«фронтов» для какой-то прямой деятельности, прямой борьбы с Москвой… из-за далекого рубежа.
Что ж, возражения эти имели бы, пожалуй, смысл, если бы… если бы только русская эмиграция была не тем, что она, в действительности, есть. И если бы, поэтому, борьба ее за свою жизнь не была борьбой и за жизнь России. Если бы дело зарубежного русского строительства не было, в то же самое время, и делом в России — делом России российской.
Почему это так, почему зарубежье, выполняя свою задачу, работает на Россию, — не раз уж было сказано. Но пока есть не услышавшие, нужно, должно быть, повторяться.
Зарубежная Русь, говорит Кочаровский, должна сознать свое посланничество.
Что это значит?
Мне припоминается, каким недоумением были встречены — несколько лет тому назад, на диспуте об эмиграции, — слова одного из ее защитников. Когда-то, сказал он, Петр, хозяин земли русской, посылал русских людей в Европу с твердым наказом не возвращаться, пока не научатся они делу, не наберутся в чужих землях нового ума-разума, «себе и родине на пользу». А что, если какой-то Хозяин и теперь послал сотни тысяч русских людей в чужие страны для того же, с тем же наказом, и не возвратит их, пока они дела, за каким посланы, не сделают, новой науке не научатся, — «себе и родине на пользу»?
В то время эта брошенная мысль ни до чьего сознания не дошла. Быть может, в образной или отвлеченной форме, нет ее и в теперешнем сознании эмиграции. Между тем, по существу, она чрезвычайно проста и реальна.
Когда Россия раскололась на зарубежную и российскую — обе части ее народа, и меньшая, и большая, оказались (как уже упомянуто) в абсолютно новых жизненных условиях. Одинаково новых, — и совершенно не схожих, различных по существу. Дорогой ценой, — потерей земли, — народ зарубежный приобретал человеческую «свободу». Российский, землю сохранивший, свободу потерял, и потерял в той степени, когда материальная и духовная жизнь уже почти не имеет образа «человеческой» жизни.
Разность потерь, разность судеб двух частей одной России, не ставит ли перед обеими и разные задачи в единой борьбе — за бытие общее?
Россия-земля проходит страшное испытание. Она приобретает опыт, которого не будет знать зарубежная Русь. Но и ей, зарубежной, послано свое испытание, и свой опыт в нем должна она приобрести. Все, чему можно научиться, что можно создать, добыть трудом и волею, живя в условиях свободы, все это зарубежный русский народ должен понести в Россию. Лишь с таким имением нужен он родной земле… так же, как земля нужна — ему.
Давно ведь доказано, и в самом реальном порядке: куча нищих беженцев ни на что России не годна. При любых обстоятельствах, эта беспорядочная толпа только будет для нее лишней тяжестью. А нужное, — просто материально, жизненно нужное России при первом открытии тюремных дверей, — связь с миром, запас современных культурных и технических знаний, практических и организационных навыков, — все это возьмет она, увы, не от русских, а от чужих людей; возьмет, что принесут в Россию… иностранцы.
Но тут не все. Делая свое дело, зарубежная Русь работает не только для завтрашней России, но и для сегодняшней. Ведь недаром враги ее — московская деспотия — так хлопочут, так заняты «разложением эмиграции». В их прямых интересах, чтобы миллион непокорных русских, если уж нельзя его уничтожить, пребывал в состоянии распыленности, беженской беспомощности, немоты и бесправия. Они знают (и это-то им и нужно), что никакое государство, никакая современная страна, не будет считаться с текучей иноземной массой без голоса, без упора, без лика, не умеющей связать собственных интересов. Ей можно «благотворить»; но жизнь на «благодеяния» ведет постепенно к потере человеческого достоинства, да и благотворители утомляются.
Не меняют международного положения и те тысячи средних эмигрантов, которые пошли на труд и безмолвно несут тяжесть физической, часто сверхсильной работы на разных фабриках и заводах. Никому до них нет дела, ни своим, ни чужим: «Для этих мы «мтэки», наравне с чернокожими», — пишет рядовой рабочий (не «рабочий», конечно, а рядовой русский человек, когда-то не без «культурности»).
Если так еще есть — так не будет, когда эмиграция, социально скрепленная, построит свою жизнь на основах, понятных современному цивилизованному миру, — близких к его же собственным. Международное положение такой России (пусть внетерриториальной, но России) совершенно изменится: у нее будет лицо, у нее будет голос, — не считаться с ней будет нельзя.
Скажет ли кто-нибудь, что все это останется без влияния на внутрирусские дела, на сегодняшнее положение России русской? Нет, конечно. Работая над выполнением своей задачи, эмиграция, столь ненавистная кремлевской власти, — уже и сейчас работает для России.
Что касается страхов политических наших деятелей — как бы социальное и материальное «благополучие» эмиграции не повредило ее «политичности» и политике вообще, — то не знаю, стоит ли на этом и останавливаться. Странно ведь не сознавать, что не для «отказа» от политики, а для самой политики нужно, чтоб была эмиграция, крепко, стройно, реально спаянная. Странно не видеть, что колеса всех наших политических мельниц вертятся сейчас в пустоте, без малейшей воды. Река полноводная далеко, но для работы хватило бы и здешних ручьев, если устроит настоящую запруду.
Политика — или ежесекундная реальность, или ее вовсе нет. Политику нельзя «делать», не имея за собой никакой живой, конкретной, человеческой силы, материальной среды, известной опоры. Для зарубежных русских политических деятелей такой опорой могла бы стать зарубежная Русь. И необъясним отрыв нашего верхнего слоя от средней эмигрантской массы.
Что это, результат застарелого убеждения, что эмиграция — пыль? Пыль не может, конечно, быть ни силой, ни средой, питающей политику. Но уже не пыль — эмиграция, бытийно скрепленная, с живым телом, имеющим определенные очертания — зарубежная Россия реализованная. Такой, думать надо, ее скоро увидят все.
И тогда, быть может, реализуется и наша политика.
IV
Трудно сказать, что именно требует осуществления в первую очередь, какое из конкретных дел сейчас нужнее. Слишком много одинаково нужных, не терпящих промедления. Нужна гласность, широкое осведомление, а для этого — необходимо создание соответственного, всем доступного, печатного органа. Нужен, для работы по связи всех, уже существующих, деловых объединений, ряд съездов выборных представителей этих объединений. Не менее нужно и создание новых обществ и учреждений — кредитных, кооперативных, трудовых, благотворительных, просветительных и т. д., непременно доступных участию всей широкой массы эмиграции.
Практической стороны этих задач, условий их выполнения, более подробно касается, в своей статье, Кочаровский. Но подчеркнем следующее: крайне важно чтобы все работы велись координированно, и в соответствии с заранее выработанным и установленным планом общей организации.
Теоретически постройка такой организации должна происходить одновременно и сверху, и снизу. Но, учитывая сложившиеся обстоятельства, надо признать, что главная работа сейчас — это работа снизу. Появление, например, какого-нибудь нового, пусть даже общего, Комитета, удобного, может быть, для доставания денег у американцев, ничего не разрешит. Не говорю уж о том, что в деле русского объединения вопрос об иностранных деньгах вряд ли должен играть какую-нибудь роль; но в подобный Комитет, созданный явочным порядком, сверху, всегда могут попасть люди, эмиграции неизвестные или известные своей деятельностью в других областях (политической, например); это даст повод к недоразумениям, и запутает дело самыми неприятными сложностями.
Задача спайки эмиграции в живое народное тело есть, прежде всего, задача самой эмиграции. Путь к решению — самодеятельность, материальная и культурная взаимопомощь. Коллективным усилием всего миллиона «беспризорных» должен быть создан Всеобщий русский народный Союз.
Очень возможно, что когда план общего построения этого Союза наметится, в нем увидят очертания какого-то небывалого «государства в государствах». Но слов бояться нечего. Да и хотя русская эмиграция сама, с известной стороны, — явление небывалое, построить государство без территории нельзя. Если же на дело своего объединения зарубежная Русь будет смотреть, как на дело общественное, и, создавая его, не станет чуждаться принципов демократического государственного построения, — худого тут нет, напротив: и эта наука может со временем пригодиться, пойти как зарубежной, так и всей Руси, «на пользу».
Твердо помнить надо самое главное: только в объединении сохранит зарубежный народ свою душу и тело; только в общем Союзе не страшны «эмиграции» всех состояний, всех поколений, — старого и нового, — никакие опасности; и первая из них самая страшная: не исполнить своего долга перед родиной.
