайбис сделал кислое лицо.
— Поезжай, — проворчал он, беззвучно осклабившись. — Окончишь еще одну семинарию!.. Не понимаю, на что тебе древнееврейский язык, углубленный курс нравственного и догматического богословия, схоластика. Литературы ты там и не понюхаешь. Ну, если кончишь, по крайней мере хоть из прихода вырвешься. А может быть, и протрешь себе глаза… Увидишь большой город, людей… Поезжай!..
Васарису скептические речи капеллана больше пришлись по нутру и ободрили его сильнее, чем упования прелата Гирвидаса.
Едва успев вернуться в Калнинай, он уже начал тревожиться — постоянно ждал известий из действующей армии и ответа епископа. Наконец, через две недели, пришел из курии толстый пакет. В нем оказалось разрешение епископа на отъезд и все нужные свидетельства и документы. Теперь Васарис был в Калнинай только гостем. Лето кончилось, и к началу учебного года он обязан был явиться в Петроград,
Однако сначала надо было побывать дома, попрощаться с родителями и домашними. Пользуясь случаем, он собирался съездить и в Клевишкис, повидаться с каноником Кимшей и госпожой Бразгене.
Когда Васарис приехал домой, радости родителей не было границ. Но после того, как он рассказал о своем намерении, все приуныли, а мать расплакалась:
— Ой, ксенженька, и зачем вам браться за такое хлопотное дело? Оставите нас одних, может, больше и не увидимся.
