Было уже далеко за полдень, когда они причалили къ какой-то пристани. Одинъ изъ бурлаковъ предупредилъ Нелли, къ ея крайнему огорченію, что они не раньше, какъ на слѣдующій день, будутъ на мѣстѣ. Если, молъ, у нея нѣтъ съ собой провизіи, пусть она запасется ею на пристани. У нея оставалось очень мало денегъ, да и тѣ надо было беречь, такъ какъ они ѣхали въ совершенно незнакомое мѣсто, гдѣ имъ не къ кому будетъ обратиться за помощью. Она купила маленькій хлѣбецъ и кусочекъ сыру, опять сѣла въ лодку и черезъ полчаса — эти полчаса бурлаки провели въ трактирѣ — они двинулись дальше.
Недовольствуясь попойкой на сушѣ, бурлаки взяли съ собой водки и пива и такъ перепились, что вскорѣ же начали ссориться другъ съ другомъ. Поэтому Нелли отказывалась идти въ грязную, вонючую каюту, куда они настойчиво приглашали ее съ дѣдушкой, и сидѣла все время на палубѣ рядомъ съ старикомъ. Сердце у нея тревожно билось, когда она прислушивалась къ пьянымъ крикамъ, раздававшимся изъ каюты. Она уже сожалѣла, что они не остались на берегу, хотя въ такомъ случаѣ имъ пришлось бы всю ночь пропутешествовать пѣшкомъ. Да и грубый же народъ эти бурлаки! Какъ они шумѣли, кричали, бранились между собой! Впрочемъ, надо отдать имъ справедливость: не смотря на всю свою грубость, они довольно вѣжливо обращались со своими пассажирами. Такъ, напримѣръ, когда у одного изъ нихъ завязался споръ съ рулевымъ о томъ, кто первый далъ мысль предложить Нелли пиво, и споръ сейчасъ же перешелъ въ драку, никто изъ нихъ не вздумалъ вымещать свою злобу на дѣвочкѣ — они только съ большимъ ожесточеніемъ тузили другъ друга, куда попало, и ругались напропалую. Къ счастію для ребенка, они употребляли совершенно незнакомыя ей выраженія. Ссора кончилась тѣмъ, что одинъ изъ драчуновъ спустилъ своего соперника головой внизъ по лѣстницѣ и преспокойно самъ пошелъ управлять рулемъ, а пострадавшій рулевой, здоровенный дѣтина, привыкшій къ такимъ потасовкамъ, даже не пошевельнулся, и какъ лежалъ головой внизъ, а ногами вверхъ, такъ и заснулъ; минуты двѣ спустя. въ каютѣ раздался богатырскій храпъ. Опять наступила ночь. Становилось холодно. Нелли была легко одѣта, но она забывала о себѣ и о своихъ страданіяхъ. Она напрягала всѣ свои умственныя способности, чтобы придумать какой нибудь исходъ, найти какія нибудь средства для ихъ существованія. И теперь, какъ и въ предыдущую ночь, ее поддерживала и ободряла мысль о томъ, что дѣдушка тутъ, около нея, и что ему не удалось совершить преступленіе, задуманное въ порывѣ безумія. Эта было для нея большимъ утѣшеніемъ.
Въ ея воображеніи толпились картины и сцены изъ ея, хотя и короткой, но полной приключеній жизни! То ей вспоминались пустыя, ничего не значащія происшествія, совсѣмъ было ускользнувшія изъ памяти; то ей представлялись лица, когда-то случайно видѣнныя и тоже совершенно забытыя, слышались слова, на которыя она въ свое время не обращала никакого вниманія; какъ-то перепутывались и смѣшивались эпизоды, происходившіе годъ тому назадъ, съ тѣми, что случились наканунѣ; вдали, въ темнотѣ, отчетливо вырисовывались какія-то будто знакомыя мѣста, которыя оказывались совсѣмъ не тѣми, совершенно ей чуждыми, когда они къ нимъ приближались; въ головѣ странная путаница, такъ что повременамъ она не понимала, гдѣ они, куда ѣдутъ и какіе люди ихъ окружаютъ. Иной разъ она вдругъ вздрагивала и поворачивала голову, собираясь отвѣчать на какіе-то вопросы и замѣчанія, звучавшія у нея въ ушахъ. Словомъ сказать, ее осаждали галлюцинаціи, знакомыя каждому человѣку, истомленному безсонными ночами и безостановочнымъ скитаніемъ.
Поднявъ случайно глаза, она увидѣла, что передъ ней стоитъ одинъ изъ бурлаковъ, у котораго опьяненіе только что перешло изъ меланхолическаго періода въ буйный. Онъ вынулъ изо рта короткую трубку, покрытую для прочности веревочной плетенкой, и сталъ просить ее спѣть пѣсенку.
— У васъ славный голосъ, хорошенькіе глазки и отличная память, говорилъ онъ;- первое и второе налицо, въ чемъ каждый можетъ убѣдиться, а про память я знаю, это мое собственное мнѣніе, а я никогда не ошибаюсь. Спойте-же сію минуту.
— Право, сударь, я не знаю никакой пѣсни, отговаривалась Нелли.
— Вы знаете 47 пѣсенъ, цѣлыхъ 47, настаивалъ пьяный тономъ, недопускавшимъ возраженія. — Спойте самую лучшую, и сію минуту. Я хочу слушать.
Боясь своимъ отказомъ раздражитъ пьянаго человѣка, бѣдная Нелли спѣла ему пѣсенку, выученную ею въ дѣтствѣ. Эта пѣсенка такъ понравилась бурлаку, что, по окончаніи ея, онъ, тѣмъ же рѣшительнымъ тономъ, требовалъ, чтобы она спѣла другую и пришелъ въ такой восторгъ, что сталъ подтягивать, не попадая ни въ тонъ, ни въ тактъ, но за то очень громко и съ замѣчательной энергіей. Этотъ вокальный концертъ разбудилъ и его товарища. Нетвердыми шагами прошелъ онъ по палубѣ и, подойдя къ сопернику, протянулъ ему руку, увѣряя клятвою, что для него нѣтъ большаго наслажденія въ жизни, какъ пѣніе. И послѣ третьей просьбы, высказанной еще болѣе повелительнымъ тономъ, Нелли должна была согласиться пѣть. Въ этотъ разъ ей подтягивали не только два бурлака, находившіеся на палубѣ, но и тотъ, что ѣхалъ верхомъ: онъ не имѣлъ возможности принимать непосредственное участіе въ забавахъ товарищей и поэтому только оралъ, когда тѣ орали, оглашая воздухъ своимъ громовымъ голосомъ. Такимъ-то образомъ, не переставая пѣть одну пѣсню за другой и часто повторяя однѣ и ти же пѣсни, измученная, изнемогавшая отъ усталости дѣвочка достигла того, что грубые, пьяные бурлаки всю ночь провели мирно и въ добромъ расположеніи духа, и не одинъ изъ прибрежныхъ обывателей, разбуженный въ эту ночь пьянымъ хоромъ, гремѣвшимъ на рѣкѣ, пряталъ голову подъ одѣяло, дрожа отъ страха.
Съ наступленіемъ утра пошелъ дождь, и такъ какъ дѣвочка не могла выносить душной каюты, бурлаки, въ благодарность за ея пѣніе, прикрыли ее парусиной и брезентомъ, который хотя немного предохранялъ и ее, и старика отъ непогоды. Дождь все усиливался и наконецъ полилъ какъ изъ ведра. Тучи обложили все небо и нельзя было разсчитывать, чтобы оно прояснилось во весь день.
А они, между тѣмъ, замѣтно приближались къ мѣсту своего назначенія. Вода въ рѣкѣ уже становилась гуще и грязнѣе; часто навстрѣчу имъ шли такія же нагруженныя баржи, какъ и ихъ, а дорожки, усыпанныя каменноугольнымъ пепломъ, и лачуги, изъ краснаго, бросающагося въ глаза кирпича, говорили о близости большого мануфактурнаго города. Вотъ ужъ они огибаютъ его предмѣстъе съ узкими, кривыми улицами и неправильно разбросанными домами; съ многочисленными фабриками, внутри которыхъ пыхтятъ машины, потрясая зданіе чуть не до самаго фундамента, стучатѣ молоты, выбивая желѣзо. Высокія трубы безостановочно изрыгаютъ черную копоть, которая такъ и виситъ густой тучей надъ человѣческимъ жильемъ, затемняя собою дневной свѣтъ и наполняя воздухъ удушливымъ газомъ. По мѣрѣ того, какъ они подходятъ къ гавани, улицы становятся все люднѣе и люднѣе, шумъ, крикъ увеличивается и, наконецъ, все сливается въ одинъ неясный гулъ, въ которомъ ровно ничего нельзя разобрать.
Лодка подъѣзжаетъ къ пристани и бурлаки тотчасъ же принимаются за работу. Напрасно прождавъ нѣсколько минутъ, — она хотѣла поблагодарить лодочниковъ за ихъ гостепріимство и спросить ихъ, въ какую сторону имъ надо идти, — Нелли съ дѣдушкой вышла на пристань и, пройдя какимъ-то грязнымъ переулкомъ, очутилась на людной, шумной улицѣ. Вотъ они стоять подъ проливнымъ дождемъ, совершенно одинокіе среди этого адскаго шума и суеты, словно пришельцы съ того свѣта, лѣтъ 1000 назадъ похороненные и какимъ-то чудомъ попавшіе въ совершенно чуждую имъ среду, и не знають, что предпринять, куда направить свои шаги.
Толпа неслась быстрымъ потокомъ въ двухъ противоположныхъ направленіяхъ. Она, казалось, никогда не остановится, никогда не утомится. Ее не смущаетъ ни стукъ повозокъ, нагруженныхъ бренчащимъ, звенящимъ товаромъ, ни шлепанье лошадиныхъ копытъ по мокрой, грязной мостовой, ни шумъ дождя, барабанящаго по окнамъ и дождевымъ зонтикамъ, ни толчки особенно торопливыхъ прохожихъ; словомъ, весь этотъ адъ людей торговой улицы, въ самый разгаръ дневныхъ занятій, не мѣшаетъ ей думать и дѣлать разныя вычисленія и нестись, нестись безъ конца.
А наши бѣдные странники стоять, оглушенные всѣмъ этимъ грохотомъ, и печально взираютъ на суету людскую, въ которой они не принимаютъ никакого участія. Они чувствуютъ себя такими одинокими, заброшенными въ этой громадной толпѣ, что ихъ положеніе можно было бы сравнить только съ положеніемъ человѣка, смытаго бурей съ корабля: могучія волны перебрасывають его съ одного гребня на другой, онъ чуть не слѣпнетъ отъ сверкающей вокругъ него воды, а между тѣмъ ему нечѣмъ смочить свой пылающій языкъ, нѣтъ ни капли, чтобы утолить мучительную жажду.
Вотъ они стали подъ ворота, чтобы укрыться отъ дождя, и смотрятъ на прохожихъ, въ надеждѣ, что хоть кто нибудь откликнется на ихъ горе, приметь въ нихъ участіе. Вглядываясь въ эти мелькающія мимо нихъ лица, они видятъ все, что дѣлается у каждаго на душѣ. Одинъ хмурится, другой улыбается, иной что-то бормочетъ про себя, иной жестикулируетъ, словно уже вступилъ въ разговоръ, который ему сейчасъ придется вести. Вотъ у этого взглядъ лукавый, живой, видно, что онъ придумываетъ какую-то комбинацію, чтобы обмануть ближняго, а у того, напротивъ, видъ тупой, движенія неповоротливыя. У одного на лицѣ написано: выигралъ, у другого: проигралъ. Въ большихъ торговыхъ центрахъ, гдѣ каждый человѣкъ занятъ своимъ собственнымъ дѣломъ, — у каждаго свое особенное выраженіе: его характеръ и намѣренія написаны крупными буквами на его лицѣ. На бульварахъ же и въ публичныхъ собраніяхъ, куда люди стекаются, чтобы себя показать и на другихъ посмотрѣть, вы встрѣтите сотни лицъ почти съ однимъ и тѣмъ же выраженіемъ. Будничныя лица не носятъ никакихъ личинъ, поэтому и выраженіе у нихъ не поддѣльное.
