Терри размечтался:
— Помнишь, один ученый, получивший Нобелевскую премию, фанатик чистой воды, взял и, вместо того чтобы тратиться на себя, пустил премию всю целиком на шимпанзе и других обезьян, и в компании еще с одним бородатым дядей выискал способ отвадить антививисекционистов и разрешил вопрос передачи сифилиса низшим животным. Но, должен тебе с прискорбием сообщить, у нас нет Нобелевской премии и не похоже на то…
— Терри, я пойду на это, если нужно! Я никогда не брал денег у Джойс, но я пойду на это, если Святой Чижик станет нас прижимать.
Они храбро явились в кабинет Холаберда и сердито, по-детски потребовали, чтоб директор потратил не менее десяти тысяч долларов на обезьян. Они хотят немедленно приступить к исследованию, которое, вероятно, год-два не даст видимых результатов — а то и вовсе никаких. Уикета должны перевести в отдел Мартина соруководителем, сумма их теперешних окладов будет делиться между ними поровну.
Затем они приготовились к бою.
Холаберд уставился на них, погладил усы, отложил в сторону тон Рачительного Директора и начал:
— Позвольте, подождите минутку. Как я понимаю, вы мне стараетесь объяснить, что иногда необходимо бывает потратить некоторое время на проведение опыта. Должен вам сказать, что когда-то я занимался исследовательской работой в некоем научном учреждении, именуемом Институтом Мак-Герка, и кое-что смыслю сам в этих делах! Послушайте, Терри, и вы, Мартин, нельзя же, черт возьми, быть такими эгоистами! Не вы одни среди наших ученых желали бы работать без помехи! Если б вы только знали, друзья мои, как я мечтаю разделаться с подписыванием бумаг, как тянутся мои пальцы к барабану кимографа! О, эти прекрасные, долгие часы искания истины! Если бы вы знали, дорогие, как я воюю с попечителями, отстаивая для вас свободу действий! Так. Вы получите ваших обезьян. Учреждайте объединенный отдел, если вам угодно. И ведите работу, как вы считаете нужным. Не думаю, чтобы во всем ученом мире можно было найти двух молодцов, на которых можно так положиться, как на вас, мои угрюмые филины.
Холаберд встал, прямой, красивый, сердечный, протянул руку. Они с глупым видом пожали ее и вышли вон. Терри ворчал:
— Он испортил мне весь день! Мне не из чего лезть на стену! Худыш, где тут подвох? Голову даю на отсечение, что он тут есть — как всегда и во всем!
Прошел год блаженной работы, а подвох все не обнаруживался. У них были обезьяны, были лаборатории, и гарсоны, и полная свобода; они приступили к новой работе, такой волнующей и нервной, какой не знавали до сих пор. Обезьяны крайне неразумные животные; любят заболевать туберкулезом безо всякой видимой причины; и, когда они сидят в неволе, среди них возникают вдруг эпидемии; и они устраивают сцены, ругая своих хозяев на семи языках.
— Они такие славные! — вздыхал Терри. — Впору отпустить их на волю и удалиться к себе в «Скворечник» сажать картошку. Почему должны мы убивать этих веселых акробатов ради спасения от пневмонии толстопузых, тупорылых людей?
Первой задачей было с точностью определить, в какой предельной дозе данное производное хинина безболезненно переносится организмом, и затем изучить действие найденной дозы на слух, на зрение и на почки путем бесконечных анализов крови на сахар и мочевину. В то время как Мартин делал инъекции, наблюдал за их действием на обезьян и углублялся в химию, Терри работал (всю ночь, весь следующий день — потом выпить, поспать не раздеваясь, — и опять всю ночь до утра) над новыми способами синтезировать производное хинина.
Это был самый трудный период в жизни Мартина. Шатаясь от недосыпания, работать ночь напролет, на рассвете дремать на голом столе и завтракать у засаленной стойки в закусочной — это все было привычно и занимательно. Но было невозможно растолковать Джойс, почему он не явился, например, на ее обед в честь какой-то скульпторши и адвоката, чей дедушка был генералом армии южан. На короткий срок он получал помилование, разъяснив, что страстно хотел поцеловать ее на ночь, что оценил присланную от нее корзину с бутербродами и что он вот-вот избавит человечество от воспаления легких, в чем он на деле сильно сомневался.
Но когда он пропустил четыре обеда подряд; когда она говорила в бешенстве: «Ты представляешь, какой это был ужас для миссис Торн в последнюю минуту узнать, что за столом не хватает одного мужчины?»; когда она жаловалась: «Я не так уж возмущалась твоею грубостью в прежние вечера, но сегодня мне после обеда нечего было делать, и я сидела дома одна и ждала тебя!» — его разбирала злоба.
Мартин и Терри начали заражать своих обезьян пневмонией и лечить их и добились успеха, который заставил их торжественно провальсировать вдвоем по коридору. Им удавалось спасти обезьян от пневмонии во всех случаях, когда между заражением и началом лечения проходило не более суток, и в большинстве случаев, когда они выжидали с лечением два или три дня.
Дело осложнялось тем, что некоторые обезьяны выздоровели сами, приходилось делать на это поправку с помощью незамысловатых, казалось бы, расчетов, которые, однако, поглотили много дней упорного, до боли в плечах, корпенья над записями: один, взлохмаченный, без воротничка, прирос к столу, другой прохаживается между вонючими клетками, перемигивается с обезьянами, щелкает им языком, окликает по имени: «Бетси, Пират!» и, спокойно приговаривая: «Ах, ты хочешь меня укусить — укусить меня хочешь, миляга!» — ласково, но беспощадно, как бог, впрыскивает им смертоносную пневмонию.
Они взошли на высокое плоскогорье, где воздух разрежен неудачами. Исследовали в пробирке продукты распада пневмококков — и потерпели поражение. Искусственно воспроизводили соки организма (тщательно, мучительно, и все же не достигая полного соответствия); испытывали действие производного на микробов в этой искусственной крови — и потерпели поражение.
И тут Холаберд прослышал об их первоначальном успехе и явился к ним с лаврами и гневом.
Ему известно, сказал он, что они нашли средство от пневмонии. Очень хорошо! Институт не откажется от чести излечения этой неприятной болезни. Не будут ли Мартин и Терри так любезны немедленно опубликовать свое открытие (с упоминанием института?).
— И не подумаем! Слушайте, Холаберд! — зарычал Терри. — Вы, кажется, обещали оставить нас в покое!
— И оставил — почти на целый год! Чтобы дать вам закончить исследование. Вы закончили. Пора показать миру, чего вы добились!
— Если я покажу, мир, волк его заешь, увидит больше, чем вижу я! Ничего не попишешь, хозяин! Может быть, напечатаем что-нибудь толковое через год.
— Вы напечатаете теперь, или…
— Отлично, ваше святейшество. Благословенный миг настал! Я ухожу! И, со свойственным мне благородством, ухожу, не сказав вам, что я о вас думаю!
Так Терри Уикет был уволен из Института Мак-Герка. Он выправил патент на синтезирование производных хинина и удалился в «Скворечник» — построить лабораторию на свои скромные сбережения и проводить жизнь в независимой исследовательской работе, кормясь продажей небольших партий сывороток и своего лекарства.
Терри, не имевший ни жены, ни лакеев, мог проделать это довольно легко. Для Мартина это было сложнее.
Мартин предполагал подать в отставку. Он сообщил об этом Джойс. Как совместить городской дом и гринвичский замок с работой во фланелевой рубашке у Терри в «Скворечнике», он еще не обдумал, но на предательство он не пойдет.
— Как ты не понимаешь! Чижик выставил Терри, а меня тронуть не посмел! Я медлил просто из желания понаблюдать за Холабердом, как он ежится и ждет, что я запою. Но теперь…
Он разъяснил это ей в их… в ее лимузине, возвращаясь с обеда, на котором он так мило и непринужденно занимал разговором некую важную вдовствующую леди, что Джойс тихо радовалась: «Какой дурак Латам Айрленд, когда говорит, что Мартин не умеет быть вежливым».
— Я свободен! Гром и молния! Наконец-то я свободен — потому, что доработался до чего-то, ради чего стоит быть свободным! — говорил он в упоении.
Джойс положила свою прекрасную руку на руку Мартина и попросила:
— Подожди! Мне надо подумать. Прошу тебя! Помолчи минутку.
И, подумав, начала:
— Март, если ты будешь и дальше работать с мистером Уикетом, тебе придется постоянно оставлять меня одну.
— Но, право же…
— Я считаю, это будет с твоей стороны довольно некрасиво, особенно сейчас… потому что, мне кажется, у меня будет ребенок.
У Мартина вырвался возглас удивления.
— О, я не собираюсь разыгрывать хнычущую мамашу. И я еще не знаю, рада я или зла, хотя одного ребенка, думаю, мне приятно будет завести. Но ты понимаешь, это усложняет вопрос. Лично мне будет жаль, если ты уйдешь из института, который дает тебе солидное положение в обществе, и станешь работать где-то на задворках. Дорогой мой, я ведь не обижала тебя, правда? Ты знаешь, я тебя искренне люблю! Я не хочу, чтобы ты меня покидал, а ты меня покинешь, если забьешься в эту противную вермонтскую берлогу.
