—Джимми ты должна помнить
— Такой, в очках? Ел суп с присвистом?
— Ничего подобного! — отрезала Мэвис. — Он похож на греческого бога и просто набит деньгами. Совладелец одной ювелирной фирмы.
— Ну как же, припоминаю. «Тиффани».
— Нет, другой. Он прислал мне письмо, что будет в Шропшире.
Когда дело касается ее ребенка, мать всегда прочтет между строк. Грейс показалось, что ей все ясно.
— Дорогая, уж не влюбилась ли ты в него?
— Еще как! Только увижу, начинаю косеть, а сердце бьется как тамтам. Но не думай, что я за него так прямо и выйду. Я должна быть уверена, что не промазала. Мои подруги выходят за греческих богов, а потом кусают локти. Мне нужно мнение со стороны. Поэтому я уговорю их пригласить тебя. Ты его освидетельствуешь, дашь зеленый свет, и тогда — к алтарю!
— Если он сделает тебе предложение.
— Ну, это я гарантирую, — заверила Мэвис.
А теперь заглянем домой к Гертруде Баттервик. Хороший летописец должен прежде всего знать, когда пришло время перевести дыхание. Аристотель считал, что нужно пичкать читателя без передышки страхом и жалостью; но ошибался. Нельзя все время мучить людей. Душедробительная драма, когда кто-то тычет в кого-то револьвером, должна перемежаться простыми домашними сценами, в которых отцы мирно беседуют с дочерьми, а дочери, соответственно — с отцами. Иначе получится слишком густо. И данный летописец ощущает, что он — на верном пути, переходя от бурного Меллингема к дому 11 по Крокстед Роуд в Западном Далидже, где мистер Баттервик, («Баттервик, Прайс и Мандельбаум») беседует со своей дочерью, Гертрудой.
То, с чего мы начнем, поистине — в духе Чехова, покажет нам Гертруду, которая прощается со страстным молодым человеком в сиреневато-сером костюме. Человек этот немного мрачен; по-видимому его не радуют фотографии школьной хоккейной команды, развешанные по стенам.
— Значит, так… — сказал он.
— Боюсь, что так, Уилфред.
— Ясно, — мрачно откликнулся молодой человек.
Не успел он уйти, как появился мистер Баттервик.
— Добрый вечер, душенька.
— Привет, пап. Ты сегодня рано.
— Да. Совсем желудок замучил. Решил сегодня уйти пораньше и принять Алка-Зельтцер. Тебе пришло письмо.
— Спасибо, папа. Это от Монти.
— Да? — мистер Баттервик постарался скрыть свои эмоции, но, это ему не удалось. Он разрешил им переписываться, но это не значит, что он был от этого в восторге. — Кстати, а кого это я встретил на лестнице?
— Это Уилфред Чизхолм. Мой друг. Мы сегодня играли с ним в хоккей, и он меня проводил. Он в сборной.
— Что?
— Играет в хоккей за Англию.
— Да? Что ж, пойду поищу лекарство.
Дверь закрылась. Гертруда, мягко улыбаясь, открыла письмо, но улыбка медленно сползла с ее лица, сменившись нахмуренным лбом. Она поджала губы. Как выражался один из Трутней, женщину, играющую в хоккей, легко вывести из себя, и замечания Монти о мистере Баттервике, с его точки зрения — вполне умеренные, произвели на Гертруду неприятное впечатление.
Она и так не отвечала сразу, а это письмо просто требовало ответа. Встала она и подошла к столу с тем самым видом, который у нее бывал, когда рефери удалял ее с поля. Никто бы не поверил, что она вообще способна улыбаться. Выглядела она как человек, собравшийся, намылить кому-нибудь голову. Через минуту-другую она ее мылила.
Гертруда относилась к Монти примерно так же, как учительница из Уэльса к юному Айвору Лльюэлину. Так и просится слово «назидательно». Как та учительница, она хотела такого мужа, у которого выправлены все ошибки. Принимая предложение, она сказала себе, что Монти, который пойдет под венец, будет сильно отличаться от Монти, предлагающего ей руку и сердце.
Представьте, что вы написали пьесу и, прежде, чем показывать ее в столице, решили испробовать в провинции. Когда пьеса еще только на пути в Бродвей или Лондон, вы часто слышите слова: «Вот тут надо подправить». Иногда их говорит режиссер, иногда — местный критик, а то и швейцар, случайно заглянувший на репетицию. В случае с Гертрудой это был внутренний голос. «Вот тут надо подправить» — слышала она, и соглашалась. Привычки надо изменить, недостатки — вытравить. Среди недостатков она выделяла привычку называть ее отца жуликом и шулером; не нравилось ей и пожелание «чтоб он лопнул». Она была любящей дочерью, такие чувства ее огорчали.
Она дописывала четвертую страницу, и дело спорилось, когда вошел мистер Баттервик, похожий на лошадь, у которой есть тайная печаль. Желудок совсем разгулялся, а лекарство кончилось.
— Ты занята, душенька? Прости, не хотел мешать…
— Заходи, папа. Я просто пишу Монти.
— Так я и думал, что письмо от него. Как он, здоров?
— Вроде бы, да. Веселый такой… До поры до времени, — добавила Гертруда, скрипнув зубами.
— Где он сейчас?
— В каком-то Меллингем-холле. Это Сассекс.
— Без сомнения, лодырничает?
— Кажется, нет. По его словам, работает у Айвора Лльюэлина, этого, из кино.
— Опять? После той истории с Микки Маусом? Невероятно!
— Да, странно.
— Мистер Лльюэлин собирается снимать в Англии?
— Нет, они отдыхают. Он пишет книгу о киностудии и нанял Монти секретарем.
— М-да? — сказал мистер Баттервик, прикидывая в уме, не выходит ли новая должность за рамки соглашения; но с неохотой признал, что если этот Бодкин не использовал подлога или угрозы, секретарское место можно считать вполне удовлетворительной работой Это ему не нравилось. Даже Монти Бодкин мог занимать такую должность целый год, и страшно было подумать, что же тогда будет.
Сменив неприятную тему, Баттервик сказал:
— Гертруда, у тебя случайно нет Алка-Зельтцера? У меня кончился.
— Есть в ванной. Сейчас принесу.
— Спасибо, душенька, — сказал Баттервик, массируя окрестности третьей пуговицы на жилетке.
Оставшись один, некоторое время он думал, как несправедливо, что он, Баттервик, должен непрестанно страдать, когда этот бездельник зеленеет как древо при потоках вод, и тут взгляд упал на письмо, которое Гертруда положила на стол, чтобы ненароком не исказить цитаты.
Известно, что мастера экспорта-импорта никогда не читают чужих писем. Они вообще очень добродетельны. Тем не менее, придется признать, что когда мистер Баттервик увидел злополучное письмо, он схватил его, как морской котик хватает рыбу, чувствуя, что в письме есть что-нибудь о нем. Ему захотелось узнать, насколько выразительны эти фрагменты; и в этот злосчастный миг он забыл, что он — мастер экспорта-импорта. Когда Гертруда принесла лекарство, она увидела его с письмом в руке. Он как раз дошел до того места, где Монти желал ему лопнуть.
Отцу, имеющему такую дочь как Гертруда, очень повезло: как бы ни отклонился он от прямого пути, она не упрекнет его и не рассердится, поскольку придерживается мнения «папа всегда прав». Если бы падчерица Айвора Лльюэлина застала его за чтением его личной корреспонденции, последствия были бы примерно теми же, что при взрыве на лондонской улице. Но Гертруда сказала:
— Ты читаешь письмо от Монти?
У мистера Баттервика хватило совести выглядеть как мелкий воришка, пойманный на карманной краже.
— Да так, посмотрел, — признался он.
— Тебе оно не понравилось?
— Вообще-то, нет.
— И мне тоже. Я как раз ему об этом пишу.
— Ты не мягчи, пиши потверже.
Гертруда уверила его, что о мягкости нет и речи. Говорила она с такой спокойной силой, что у Баттервика подскочило сердце от нечаянной надежды.
— Ты разрываешь помолвку?
— О, нет!
— А почему? — запротестовал мистер Баттервик. — Черт возьми! Почему ты хочешь выйти замуж за такого типа?
— Я обещала.
— Обещания иногда нарушают.
— Я так не делаю.
— Не можешь ты его любить!
— Я к нему очень привязана.
— Подумай, а вдруг ты встретишь человека, который отдаст все, лишь бы жениться на тебе.
Слова эти явно порадовали Гертруду. Довольная улыбка на мгновенье смягчила ее лицо.
— Что ж, не буду отрицать, — сказала она. — За эту неделю мне уже сделали два предложения.
— Два?
— Одно — Клод Уизерспун, о нем и говорить не стоит. Никто не выйдет за Клода, разве что на пари.
Втайне мистер Баттервик считал этого Клода более подходящей партией, чем Бодкин, но благоразумно промолчал.
— А другое — от полисмена.
— От кого?!
— Он не обычный полицейский. Уилфред был в Итоне и Оксфорде и везде играл в хоккей. Он сын сэра Уилбефорса Чизхолма, ну, ты знаешь, заместитель главы Скотланд-Ярда. Понимаешь, он захотел пойти по стопам отца, а сэр Уилбефорс настоял, чтобы он начал с самых низов.
— Очень разумно, — признал мистер Баттервик. — Если бы у меня был сын, он бы начал упаковщиком. Иначе дела не освоишь.
— Уилфред когда-нибудь займет тако-ое место в Скотланд-Ярде…
