Ознакомительная версия.
Мужчина молча поставил перед ней дымящуюся плошку.
— Нет, спасибо, — сказала она. — Я не голодна.
— Ешь, — приказал он. — Тебе это понадобится.
Она послушно стала есть густые щи, приправленные свиным салом.
Мужчина неожиданно прервал тишину. Он сказал, не глядя на нее:
— Почитай всю ночь идти. Она кивнула.
— Совсем молодая, — сказала женщина с дрзтого конца стола, покачивая головой и вздыхая.
Когда она была готова идти, мужчина открыл дверь, и ветер жалобно завыл в пустой темноте. Мужчина пробормотал в свою светлую бороду:
— Иди, пока сможешь. Когда увидишь пограничников — ползи.
— Спасибо, — сказала она, и дверь закрылась.
* * *
Снег был ей до колен, каждый шаг превратился в падение вперед, так что ей пришлось высоко поднять свое платье, сжав подол в руках. Вокруг нее синева, которая совсем не была синей, скорее некий цвет, которого не существовало в известном ей мире, простирался бесконечно, и ей то казалось, что она стоит одиноко очень высоко над плоским кругом, то казалось, что эта белая синева огромной стеной сомкнулась над ее головой.
Низкое небо было испещрено серыми и черными с голубыми прожилками кляксами, которые не увидишь в дневное время; между облаками тонкими струйками просачивался из ниоткуда тусклый свет: Кира не могла смотреть на все это и опустила глаза.
Света впереди не было; хотя Кира не оглядывалась, она наверняка знала, что огни позади нее уже давно растворились. Теперь в руках у нее ничего не было: чемодан и старую одежду она оставила в деревне; там, впереди, ей ничего не понадобится, кроме небольшого свертка под подкладкой, который она время от времени нащупывала рукой.
Колени Киры пронзала острая боль растянутых сухожилий, как во время восхождения по высокой лестнице. Она с любопытством, как бы извне, наблюдала эту боль. Мороз обжигал си щеки, вызывая зуд. Время от времени она безуспешно царапала их своими белыми варежками.
Кроме скрипа под ногами, Кира ничего не слышала, она пыталась идти как можно быстрее, стараясь не прислушиваться ко всем оттенкам этого нависшего над нею звука.
Она осознавала, что идет уже на протяжении нескольких часов. Однако здесь не существовало времени. Секунды, минуты, часы отсутствовали: сейчас существовали только шаги, только ноги, выныривающие из бесконечного снега и снова утопающие в нем. Были ли границы у этой белоснежной пустыни?
Это неважно. Она не должна думать об этом. Она должна думать только о необходимости идти. Идти на запад. В этом заключалась ее единственная задача, объединяющая в себе все. Стоят ли перед ней какие-нибудь вопросы? Если да, то она ответит на них — там. Она не должна об этом думать сейчас. Ей нужно только выбраться. Она будет решать проблемы — там, по мере возникновения. Только бы выбраться отсюда. Только бы выбраться.
Пальцы ее под белыми варежками болели, кости ломило; суставы были как бы сдавлены в тисках. Кира думала, что она, должно быть, замерзла; она смутно попыталась определить, насколько морозна ночь.
Перед ней лежал светящийся снег, озаряющий небесный купол. Там, на горизонте, где земля сходилась с небом, не было ничего, кроме нависшей дымки, и было трудно определить, были ли проплывающие перед лицом Киры облака близко или очень-очень далеко.
Позади у нее ничего не оставалось. Она словно выбиралась из белой, нереальной пустоты. Кира не могла сдаться. Ноги все еще ее слушались, что-то внутри нее заставляло их двигаться. Она не сдастся. Она жива, жива, находясь в одиночестве посреди мертвой пустыни. Она еще не умерла, и поэтому ей нужно идти. Она должна выбраться.
Впереди нее взметнулся в облака вихрь снега. Кира увидела над головой светящиеся пылинки. Она вся съежилась, чтобы не быть замеченной.
Кира почувствовала боль в боку, каждый шаг резко отдавался в позвоночнике, и вверх по спине пробегала сильная дрожь. Она нащупала пальцами заветный бугорок под полушубком. Его нельзя было потерять. Она должна оберегать этот сверток и свои ноги. Остальное не имеет значения.
Вдруг, увидев дерево, Кира остановилась; посреди снега возвышалась белая пирамида гигантской сосны; Кира затаила дыхание, колени се подкосились; припав к земле, словно животное, она прислушалась. Все было тихо. Под ветками не раздавалось ни единого шороха. Немного переждав, Кира продолжила путь.
Она уже не чувствовала, идет ли она вперед, или ее ноги топчутся на месте. Белая бесконечность вокруг нее была неизменной. Она походила на муравья, карабкающегося по блестящей поверхности белого полированного стола. Раскинув широко руки, она сразу же почувствовала пространство. Высоко закинув голову, Кира обратила свой взор к небу. Говорят, эти мерцающие точечки —- целые миры. Неужели для нее нет места во Вселенной? Кто же и с какой целью не дает ей спокойно жить? Ответ на этот вопрос она забыла. Ей нужно выбраться.
Ноги больше не подчинялись ее воле. Они работали подобно колесу, подобно рычагам, сгибаясь, поднимаясь вверх, и резким, отдававшимся в ее черепе движением падали вниз.
Вдруг усталость исчезла; боль прекратилась; Кире стало легко и свободно. Она чувствовала себя хорошо, слишком хорошо; она поверила, что может идти так сквозь годы. Затем резкий приступ боли свел лопатки; Кира вздрогнула; ей показалось, что прошли часы, прежде чем ее застывшая нога, чуть-чуть приподнявшись, прорезая снег, опустилась. Кира снова зашагала. Она, обхватив себя руками, сжалась в комок, пытаясь уменьшить давление на ноги.
Где-то там была граница, которую нужно пересечь. Неожиданно Кире представился ресторан, промелькнувший как-то в одном из кадров какого-то немецкого фильма. На стеклянной вывеске его тонкими никелированными, дерзкими в своей простоте буквами было выведено: «Кафе Дигги-Дегги». В стране, которую она покидает, таких вывесок нет. Здесь нет и блестящих, как пол танцевального зала, тротуаров. Кира бессмысленно, не слыша произносимых звуков, повторяла подобно молитве, подобно заклинанию: «Кафе Дигги-Дегги… Ка… фе… Диг… ги… Дег… пи…» — и пыталась идти в ритме слогов. Теперь Кире не требовалось приказывать своим ногам. Они бежали сами. Ею руководил животный инстинкт, слепо тянувший ее в борьбу за самосохранение.
Шевеля замерзшими губами, она шептала:
— Ты хороший солдат, Кира Аргунова, ты хороший солдат…
* * *
Впереди нее на фоне неба нечетко вздымался голубой снег. Подойдя ближе, Кира увидела в темноте волнообразные контуры холмов. К небу тянулись белые конусы с черными краями веток.
Затем она разглядела темную фигуру, которая двигалась вдоль горизонта, по прямой линии через холмы. Контуры ног человека, подобно ножницам, сходились и расходились. На плече у него поблескивал штык винтовки.
Кира припала к земле. Она, как бы находясь под наркозом, тупо чувствовала, как снег, попадая в рукава и закатываясь в валенки, облипает оголенные участки тела. Кира лежала неподвижно, сердце ее сильно билось.
Затем, чуть приподняв голову, она медленно поползла. И снова остановилась и замерла, наблюдая за темной фигурой вдалеке, потом снова поползла и снова остановилась, чтобы присмотреться и двинуться дальше.
Рост гражданина Ивана Иванова составлял один метр восемьдесят сантиметров. У него был широкий рот и нос картошкой; когда Иван Иванов над чем-нибудь задумывался, он прищуривался и чесал затылок.
Гражданин Иван Иванов родился в 1900 году в подвале дома, стоящего в одном из закоулков города Витебска. Он был девятым ребенком в семье. В шестилетнем возрасте он поступил в подмастерье к сапожнику, который лупил его кожаными помочами и кормил гречневой кашей. Когда Ивану Иванову исполнилось десять лет, он самостоятельно сшил первую пару туфель и с гордостью носил их, прохаживаясь по улице и скрипя кожей. Это был первый день в его жизни, который он запомнил навсегда.
В возрасте пятнадцати лет он заманил дочку местного бакалейщика в пустой сарай и изнасиловал ее. Она была двенадцатилетней девочкой с плоской, как у мальчика, грудью. После случившегося она принялась жалобно скулить. Иван Иванов заставил ее пообещать, что она будет молчать, и дал ей пятнадцать копеек и фунт леденцов. Это был второй день, который он запомнил.
В шестнадцать лет он первый раз сшил пару военных сапог для настоящего генерала; начистил их до блеска, поплевывая на фланелевую тряпочку, и лично доставил их заказчику, который похлопал Ивана Иванова по плечу и дал ему рубль на чай. Таков был третий запомнившийся ему день.
Около обувной мастерской постоянно собиралась компания развеселых молодых людей. Они вставали ни свет ни заря и работали не покладая рук, зато вечерами веселились до упаду. На углу улицы располагался кабак, в котором они, обхватив друг друга за плечи, распевали песни. За углом находилось известного рода заведение, маленький иссохшийся старичок играл гам на пианино; фавориткой
Ознакомительная версия.
