Но никакой все-таки нельзя проводить параллели между нашим темным дореволюционным крестьянством и амурскими казаками. Наши крестьяне пережили крепостное право, да и после него из поколения в поколение погибали в нищете. До какой уж тут культуры, когда жрать было нечего? Где могла она поместиться, культура, у крестьян, у которых «тае, куренка выпустить негде»? Кого может удивить темнота, раз она плетется в хвосте вековой нищеты?..
Но казаки-то ведь никогда не знали ни крепостного права, ни бедности. Они пользовались всеми привилегиями и располагали большим достатком…
Кто же виноват в их темноте?
— Таежная наша сторона, глухая… Куда от нас поедешь?.. — говорят казаки.
— Вы бы съездили в Благословенное к корейцам, — неоднократно советовали мне знакомые во время моего пребывания на Амуре. — Одно из самых крупных здесь сел и, к тому же, корейское, — посмотрите, как корейцы живут.
Корейцы, которых я часто встречал в Екатерино-Никольским, в кооперативе и фактории, похожи на китайцев. Однако есть в лице корейца какая-то тонкость, прозрачность и спокойствие, которые несвойственны китайцу.
Я попал в Благословенное в погожий сентябрьский день. Мы подъехали к берегу реки Самарки, впадающей в Амур в двух километрах отсюда. Благословенное — на противоположном берегу. Моста нет, есть лодка. На берегу сидела группа молодых людей и ребят. Издали завидев нас, они быстро бросились в лодку и отчалили.
— Стой! стой! — стали им кричать мои проводники и возницы-казаки. Но лодка продолжала удаляться.
Казаки надрывались:
— Давай лодку! Лодку давай! Стой!
Никто не обращал никакого внимания. Казаки стали обкладывать юношей русским глянцем, который иначе называется матом. Лодка продолжала удаляться.
— Быть может, они и по-русски не понимают, — сказал я.
Я сказал это и тотчас подумал, что понять нас можно было, даже и не зная русского языка. Ясно, чего хотят люди, приехавшие к берегу: они хотят получить лодку. Казак мне ничего не ответил. Он схватил мое ружье и навел его на юношей, сидевших в лодке. Катастрофы быть не могло, ружье не было заряжено. Однако лодка мгновенно повернула и через несколько минут причалила к нашему берегу. Корейские юноши прекрасно говорили по-русски.
— Вот! — воскликнул взбешенный казак. — А вы говорили, они по-нашему не понимают!..
Он замахнулся прикладом, я с трудом вырвал у него ружье. Еще минута и он бы наделал беды.
— Вот они вам, фазаны мореные! — сказал казак. — Как ты к нему с добром, так он «моя понимай нет». Нельзя с ними иначе, как в морду.
Эта встреча была маленький и беглый образец русско-корейских взаимоотношений, какие установились и культивировались здесь в «доброе» старое время.
Я вспомнил, что мои знакомые, советуя посмотреть корейское село, неизменно прибавляли:
— Если только пустят они вас.
Зажиточное — даже по амурским масштабам — корейское село Благословенное существует с 1869 года. Голод выгнал в этот год большие массы населения из Северной Кореи. Выселенцы, перешедшие русскую границу, получили разрешение обосноваться на берегу Амура. Корейцы построили себе деревню, примерно, в двух километрах от впадения в Амур быстрой и дикой речки Самарки. Село было названо Благословенным, — вероятно, из желания угодить начальству. Село приняло православие и вскоре сделалось поставщиком православных миссионеров в Корею. В Благовещенске была даже специальная православная духовная семинария для корейцев.
Быт деревни своеобразен. Корейские дома очень отличаются по виду от европейских. Корейская фанза крыта камышом или соломой. Поверх крыши плетеная сетка. Стены разрисованы миниатюрными, но своеобразными и вычурными узорами. Окна маленькие, двери низкие. Окна и двери залеплены тончайшей марлей, а то и папиросной бумагой. Внутри фанз проведено подземное и очень остроумно устроенное духовое отопление. Дворы чисты и подметены. При каждом, даже бедном, доме — палисадничек, где пестреют цветы. Улицы имеют названия, дома номерованы. Сами корейцы опрятны, чисты. Они обладают изумительной способностью сохранять чистоту одежды. Я видел женщин за кухонной работой, мужчин — на конюшне: белые одежды оставались на них белы и чисты и придавали их труду какую-то нигде не встречающуюся воздушность.
Но эти симпатичные дяди с козлиными бородками и в старомодных поповских котелках — кулаки. Они, к тому же, разбогатели на опиуме. Колоссальные плантации мака долгие годы давали им сотни пудов опиума.
Когда стебель мака еще зелен, на нем делают надрезы и собирают сок. Сок варят, и из него получают опий. Продавали по семьдесят рублей фунт. С десятины получали до пяти тысяч чистого дохода, — рассказывают казаки.
Подобно казакам, корейцы тоже широко пользовались дешевой рабочей силой с «того» берега, т. е. китайцами. Маковые плантации обрабатывались руками полуголодных китайских рабочих. Это были подлинные рабы. Они получали гроши, и их прогоняли по окончании сезона. Тогда они возвращались в Китай и приводили к своим хозяевам в гости хунхузов. Набеги бывали разорительны и кровопролитны.
Хунхузы набегали вооруженными бандами, нередко до пятисот человек. Они окружали село, грабили у плантаторов запасы опиума и, быстро спустившись на челноках вниз по Самарке в Амур, уходили на противоположный берег.
Корейцы пытались принять организованные меры охраны. Руками все тех же китайских рабочих они вырыли вокруг деревни ров и обнесли его высоким валом. По окончании работ китайцев прогнали.
Только недавно, кажется, всего лишь в 1926 г. советская власть, запретив промышленное мако-сеяние, положила конец этим первобытным приключениям. Когда корейцы перестали сеять мак и у них не стало опиума, прекратились набеги хунхузов. Все вошло в мирную колею. Но крепостной вал стоял много времени, и большой колокол продолжал висеть у ворот, готовый поднять тревогу при первой опасности. По ночам вал охранялся, закрывались крепостные ворота, и кто приезжал поздно, вынужден бывал ночевать по ту сторону вала, на болоте.
Слишком подозрительно часто, однако, рассказывали мне о необычайных нравах корейского кулачья.
Вот, хотя бы насчет постройки вала.
— Семнадцать тысяч вся работа стоила, — говорили мои проводники. — Да, впрочем, не всем заплатили: которые рабочие знали секрет укрепления, тех поубивали да в Самарку…
— Сплавляли мы лес по Самарке, — говорят двое-казаков. — Плывем однажды ночью и вдруг видим из-за кустов такое дело: корейцы двух китаёзов связанных ведут. Привели к берегу, трах кулдышкой по голова да и в воду. Так Амур и унес. Мы сквозь кусты видели да прямо обомлели, затаились, очень уж за себя перепужались.
— За что же бы это? — спросил я.
— За что? Должно быть, те китаёзы у их опиум украли. У них ежели кто опиум украл, так тут разговор недолгий, — кулдышкой по башке да в воду. И будьте здоровы, кланяйтесь вашим.
— Ну, а что ж потом было?
— А потом побегли мы в исполком, доложили, мол, так и так. Мол, из Благословенного корейцы двух людей благословили. Ну, снарядили следствие. Да разве у них доследуешь? Они один за другого горой стоят.
А корейская беднота — настоящий «бродячий рабочий скот». Еще не так давно, незадолго до войны, в районе озера Ханки, возле Сучана, где тоже много корейцев, осенью, после уборки урожая, казаки и староверы выходили в поле и в тайгу «охотиться» на корейцев. Последствий это не имело. Никому и в голову не приходило возбуждать дела о такого рода убийствах.
Мне пришлось несколько раз проходить вдоль вала в Благословенном. Было солнечно и жарко. Глина на валу потрескалась, в пересохшей траве грелись ленивые ящерицы и стрекотали цикады. Этот вал не похож ни на одно из когда-нибудь виденных мною укреплений. В нем есть что-то свое, особенное, для чего мне было бы очень трудно подобрать подходящее название.
Бежит широкая и дикая река; берег ее — сколько видно — пустынная степь, заросшая густой травой. И эта крепостная стена!..
Где-то, и совсем не так далеко, цивилизованный мир живет сложной жизнью двадцатого столетия, а тут еще только разворачиваются древние века.
У ст. Биракан Уссурийской дороги лежит небольшой и неуклюжий поселок. Какой-то он разбросанный и беспорядочный, унылые домишки стоят не в ряд, а все больше боком, от одного до другого далеко, чуть не полкилометра, и потому кажется поселок безрадостным и как-то по-расейски унылым. А кругом — высокие горы, альпийские луга, у подножья шумит волшебно-прекрасная река Бира, и в ее грохочущих водах отражаются кедры и заросли диких береговых лиан.
Поселок существует недавно, образовался он лег пятнадцать тому назад, когда строили Уссурийскую дорогу и здесь осели строители, все люди далекие, чужие, каждый со своими обычаями, «сброд пресвятые богородицы», как выразилась одна местная жительница.
