— Они выучивают наизусть, — прошептал Рекс. Он втягивал Франца в заговор. — Если бы ты дома выучил наизусть фразу, на которую я сейчас натаскивал тебя, ты с блеском обманул бы меня. Совершенно верно-даже меня! Возможно, я и не догадался бы, что ты ее не понял. И это стоило бы тебе не более трех минут твоего драгоценного времени. Три минуты — и ты отбарабанил бы эту «estin axia» без запинки.
Так же быстро, как он приблизился к Францу, он и отдалился от него. Он мне не нравится, подумал Франц, и он это заметил. А почему он мне, собственно, не нравится? От него не плохо пахнет, дыхание чистое, от него исходит запах свежевыбритого человека. Но мне не нравится его живот, покрытый белой рубашкой, живот, которым он прикасался ко мне.
Почему он вообще вцепился в меня? Что это ему вздумалось, из сурового экзаменатора превратиться в подсказчика? Но сейчас я не попался, как несколько недель назад, в клозете. И поскольку я на этот раз не попался, он недоволен.
В первый — и до сегодняшнего дня единственный — раз Франц встретился с директором в туалете для школьников, Франц однажды на перемене отправился в клозет и, едва выйдя из кабины в писсуарную, столкнулся с только что вошедшим Рексом, это было смешно, Франц еще никогда не видел, чтобы учитель во время перемены воспользовался уборной для школьников, тут уж, значит, была крайняя нужда, когда человеку не до правил, но Рекс, похоже, не торопился, казалось, он просто собрался инспектировать отхожие места, как он сегодня инспектирует младший «Б», и точно так же, как-сегодня, он тогда вплотную подошел к Францу, стал рассматривать его благожелательными голубыми в золотом обрамлении глазами, такими благожелательными, что Франц не только, как предписано, почтительно поздоровался, но и выжидательно улыбнулся; какой же я был идиот, подумал Франц, если полагал, что, раз Рекс приветливо посмотрел на меня в таком месте, он скажет что-то забавное, он и сказал нечто забавное, стоя ближе близкого, деловым тоном и громким шепотом, так что и другие ученики, оказавшиеся в писсуарной, могли отчетливо слышать:
— Ты еще не застегнул ширинку, Кин. Приведи себя в порядок!
Он знал мою фамилию, хотя я еще никогда не имел с ним дела. Вот так. Точно так.
Сегодня Рексу, правда, не удалось вогнать меня в краску, я не побагровел, как тогда, когда он в первый раз подошел ко мне
вплотную. Задним числом мне не в чем его упрекнуть, он правильно сделал, сказав про незастегнутую щиринку, хотя было бы, наверно, лучше, если бы спустя несколько минут Хуго или кто-нибудь другой осклабился и отпустил какую-нибудь шутку. Это было бы менее неприятно, чем взгляд Рекса.
Сегодня я охотнее всего сказал бы ему: снимите свой белый живот с моей куртки! Сказал бы, подумал Франц. Но я, к сожалению, не Конрад Грайф. Уж тот бы ему вмазал.
Да, теперь он, значит, заметил, что своим приближением, своим клозетным шепотом, своим хочу-выдать-тебе-тайну, своим дерьмовым советом насчет выучивания наизусть он ничего не добился, во всяком случае у меня, что я не принимаю его дерьмового совета, потому что не хочу быть умным учеником, вообще не хочу быть учеником. Ну а кем же я хочу быть? Черт побери, сам не знаю, я позднее это узнаю, позднее я буду знать больше, чем мне могут дать в своей треклятой школе этот тупица учителишка и толстомясый директор, я сам играючи добуду это, ах, ерунда, одно хвастовство, я только годы упущу, если не засяду за зубрежку и не стану долбить сразу, сейчас же…
— Отправляйся на свое место! — сказал Рекс, но Франц тотчас почувствовал, что еще не вправе расслабиться; чтобу сообразить, что сцена еще не окончена, вовсе не требовался его сосед по парте Хуго Алеттер, который со сжатыми губами, качая головой, что-то озабоченно бормотал себе под нос.
«Тебе не следовало так открыто показывать, что терпеть его не можешь», — скажет ему Хуго спустя несколько дней, в один из последних, которые Франц еще провел в Виттельсбахской гимназии; Хуго ведь карьерист, и в ответ на это мудрое замечание Франц лишь пожмет плечами — что поделать, если старый Гиммлер ему несимпатичен.
Рекс спустился с подставки кафедры, некоторое время шагал взад-вперед вдоль первого ряда парт — молча, со скрещенными за спиной руками. Ну, и позер, думал Франц; потом Рекс остановился, посмотрел на классного наставника и спросил:
— Что вы предлагаете, господин доктор?
Кандльбиндер отошел наконец на два шага от двери.
— Занятия с репетитором, — сказал он.
Рекс вынул руки из-за спины и пренебрежительно и резко махнул ими. Затем произнес слова, от которых лицо Франца еще раз жарко вспыхнуло.
— Уроки с репетитором дорого стоят, — сказал Рекс. — Его отец не в состоянии их оплачивать. Он не может вносить даже плату за обучение. По просьбе его отца мы освободили Кина от платы за обучение в школе.
Вот собака, подумал Франц, подлая собака! Публично объявить, что мой отец не может вносить девяносто марок в месяц за обучение! Сто восемьдесят — вот сколько стоит школа, потому что и за Карла надо платить, а с тех пор, как отец заболел, он почти ничего не зарабатывает. Ну и скотина, думал Франц, это надо же — перед всем классом раструбить, что мы стали бедняками, скотина он, этот почитатель Сократа, сволочь, ну да черт с ними, пускай все знают, что Кины стали бедняками, пожалуйста, думал Франц, и лицо его снова стало нормального цвета, хотя он все еще продолжал про себя: вот собака! Даже последующее не лишило его спокойствия, он невозмутимо слушал, что говорит Рекс, только для видимости обращаясь к Кандльбиндеру:
— По просьбе его отца мы освободили Кина от платы за обучение в школе, хотя, согласно предписаниям, мы не имеем таких полномочий. Освобождение от платы за обучение можно предоставлять только выдающимся ученикам. Но я, — «я» сказал он сейчас, подумал Франц, — я думал, что могу сделать исключение для сына награжденного высоким орденом за храбрость офицера, который, вероятно, безвинно попал в трудное материальное положение. — Хорошенькое «вероятно», подумал Франц, мой старик ведь был лишь офицером запаса, и потому он не получает пенсии. — Я думал, — продолжал Рекс, — для такого ученика можно сделать исключение. И чем он отплачивает школе и своему бедному отцу?
Он сосредоточился, прежде чем подвести последнюю черту, а Франц настолько овладел собой, что мог при этом хладнокровно смотреть на него.
— Я даже позволил ему перейти в младшее отделение пятого класса, — сказал Рекс. — С единицей по математике и двойкой по латыни. Это была большая ошибка — я сам себя виню. Он ведь насилу одолел четвертый класс. Его успеваемость по латыни год от года падала. А теперь оказывается, что и с греческим он разыгрывает с нами такой же спектакль — ученик, который воображает, будто может просто не заниматься основными предметами.
Он снова зашагал взад-вперед — от холодной тусклой стены с дверью к светящемуся зеленым маем окну и обратно.
— Нет, — сказал он молчавшему Кандльбиндеру. — Это никуда не годится. Это просто никуда не годится. Ну скажите же: должны ли мы позволить ему еще целый год здесь сидеть, пока не выяснится, что и по греческому он получит единицу — единицу, и никак не больше?
Он задал вопрос не для того, чтобы получить ответ, — он его и не получил, разумеется, Кандльбиндер упорно молчал, (клонив голову набок, теперь Рексу незачем даже говорить, что он напишет моему отцу, подумал Франц, как отцу Грайфа, теперь ясно, что меня выгнали, что еще только несколько дней мне нужно приходить в эту клетку, в Вигтельсбахскую гимназию, вот здорово, подумал он вдруг, мне не нужно больше проделывать эту бесконечную скучную дорогу от Нойхаузена до Марсилац по Юта и Альфонсштрассе, по Нимфенбургерштрассе и Блютенбургершграссе до квартала казарм и пивоварен за Марсилац — до Артиллерийской казармы и пивоварни Хакера, — все сплошь пустынные улицы, которые я каждый день должен отмеривать, теперь с этим покончено, вот только отца жалко, это его подкосит, когда он узнает.
Рекс все еще стоял. Но смотрел он теперь не на Кандльбиндера, а на Франца
— Твой брат Карл — такого же сорта, — сказал он. — Для меня полнейшая загадка, как он добрался до младшего отделения седьмого класса. Я потребовал, чтобы мне показали его последние домашние задания. Сплошные ошибки! Одним только красивым почерком ему не справиться с годичной программой
Такого ведь быть не может, думал Франц, чтобы Карла тоже вышвырнули из гимназии! Обоих сыновей сразу! Отец этого не выдержит. Он ведь только этим и жил — надеждой, что мы поступим в университет.
Неожиданно Рекс сменил свой официальный и угрожающий тон.
— Как себя чувствует твой отец? — спросил он.
Франц опешил. Это же надо уметь, думал он, сперва выкинуть Карла и меня из школы, опозорив притом еще перед всем классом отца из-за платы за обучение, а потом справляться о его самочувствии! Подлый лицемер!
