— Очень приятно, что ты так говоришь, Берти, но, как по-твоему — им ничего не угрожает?
— Это им-то?!
Нашла за кого тревожиться — этим милым деткам ничего угрожать не может, а вот они опасны для окружающих, как молодые жизнерадостные тарантулы.
— Ты думаешь, с ними ничего не случилось?
— Почему вы об этом спрашиваете?
Взгляд тети Агаты как-то странно затуманился.
— Берти, тебе никогда не приходило в голову, — спросила она, — что твой дядя Джордж — экстрасенс?
Я подумал, что она решила сменить тему.
— Экстрасенс?
— Ты допускаешь, что он может видеть то, что недоступно взгляду обычных людей?
Я это не только допускал, но даже считал вполне естественным. Не знаю, знакомы ли вы с моим дядей Джорджем. Развеселый старый хрыч таскается с утра до вечера из одного клуба в другой, и в каждом пропускает пару рюмок с такими же развеселыми старыми хрычами. Стоит ему замаячить на горизонте, как официанты делают стойку, а сомелье начинает радостно поигрывать штопором. Дядя Джордж открыл, что алкоголь заменяет пищу, задолго до того, как это стало известно современной медицинской науке.
— Вчера я ужинала с дядей Джорджем, так вот, он был в страшном возбуждении. Утверждает, что, когда он шел из «Девонширского клуба» в «Будлз»[141], ему явился призрак Юстаса.
— Что ему явилось?
— Призрак. Привидение. Он видел его настолько ясно, что на миг ему показалось, будто это сам Юстас. Видение скрылось за углом, но когда дядя Джордж дошел до перекрестка и заглянул за угол, там никого не оказалось. Все это очень странно и неприятно. И сильно подействовало на беднягу Джорджа. За обедом он ничего не пил, кроме ячменного отвара, и видно было, что он страшно встревожен. Так ты уверен, что нашим бедным дорогим мальчикам ничего не грозит? Они не пали жертвами какой-нибудь ужасной катастрофы?
При мысли о такой перспективе у меня радостно забилось сердце, но я ответил: «Нет, я уверен, что они не пали жертвами ужасной катастрофы». Про себя я подумал, что Юстас — сам хуже любой катастрофы, да и Клод ему под стать, но вслух ничего не сказал. В конце концов она отчалила, так окончательно и не успокоившись.
Когда вернулись близнецы, я тут же им все высказал. Сколь ни соблазнительна перспектива довести дядю Джорджа до инфаркта, хватит в открытую шляться по Лондону, где их могут встретить знакомые.
— Но послушай, старичок, — возразил Клод. — Ты сам-то головой подумай. Не можем мы ограничить наши перемещения в пространстве.
— Совершенно исключено! — поддержал его Юстас.
— Для нас это жизненно необходимо, — сказал Клод. — Мы должны свободно порхать, как птички, — туда-сюда.
— Вот именно, — сказал Юстас. — Сперва туда, потом сюда.
— Но, черт бы вас побрал…
— Берти, — укоризненно сказал Юстас. — Умоляю тебя, не надо при детях!
— С другой стороны, его тоже можно понять, — сказал Клод. — Думаю, что лучший выход из положения — купить средства маскировки.
— Гениально! — сказал Юстас, с восхищением глядя на брата. — Первая путная мысль, которую я от тебя услышал за долгие годы нашего знакомства. Уверен, что ты не сам до нее додумался.
— По правде говоря, мне ее подсказал Берти.
— Я?
— На днях ты рассказывал про Бинго Литтла — как он нацепил фальшивую бороду, чтобы дядя его не узнал.
— Вы воображаете, я допущу, чтобы у двери моей квартиры то и дело появлялись два бородатых урода?
— Что ж, он прав, — согласился Юстас. — Хорошо, пусть будут бакенбарды.
— И фальшивый нос, — сказал Клод.
— Верно, и фальшивый нос. Ну вот, Берти, старина, надеюсь, тебе стало легче. Нам не хочется доставлять тебе ни малейшего беспокойства во время нашего краткого пребывания в твоем доме.
Позже, когда я кинулся за утешением к Дживсу, он сказал что-то насчет горячих молодых голов. Никакого сочувствия.
— Хорошо, Дживс, — сказал я. — Пойду прогуляться по парку. Будьте добры, принесите мне мои итонские гетры.
— Хорошо, сэр.
Дня через два, незадолго до пятичасового чая, ко мне вдруг пожаловала Мэрион Уордор. Прежде чем сесть, она с опаской огляделась.
— Надеюсь, ваших кузенов нет дома? — спросила она.
— Слава Богу, нет.
— Тогда скажу вам, где они сейчас находятся. У меня в гостиной, злобно таращатся друг на друга из противоположных углов комнаты и поджидают, когда я вернусь. Берти, пора положить этому конец.
— Вам, как я понимаю, приходится много времени проводить в их обществе?
В эту минуту Дживс принес нам чай, но несчастная девушка была так измучена, что не стала дожидаться, пока он выкатится из комнаты, а продолжала изливать душу. Вид у бедняжки был совершенно затравленный.
— Я шагу не могу ступить, чтобы не натолкнуться на одного из них, а то и на обоих вместе, — сказала она. — Как правило, на обоих. Они теперь повадились приходить вдвоем: усядутся с мрачным видом по разным углам, кто кого пересидит. Вы не представляете, какая это мука.
— Представляю, — с сочувствием сказал я. — Очень даже представляю.
— Но что же мне делать?
— Ума не приложу. Велите горничной говорить, что вас нет дома.
Она подавила нервную дрожь.
— Пробовала. Они уселись на лестнице, и я весь день не могла выйти из дома. А у меня было назначено много важных встреч. Пожалуйста, уговорите их уехать в Южную Африку, насколько я понимаю, там их очень ждут.
— Чувствуется, вы произвели на них сильное впечатление.
— Ох, и не говорите. Теперь они дарят мне подарки. Во всяком случае Клод. Вчера вечером он настоял, чтобы я приняла от него этот портсигар. Пришел ко мне в театр и не уходил до тех пор, пока я не согласилась. Надо признать, очень недурная вещица.
Вещица и вправду была недурна. Массивная золотая штуковина с брильянтом посередине. У меня возникло странное чувство, будто я что-то очень похожее где-то видел. Оставалось только гадать, где Клоду удалось раздобыть денег на такой дорогой подарок.
На следующий день была среда, предмет обожания был занят в дневном спектакле, и близнецы оказались, что называется, свободны от вахты. Клод надел бакенбарды и пошел прогуляться в Херст-Парк, а мы с Юстасом сидели в гостиной и болтали. Вернее, говорил он, а я молил Бога, чтобы он тоже куда-нибудь слинял.
— Что может быть прекраснее на свете, Берти, — говорил он, — чем любовь добродетельной женщины. Иногда…. Господи! Что это?
Мы услышали, как дверь в квартиру открылась, и в прихожей зазвучал голос тети Агаты. Голос у тети Агаты очень высокий, пронзительный, и в первый раз в жизни я поблагодарил за это Создателя. В нашем распоряжении оставалось всего две секунды, но Юстасу этого оказалось достаточно, чтобы юркнуть под диван. Вторая туфля скрылась под диваном в то самое мгновение, когда тетя входила в комнату.
Вид у нее был озабоченный. Мне в те дни казалось, что у всех на свете озабоченный вид.
— Берти, что ты собираешься делать в ближайшее время? — спросила она.
— Я? А что? Сегодня я ужинаю с…
— Нет, я не имела в виду сегодня. Ты свободен в ближайшие дни? Ну конечно свободен, — продолжала она, не дожидаясь моего ответа. — Ты же никогда ничего не делаешь. Вся твоя жизнь протекает в праздности и… впрочем, мы поговорим об этом позже. Я пришла сказать, что ты должен поехать на несколько недель в Харрогит[142] с несчастным дядей Джорджем. Чем скорее вы туда отправитесь, тем лучше.
Это была последняя соломинка, и я взвыл, как верблюд с переломленным хребтом. Дядя Джордж волен ехать куда ему заблагорассудится, но при чем здесь я? Я попытался ей это втолковать, но она и слушать не стала.
— Берти, если в твоем сердце осталась хоть капля сострадания, ты сделаешь то, о чем я тебя прошу. Бедный Джордж только что пережил страшное потрясение.
— Как, еще одно?
— Только полный покой и тщательный врачебный уход могут вернуть его нервную систему в нормальное состояние. В прошлом минеральные воды в Харрогите приносили ему заметное облегчение, и он решил снова туда съездить. Его нельзя отпускать одного, и я решила, что сопровождать его будешь ты.
— Но, послушайте…
— Берти!
Наступила томительная пауза.
— А что у него было за потрясение? — спросил я.
— Между нами говоря, — многозначительно понизив голос, проговорила тетя Агата, — я склонна думать, что это лишь плод его возбужденного воображения. Ты член семьи, Берти, поэтому я могу говорить с тобой откровенно. Ты не хуже меня знаешь, что бедный дядя Джордж на протяжении многих лет не был… у него нередко… ну, в общем, развилась своего рода привычка… не знаю, как это сказать…
— То, что называется, любит залудить?
— Как ты сказал?
— В смысле — не просыхает.
— Мне претит твоя манера выражаться, Берти, но следует признать, что он и вправду не всегда соблюдает должную умеренность. Он так легко возбудим, и… Короче говоря, он пережил страшное потрясение.
